Полупустой автобус ехал быстро, притормаживая лишь на редких остановках по требованию. Вот уже осталась позади река с белыми яхтами, лебяжьей стаей заполонившими гавань, и теперь дорогу с обеих сторон обступали жилые кварталы. Табличка с номером дома была прилеплена к почтовому ящику – железному скворечнику на ножке, из которого легкомысленно торчали белые конверты. Этаж был один, хотя под крышей угадывался еще и чердак со слуховым оконцем. Я поднялась на крыльцо и, не найдя никаких кнопок, постучала. Изнутри не донеслось ни звука. Я постучала еще раз, потом дернула ручку – заперто. Странно, ведь хозяйка сказала по телефону, что будет меня ждать. «Я вообще-то тут не живу, – прибавила она громко, перекрикивая какой-то шум. – Но вы приезжайте, с часу до трех я здесь». Потоптавшись у дверей, я достала мобильный, и дом откликнулся долгим звонком.
– Иду, иду! – крикнула хозяйка, не дослушав объяснений. Стукнула задвижка, и на пороге появилась коренастая женщина в спортивных штанах и рубахе, молодцевато завязанной узлом на животе. – Бедняжка, что же вы не пошли через задний двор? Мы этой дверью и не пользуемся, понятия не имею, кто ее запер. А та всегда открыта.
Продолжая болтать, она провела меня через дом; я не успела ничего как следует рассмотреть, лишь отметила чистоту и старомодный, в рюшечках, уют. Воздух в комнатах был свежим, с примесью какой-то химической отдушки.
– Вы ведь не против, если я сначала повешу белье? – спросила хозяйка. – Это займет всего минуту, а потом я вам все покажу. Как, вы сказали, вас зовут?
Я ответила, не особо надеясь, что собеседница запомнит мое имя, и присовокупила к этому дежурный список вариантов, дабы облегчить ей задачу.
– О, слава труду! – старательно, со вкусом выговорила она. – Так это русское имя? Я была в России в семидесятые. Очень, очень красивая страна! И такая огромная: мы ехали на поезде из Москвы в Сибирь, и это заняло почти неделю. Было так интересно, хотя и не всегда понятно: почти никто не знал английского. А вы так хорошо говорите! Где вы учили язык?
Всякий раз, когда меня спрашивали про английский, я начинала думать о музыке. Школьные уроки не в счет, на них я скучала, пролистав учебник еще в сентябре. А дома вынимала из папки драгоценные листы с узко набранными текстами. Нечеткие ксерокопии, сделанные прямо с обложек дисков, продавались в тесном подвальчике на Калининском; а на Горбушке можно было найти людей, которые скачивали слова песен из интернета. Я тратила на них почти все свои карманные деньги, чтобы потом, включив проигрыватель, бежать взглядом по строчкам и отмечать радостно, как чужие звуки раскрываются, словно тугие бутоны, наполняясь смыслом. Английский долго не давался мне на слух – мозг как будто хотел защититься от банальностей про кровь и любовь, ненароком вплетенных в талантливую, умную музыку. Зато у меня никогда не было трудностей с произношением: красивый кембриджский выговор звучал как ангельское пение, и я научилась по-птичьи подражать ему, еще не понимая смысла.
Как объяснить всё это австралийке, не знавшей сладкого слова «достать»? Как рассказать про очереди в магазинах и пиратские пластинки с названиями на русском языке? Ведь иностранцам тогда вряд ли показывали настоящую жизнь.
– Я его в школе изучала, а потом в институте.
Мы вышли на веранду, застекленную снизу доверху, а оттуда – на задний двор, где торчала посреди лужайки сушилка для белья, напоминающая остов от зонтика. Пока хозяйка – ее звали Дженни – развешивала прямоугольные полотнища наволочек, я пыталась угадать ее возраст. Платиновый оттенок волос явно искусственный, щеки гладкие, с румянцем; а вот шея дряблая, и кисти рук в мелкой сетке. Улыбалась Дженни, по-лошадиному обнажая десны, и идеально ровные, белые зубы почему-то казались вставными.
– Ну вот, – удовлетворенно сказала она, когда пластмассовая корзина, похожая на дуршлаг, опустела. – Теперь пойдемте смотреть комнату.
Поднимаясь по лестнице, я смеялась сама над собой: ну и выбор – чердак или подвал! Хотя, может, и неплохо было бы любоваться звездным небом сквозь слуховое окно. Дженни открыла дверь и сделала приглашающий жест.
Я вошла. Светлые стены, низкий потолок, гораздо более покатый, чем можно было ожидать, увидев дом снаружи. Прямоугольное окно от стены до стены и во всю его ширь – панорама реки и заснеженной горы над ней. Чуть скадрировать, отрезав кроны деревьев и соседские крыши, – и хоть в рамку бери. Я огляделась, ища подвох. Вдоль окна стояла тахта, накрытая коричневым пледом, у стены напротив, где потолок был повыше, – письменный стол с лампой. Просторная кладовка с полками для одежды, занавески в тон кремовых стен. Чего еще желать?
– Туалет и душ вот тут, в коридоре, – нарушила тишину хозяйка. – Всё ваше, у нас есть другая ванная, внизу.
– А кто там живет?
– Моя мама, – охотно пояснила Дженни. – Папа год назад умер, а она не может подниматься сюда, и мы решили эту комнату сдавать. Красивый вид, правда?
Я представила, как солнце катится к пологой вершине и, налившись темной кровью, исчезает за ней, тут же ставшей плоской, как декорация. У подножья горы светлячками вспыхивают городские огни, река постепенно тает во мраке, и лишь фонарь на барже, мигая, ползет из кулисы в кулису. На такой спектакль не жалко променять отдельную квартиру в Западном Хобарте.
– Что я должна подписать?
9
Форточка в Ясиной комнате оказалась распахнутой настежь, хотя Зоя хорошо помнила, что закрывала ее. Это было их вечным противоборством: одной нужен был свежий воздух, другая легко мерзла. И вот теперь дочь уехала, а комната ее живет по-прежнему. Всё на местах: аккуратно заправленная кровать, ровные ряды книг на полках, глиняный горшок с лианой. Яся наказала поливать ее и опрыскивать комнату водой из пульверизатора, чтобы воздух был влажным, как в тропиках. Лиана приблудилась к ним случайно – в школе затеяли ремонт, и цветы раздали по квартирам. Нежные фиалки и царственные эухарисы шли нарасхват, даже слоноподобный фикус удалось кому-то пристроить; их же приемыш был самым неприглядным и потому никому не нужным. Тогда они еще не знали, что это ползучее растение: из горшка торчали слабые стебли, покрытые листьями в форме кляксы. Дочь зарылась в книги и выяснила, что родина питомца – Южная Америка и что в тени он не может полноценно развиваться, оставаясь всю жизнь подростком. Горшок водрузили на подоконник, и лиана действительно пошла в рост, так же бурно и вдруг, как сама Яся, когда была третьеклассницей. Вместе с Ленькой они прибили к стене деревяшки, чтобы дать растению опору. Повесили заодно и книжные полки – в общем, стучали молотком всё утро, она даже забеспокоилась, что сбегутся соседи. Зато лиана была рада-радешенька и постепенно сменила недоразвитые листья на новые, большие и разлапистые. Зоя надеялась, что тропическая красавица зацветет, но та лишь ползла все выше, обвивая свои чурбачки и жадно впитывая солнечный свет.
Железный ящик под столом послушно загудел, повинуясь нажатию кнопки. Зоя все еще побаивалась компьютера: он напоминал ей джинна из бутылки. Непостижимый, могущественный, он мог исполнить всё, что захочешь, но выходило почему-то не то и не так. Яся смеялась, прочитав ее жалобы в электронном письме, – смеялась беззвучно и механически, с помощью круглых скобочек, вставленных в текст. «А ты вспомни „Ослепленного желаниями“, – писала она. – Надо правильно формулировать запрос, и получишь то, что нужно». Зоя хмурилась – по-настоящему, не смайликами, отвечала сухо, и дочь, почуяв обиду, присылала ей длинные строчки абракадабры, на которые можно было нажать мышкой и сразу попасть куда надо.
Интернет представлялся Зое то темным лесом, где за кривыми бородавчатыми стволами прятались какие-то вирусы, то лабиринтом из американского фильма про гоблинов. Сами гоблины тоже имелись в избытке: хамоватые и развязные, они отирались на толкучках-форумах, где люди раздавали друг другу советы и обменивались мнениями. Зоя всего лишь хотела узнать, в каком журнале можно напечатать Витины стихи. Она давно мечтала сделать ему сюрприз – сам бы он ни за что не взялся ходить по редакциям, даром что стихи, на Зоин вкус, были замечательные. Промучившись битый час с регистрацией, она наконец отстучала свое сообщение. Однако первый же ответ оказался таким грубым, что она залилась краской и поспешно ткнула в кнопку «Выкл.», чтобы стереть свой позор раз и навсегда.
Яся убеждала ее, что в интернете есть много интересного, что он позволяет увидеть то, что было недоступно раньше. «Хочешь, я найду тебе Боттичелли? Смотри, сколько здесь картин!» Зоя силилась узнать родное в этих бледных, увядших полотнах, обрамленных пластмассовой рамой монитора, и только грустно качала головой. Волшебство осталось там, в далекой юности – под звездными сводами Эрмитажа, в букинистических, где лежали роскошные иностранные издания. Такое не держат дома, тем более в виде скверных копий на экране. Еженедельный ритуал, паломничество – в Столешников, на Качалова; без надежды, даже без мысли это богатство когда-нибудь купить. Войти с мороза в ароматное книжное тепло, постоять у прилавка, набираясь храбрости, чтобы попросить альбом у царственной продавщицы (на Качалова было проще – там книги стояли на полках, к которым мог подойти любой). Зачем ей теперь эта мнимая доступность? Она лишь обесценивает искусство.
Нет, лабиринты эти были Зое решительно не нужны, а из всех программ, непонятно как хранящихся в жужжащей коробке под столом, она пользовалась только почтовой. Но сегодня пришлось обратиться к джинну еще раз. Тщательно прицелившись, Зоя ткнула стрелочкой в значок с телефоном и стала терпеливо ждать. Программа связи дозвонилась быстро; в пустом окошке потемнело, проступили бисерные буковки новостей – кажется, работает. Зоя напечатала в строке: «Отчего болит в груди»; подумав, вбила пробел – «от чего» – и нажала «Искать».
Чем дольше они с Витей были вместе, тем больше сходства обнаруживали между собой. Оба они были Весами по гороскопу, оба любили мечтать и, как все мечтатели, бывали рассеянными; оба ценили искусство и тяготились мелкими бытовыми заботами. Вите, конечно, приходилось заниматься хозяйством – ведь на нем было двое детей: десятилетний Максим и Леночка, которая только пошла в первый класс. А вот врачей он не терпел точно так же, как Зоя.