– Ты тоже от них пострадал? – понизив голос, спросила она, когда простуженный до хрипоты Витя наотрез отказался принимать антибиотики.
Еле заметная тень пробежала по его лицу – мягкому, белому, как свежая сдоба, с золотистыми завитками на лбу и актерской ямочкой на подбородке. Зоя тут же всё поняла и застыла, боясь случайным словом потревожить память той, чей портрет Витя до сих пор носил в бумажнике. Тихая Витина исповедь отозвалась в душе такой горечью, что, кажется, могла бы – воскресила бы страдалицу, а сама отошла в сторонку, чтобы не мешать.
Всё было банально и страшно: болезнь, операция, нетвердая докторская рука. Потом, конечно, все каялись, плакали и обнимали вдовца – как будто этим можно что-то изменить. Витя закашлялся, оборвал рассказ; щеки его покраснели от натуги. Надо дать ему горячего чаю. Сами обойдемся, решительно подумала Зоя, без всяких врачей и их советов. Поддавшись порыву, Зоя начала рассказывать, негромко, будто сказку на ночь, поглаживая Витю по вспотевшему лбу. Хотелось и отвлечь его, и в то же время дать почувствовать ту особую близость, какая бывает между пострадавшими от общего зла. Так он узнал, что в четырнадцать лет ей поставили неправильный диагноз и прописали лошадиную дозу аспирина. Тогда-то у нее и начала идти носом кровь – ведь аспирин ее разжижает. Врачи запоздало спохватились, поменяли лечение, а потом и диагноз. Кровотечения стали реже, опасность затаилась, чтобы не спугнуть жертву раньше времени; а потом напала из-за угла и стиснула в ледяных лапах. Врачи пытались замести следы – говорили, что аспирин тут ни при чем, просто сосуд был слабый и лопнул бы рано или поздно. Но было ясно как день, что свои всегда выгораживают своих – неважно, правы они или нет.
От простуды Витю удалось вылечить без всяких антибиотиков. Мёд, травы, горчичники – всё это Зоя уже много раз проходила. А вот что делать при боли в груди – никто не знал, даже всемогущий интернет. Зоя вздохнула и решила, что выждет еще немного, а потом, если боль не пройдет сама, вызовет врача на дом. Всё лучше, чем толпиться в темных коридорах и дышать чужими бациллами.
Она закрыла страницу с результатами поиска, проверила почту и выключила компьютер. Взяв с подоконника лейку, взобралась на стул, к висевшей на стене лиане. Отчего-то дрогнула рука, вода перелилась через край плетеного кашпо и закапала на пол. Зоя охнула, кинулась в ванну за тряпкой – господи, это ж надо уродиться такой неуклюжей! И в кого? Потом, сидя на корточках возле чистого и сухого паркетного квадратика, она подумала, что тряпка, наверное, была не та. Яся рассердилась бы, у нее всегда всё было строго: этим вытирают пыль, этим моют раковины и кафельные стены… К глазам подкатили слезы. Квартира снова стала пустой и холодной, как в первый вечер после расставания. Все эти десять дней Зоя убеждала себя, что дочь где-то рядом. Уехала на практику в институте, осталась ночевать у отца – мало ли их было раньше, таких отлучек? Электронные письма приходили регулярно и быстро, словно не было тысяч километров, разделявших материки. Только сегодня почему-то ничего не пришло. Может, занята; а может… Зоя торопливо отогнала тревожную мысль. Ей страшно было вообразить себя в чужой стране, совершенно одну; но в Ясю она верила, как веришь в киношного супермена. За него тоже переживаешь, но конец всегда бывает счастливым.
Выходя из комнаты, Зоя окинула взглядом стены. Нет, кое-что тут все-таки изменилось. Исчезла газетная страница с нечеткой фотографией дочери, стоящей над оврагом в городском парке. «Студентка уверена: воздушный змей поможет остановить разрушение». Ясе тогда страшно не понравилась эта подпись под снимком. «Журналисты опять всё переврали. Не остановить разрушение, а измерить его!»
– Да будет тебе воевать, – примирительно сказала Зоя. – Напечатали ведь, уже хорошо. А потом, глядишь, кто-нибудь и остановит. Есть же способы?
– Да есть… Деревья можно сажать, отводить грунтовые воды.
– Ну вот! Людям ведь главное показать, что надо делать, вдохновить их.
– Ты думаешь?
Чуткое ухо Зои уловило, что под сухим и колючим, как песок, скептицизмом, который так часто обижал ее в ответах дочери, бежит тонкий ручеек надежды; ей страстно захотелось поддержать эту надежду, помочь ей вырваться наружу, но в голову, как назло, не лезло ни одной умной мысли – всё какие-то банальности.
– Ну конечно, Ясь, – сказала она так твердо, как только могла: пусть банальности будут хотя бы весомыми. – Люди ведь не разбираются в этом. Овраг и овраг, подумаешь… А если приходит специалист и говорит, что это опасное место, что надо как-то его укреплять, – они послушают. Люди ведь не дураки.
Ей почудилось, что Ясино лицо посветлело, но в этот момент зазвонил телефон. Дочь убежала, и беседа забылась – даже полуразмытое фото на стене не напоминало о ней до тех пор, пока не исчезло. Странно, что она не забрала с собой остальные: групповые снимки с летних практик, драматические горные пейзажи из календарей – все они, оказывается, были не так важны для нее, как газетная страница с неправильным заголовком. Чем, интересно, закончилась та история со статьей? Зоя попыталась вспомнить, изменилось ли что-то в городском парке за эти несколько лет. Деревьев там вроде бы не прибавилось, а насчет воды она и вовсе не знала. Надо бы как-то выяснить, подумала Зоя, прикрывая за собой дверь. Яся будет рада, если ее исследование и правда кому-то помогло.
10
Университет Тасмании – новенький, коробчатый, зажатый между холмами и рекой – при первом знакомстве показался мне каким-то несерьезным, почти игрушечным. А потом я вдруг почувствовала себя здесь как дома. Со стеллажей геологического музея смотрели диковинные минералы вроде тасманийского крокоита: он щетинился десятками кроваво-красных игл, отливавших леденцовым блеском. Рядом бесшумно работал громоздкий сейсмограф, покрывая бумажный барабан тонкой нитью рисованных кривых. А компьютеры, оснащенные последними версиями профессиональных программ, вызывали у меня невольную зависть: местные студенты получали всё это добро в свое распоряжение с первых же курсов. Зато никто из них не умеет рисовать карты кривоножкой на акварельном фоне, думала я, заходя в избушку геодезического факультета, тесную, как трансформаторная будка. «Первая аудитория свободна, мы можем там поговорить», – сказал Прасад. Он сам предложил обращаться к нему по имени, хотя был моим руководителем, да еще лет на десять старше. Дженни тоже была старше, и я никак не могла привыкнуть, что надо называть ее так в глаза.
Я готовилась к этому разговору всерьез. Принесла автореферат дипломной работы, переведенный на английский. Добавила к этому увесистую папку с материалами по оползням, которые собирала на протяжении всех студенческих лет. Я была готова извиняться, защищаться – все что угодно, лишь бы мне позволили изменить тему. Красивое лицо Прасада, с лиловыми тенями в подглазьях, было непроницаемо, словно лик Будды.
– Но там ведь городская застройка, – сказал он, и я, должно быть, от волнения, поняла его с первого раза. – Змеи нельзя запускать поблизости от жилья.
– У меня большой опыт. Буду всё держать под контролем.
– А не легче ли использовать для таких условий традиционные методы?
Вот оно, начинается. Сколько я уже видела этих недоверчивых лиц, сколько выслушивала упреков в том, что занимаюсь ерундой. Даже после успешной защиты диплома никто не поверил в будущее малых беспилотников. Всем было наплевать.
Я подавила раздражение и стала терпеливо объяснять, что обычная аэросъемка обойдется гораздо дороже, если делать ее с нужной периодичностью. А геодезические методы я буду использовать параллельно с моими, чтобы потом сравнить результаты. Вот увидите (я уже напирала), съемка со змея будет точнее и эффективнее. Что касается безопасности – застройка тут малоэтажная, и поблизости нет вертикальных массивов, способных вызывать турбулентность.
– Как насчет проводов?
– Леер лавсановый, он ток не проводит.
– Я не об этом. Там же повсюду провода, змею негде будет развернуться.
– Есть новые кварталы без телеграфных столбов и большой парк. Этого должно хватить.
Повисло молчание. Из коридора доносились обрывки чьей-то болтовни. Прасад листал ксерокопии и распечатки статей в моей папке, подперев голову кулаком.
– Вообще-то тема очень перспективная, – произнес он наконец. – Министерство ресурсов Тасмании как раз сейчас занимается крупным оползнем на юге Хобарта. Думаю, они дадут вам поддержку.
«А вы?» – хотелось мне спросить. Руководитель сидел все в той же позе, долистав мою подборку до последней страницы. А там, в прозрачном пластиковом кармашке, был англоязычный репортаж об оползне в индийском штате Керала, где в прошлом году погибли почти сорок человек. Они сидели вечером за столом, большая семья, отмечали помолвку. Никто не ожидал беды. Мне пришло в голову: что, если среди них были знакомые или родные Прасада?
Он, должно быть, почувствовал мой взгляд и, закрыв папку, придвинул ее ко мне.
– Так вы давно увлекаетесь геологией, – заметил он.
– Да, – сказала я, с облегчением наблюдая, как он зачеркивает вереницу каллиграфических букв в своем блокноте. – У меня отец геолог.
Телевизор в гостиной лопотал вполголоса, и слышно было, как потрескивают половицы под колесами кресла-каталки. Просторная кухня, поделенная на две неравные части барной стойкой под мрамор, хранила следы деликатного бабушкиного присутствия: начищенный, как зеркало, электрочайник был еще теплым, в раковине лежала почти незапятнанная тарелка из-под овсяных хлопьев. Я подняла деревянные жалюзи, впустив на кухню косой жиденький луч. Вскипятила воды, бросила в кружку чайный пакетик. Спешить мне было некуда – рюкзак готов, аккумуляторы заряжены; однако я не могла унять волнения и всё прислушивалась к болтовне телеведущих за стеной: не передадут ли погоду? Вчерашний прогноз был почти идеальным – ветер под двадцать узлов и наконец-то снова солнечно; а теперь мне казалось, что листья неведомого дерева в палисаднике едва шевелятся. Я вышла на застекленную веранду, повернула скрипучую дверную ручку и тут же, разом, уловила и здоровое дыхание норд-веста, и переливчатый шелест листвы. Отличный день для съемок!