Карибская тайна. Отель Бертрам. Третья девушка. Ночная тьма — страница 105 из 108

Глава 1

Вот так мы с Элли стали мужем и женой. Произошло это несколько внезапно, но в общем-то именно так и бывает в жизни Мы решили пожениться — и мы поженились.

Но это только начало моей истории, а не конец любовного романа или сказки. «И стали они жить-поживать да добра наживать» После таких слов и рассказывать-то больше не о чем. Да, мы поженились, мы были счастливы, и прошло немало времени, прежде чем нас разыскали. Вот тогда и начались совсем уже не сказочные трудности и заботы.

Скрыть нашу женитьбу оказалось на удивление просто. Вдохновленная желанием обрести свободу, Элли очень ловко заметала следы. Верная Грета делала все необходимое и стояла на страже, охраняя интересы Элли. А я довольно быстро понял, что, собственно говоря, Элли и ее дела никого особенно не волновали. Ее мачеха была целиком занята светской жизнью и романами. Если Элли отказывалась сопровождать ее в какой-нибудь очередной вояж, она никогда не настаивала. К услугам Элли были многочисленные гувернантки, горничные и учителя, и, если ей хотелось поехать в Европу, никто не возражал. Когда она выразила желание отметить свое совершеннолетие в Лондоне, ей снова пошли навстречу. Теперь же, когда она получила право распоряжаться своим огромным состоянием, семейные назидания вообще не принимались в расчет. Пожелай она купить виллу на Ривьере, замок на Коста-Брава, яхту или еще что-нибудь, то стоило лишь упомянуть об этом, как кто-то из свиты, постоянно окружающей миллионеров, тотчас приступил бы к делу.

На Грету семейство Элли смотрело как на незаменимую помощницу. Сообразительная, деловая, надежная, способная справиться с предельной расторопностью с любой задачей, она пускала в ход все свои чары, стараясь угодить мачехе, дяде и многочисленным родственникам, которые вечно терлись у них в доме. В распоряжении Элли было не меньше трех адвокатов, которым она время от времени отдавала указания. Она была окружена целой ратью банкиров, адвокатов и финансистов — того требовали унаследованные ею капиталы. Это был мир, о котором я имел весьма смутное представление и если что-то узнавал, то исключительно из замечаний, которые Элли небрежно роняла в ходе наших разговоров. Ей, естественно, и в голову не приходило, что я ничего не смыслю в подобных вещах. Она же выросла в этом мире и, естественно, не сомневалась, что любой взрослый человек должен в них разбираться.

По правде говоря, на ранней стадии нашего брака нам больше всего нравилось выявлять то непривычное, что было в образе жизни каждого из нас Или, грубо говоря — а я вообще-то сам с собой был предельно прям и откровенен, ибо иначе было невозможно приспособиться к новым обстоятельствам, — бедняк и понятия не имеет, как живет богач, а богач не знает, как живет бедняк, и знакомство с неведомым нас обоих завораживало.

— Послушай, Элли, — однажды с тревогой спросил я, — как по-твоему, большой будет скандал по поводу нашей женитьбы?

Элли ответила не сразу, причем довольно равнодушно:

— О да. Они, наверно, страшно рассердятся. — И добавила: — Надеюсь, ты не очень будешь этим огорчен.

— Я-то нет. Мне что… А тебе-то здорово достанется?

— Вполне возможно, — отозвалась Элли, — но слушать их не обязательно. Ведь сделать-то они ничего не смогут.

— Но попробуют?

— О да, — воскликнула Элли. — Непременно! — И задумчиво добавила: — Они скорей всего попытаются от тебя откупиться.

— Откупиться?

— Чему ты так удивился? — Элли улыбнулась улыбкой счастливой девочки. — Ничего тут особенного нет. — И добавила: — В случае с Минни Томпсон они так и поступили.

— Минни Томпсон? Это та, которую часто называют нефтяной принцессой?

— Совершенно верно. Она сбежала с пляжным спасателем и вышла за него замуж.

— Послушай, Элли, — всполошился я, — я ведь тоже работал когда-то спасателем в Литлхэмптоне[292].

— Правда? Вот здорово! И долго?

— Нет, конечно. Всего одно лето.

— Ну и нечего беспокоиться, — сказала Элли.

— И что же получилось с Минни Томпсон?

— Кажется, им пришлось выложить двести тысяч долларов отступного, — объяснила Элли. — На меньшую сумму он не соглашался. Минни была настоящей нимфоманкой да к тому же полоумной.

— От твоих слов, Элли, прямо дух захватывает, — сказал я. — Оказывается, я приобрел не только жену, но и возможность в любое время обменять ее на приличные деньги.

— Совершенно верно, — подтвердила Элли, — Обратись к влиятельному адвокату и скажи ему, что хочешь поговорить с ним начистоту. Он устроит тебе развод и неплохие алименты, — продолжала учить меня Элли. — Моя мачеха была замужем четыре раза, — добавила она, — и заработала на этом порядочную сумму. — И опять повторила: — О Майк, чем ты так удивлен?

Самое смешное заключалось в том, что я действительно был потрясен. Меня возмущал все растущий цинизм, особенно среди богатых. В Элли было столько от трогательной маленькой девочки, что я был поражен, обнаружив, как хорошо она разбирается в жизни, мало чему удивляясь. И тем не менее я уловил главное в натуре Элли. Ее простодушие, ее доверчивость, ее доброту, которые, однако, отнюдь не мешали ей трезво оценивать окружающую ее реальность. Хотя, конечно, рамки этой реальности были довольно ограничены. Она почти ничего не знала о том мире, откуда появился я, о мире, где люди подолгу не могут найти работу, где есть гангстеры и наркотики, где идет борьба за существование, где полно самоуверенных хлыщей, которых я хорошо успел изучить, прожив среди них всю мою жизнь. Она и понятия не имела, каково это — когда тебя стараются воспитать приличным и благородным человеком, но при этом у тебя вечно пусто в кармане. И при этом твоя мать экономит каждое пенни и лезет из кожи вон, чтобы ее сын занял достойное положение в обществе, и как ей горько видеть, что этот легкомысленный болван пренебрегает выпавшим на его долю шансом выбиться или, послушавшись чужого совета, теряет все, что у него есть.

Элли очень нравились мои рассказы о себе, равно как и мне о ее жизни. Мы оба чувствовали себя первопроходцами в чужих краях.

Оглядываясь назад, я вижу, какой удивительно счастливой была наша жизнь в те первые после женитьбы дни. Тогда я был уверен, что так и должно быть. По-видимому, того же мнения придерживалась и Элли. Нас зарегистрировали в мэрии Плимута[293]. Гутман — фамилия вполне обычная. Никто, в том числе и газетчики, не знал, что наследница миллионов Гутмана находится в Англии. Время of времени в газетах попадались сообщения о том, что она не то в Италии, не то совершает круиз на чьей-то яхте Свидетелями на регистрации были клерк из мэрии и пожилая машинистка. Клерк на полном серьезе прочел нам небольшую лекцию о той огромной ответственности, какую мы берем на себя, вступая в брак, и пожелал нам счастья. Из мэрии мы вышли миссис и мистером Роджерс! Неделю мы провели в отеле на берегу моря, а затем отправились за границу. Три недели, не жалея денег на расходы, мы путешествовали по континенту.

Мы побывали в Греции, затем во Флоренции, в Венеции, повалялись на пляжах Лидо[294], съездили на Французскую Ривьеру, а оттуда в Доломитовые Альпы[295]. Я даже не помню, как называлась половина мест. Мы либо летали самолетом, либо фрахтовали яхту, либо нанимали роскошный лимузин. А пока мы наслаждались своим счастьем, Грета, как сказала мне Элли, держала оборону на домашнем фронте.

Она тоже путешествовала, рассылая письма и открытки, которые Элли заготовила заранее.

— День расплаты, конечно, настанет, — говорила Элли. — Они бросятся на нас, как стая стервятников. Но пока мы можем позволить себе радоваться жизни.

— А что будет с Гретой? — поинтересовался я. — Не разозлятся ли они на нее, когда про все узнают?

— Конечно, разозлятся, — ответила Элли. — Но Грета крепкий орешек. Она им не по зубам.

— А сумеет она найти себе новое место?

— Зачем ей искать новое место? — удивилась Элли. — Она будет жить у нас.

— Нет! — отрезал я.

— Но почему, Майк?

— Ни к чему, чтобы с нами кто-нибудь жил, — ответил я.

— Грета не будет нам мешать, — старалась объяснить Элли. — Наоборот, с ней будет гораздо легче. Честно говоря, я не знаю, что бы я делала без нее. Она отлично ведет хозяйство и быстро улаживает все проблемы.

— Как хочешь, но мне это не по душе, — упрямился я. — Мы ведь говорили, что это будет наш дом, наш воздушный замок. Мечтали жить там только вдвоем.

— Да, — согласилась Элли, — я тебя понимаю. Но тем не менее. Она помолчала. — Грете будет очень обидно, если ей не найдется места в нашем доме. Ведь целых четыре года она жила со мной и столько для меня сделала. Вспомни, как она помогала мне выйти за тебя.

— Я бы не хотел, чтобы она все время вклинивалась в нашу жизнь!

— Но она вовсе не такая, Майк. Ты ведь ее даже не видел.

— Да. Знаю, что не видел, но дело вовсе не в том, понравится она мне или нет. Мы должны жить одни, Элли.

— Милый Майк! — ласково отозвалась Элли.

На этом наш разговор закончился.

Во время наших странствий мы встретились с Сэнтониксом Случилось это в Греции. Он жил в небольшой рыбацкой деревушке на берегу моря. Я испугался, увидев его: так плохо он выглядел. Гораздо хуже, чем год назад. Он очень рад был нас увидеть.

— Значит, вы все-таки поженились? — спросил он.

— Да, — ответила Элли, — и теперь намерены построить себе дом.

— У меня здесь с собой эскизный проект, — сказал он мне. — Она вам сказала, что приезжала, разыскала меня и отдала распоряжения? — договорил он, намеренно подобрав это слово.

— О нет, не распоряжения, — запротестовала Элли. — Я вас еле упросила.

— Вам известно, что мы купили участок? — спросил я.

— Элли сообщила мне об этом телеграммой. И прислала с десяток фотографий.

— Разумеется, прежде всего вам придется приехать и посмотреть участок, — сказала Элли. — Вдруг он вам не понравится.

— Мне он нравится.

— Как вы можете так говорить, если не видели его?

— Я видел его, дитя мое. Пять дней назад я слетал туда Кстати, встретил одного из ваших адвокатов, англичанина с таким кувшинным рылом.

— Мистера Кроуфорда?

— Именно. По правде говоря, работа уже началась: расчищают участок, убирают развалины, кладут фундамент, делают дренаж… Когда вы вернетесь в Англию, мы там встретимся. — Он вынул эскизы, и мы сидели, разговаривая и разглядывая наш будущий дом. Среди эскизов был даже акварельный набросок дома, а также архитектурные проекции и общий вид участка.

— Ну как, вам нравится, Майк?

Я удовлетворенно вздохнул.

— Да, — сказал я. — Об этом я и мечтал.

— Вы довольно часто говорили о том, какой бы вам хотелось иметь дом. И, когда на меня находило вдохновение, я вспоминал именно тот участок земли, который вас так очаровал. Вы ведь были буквально влюблены в дом, который, возможно, никогда бы не увидели воочью.

— Но он обязательно появится, — вмешалась Элли. — Вы его построите, правда?

— Если на то будет воля Бога или дьявола, — усмехнулся Сэнтоникс, — От меня это не зависит.

— Разве вам не лучше? — В моем голосе звучало сомнение.

— Запомните раз и навсегда: мне уже никогда не станет лучше. Судьбу не переломить.

— Чепуха, — сказал я. — Сейчас то и дело изобретают новые лекарства. Врачи же просто мерзавцы. Сколько раз бывало, что они приговаривают человека к смерти, а он смеется над ними и живет еще добрых пятьдесят лет.

— Восхищен вашим оптимизмом, Майк, но у меня слишком серьезное заболевание. Меня кладут в больницу, меняют кровь всю целиком, и я выхожу на волю, получив небольшой запас жизни. Но с каждым разом этот запас становится все меньше и меньше.

— Вы очень храбрый человек, — заметила Элли.

— О нет, совсем не храбрый. Когда твердо знаешь, что тебя ждет, особой храбрости не требуется. Нужно только отыскать себе утешение.

— Строить дома, например?

— Нет, не в этом. С каждым разом я слабею все больше, и поэтому строить дома становится труднее. Силы убывают. Но утешение все-таки можно найти. Порой очень странное.

— Я вас не понимаю, — сказал я.

— Вы и не поймете меня, Майк. И даже вы, Элли. Впрочем, вы скорее. — И продолжал, обращаясь больше к себе, чем к нам: — В человеке всегда живут рядом слабость и сила. Слабость порождает убывающая жизнеспособность, а силу — нереализованная энергия. Если вам суждено векороста умереть, то уже не имеет значения, чем именно вы занимаетесь. Поэтому можете смело потакать своим капризам. Вас ничто не остановит и никто. Ну предположим, я отправлюсь разгуливать по улицам Афин, стреляя в не понравившихся мне людей.

— Но вас могут арестовать, — заметил я.

— Конечно, могут. Но что из этого? Самое большое, на что способны блюстители закона, — это лишить меня жизни. Но очень скоро меня лишит жизни сила, куда более могущественная, нежели закон. А как еще они могут меня наказать? Посадить меня в тюрьму на двадцать — тридцать лет? Это просто смешно. Я столько не проживу. Пол-года-год, самое большее полтора! Никто ничего со мной не может сделать. Поэтому в отпущенный судьбой остаток жизни я — король. Я могу делать что хочу. Порой эта мысль опьяняет. Одна беда — нет больше соблазнов, нет ничего эдакого криминального, чем бы мне хотелось потешиться.

Когда после визита к нему мы ехали в Афины, Элли сказала:

— Какой странный человек. Знаешь, иногда я его боюсь.

— Боишься Рудольфа Сэнтоникса? Почему?

— Потому что он не такой, как другие, и потому что в нем есть что-то жестокое, и он очень высокомерен. И по-моему, высокомерие это вызвано тем, что он знает — дни его сочтены. А вдруг он, — щеки Элли вспыхнули от волнения, в глазах появился тревожный блик, — вдруг он воздвигнет для нас волшебный замок на скале среди сосен, а когда мы приедем туда, встретит нас на пороге и затем…

— Что «затем», Элли?

— Войдет вслед за нами в дом, захлопнет двери и там же на пороге убьет нас? Перережет нам горло или еще как-нибудь.

— Господи, Элли, ну и мысли же у тебя!

— Понимаешь, Майк, мы с тобой живем в нереальном мире. Мы мечтаем о том, чему, быть может, никогда не суждено сбыться.

— Это Цыганское подворье навело тебя на мысли о смерти?

— Его название и то проклятие, что лежит на нем.

— Нет никакого проклятия! — закричал я. — Все это чепуха. Выкинь это из головы!

Мы подъезжали к Афинам.

Глава 2

Случилось это, по-моему, на следующий день. Когда на ступеньках афинского Акрополя мы наткнулись на группу американских туристов, совершавших круиз вокруг Греции. Одна из туристок вдруг отделилась от группы и бросилась прямо к Элли.

— Господи, глазам не верю, неужто это Элли Гутман? Что ты здесь делаешь? А я и понятая не имела, что ты в Греции. Ты что, тоже в круизе? — затараторила эта дама. По виду ей было лет тридцать пять.

— Нет, — ответила Элли, — я приехала в Афины на несколько дней.

— Страшно рада тебя видеть! А Кора тоже здесь?

— Нет, Кора, по-моему, в Зальцбурге[296].

— Ну и ну! — Тут дама посмотрела на меня, и Элли небрежно-светским тоном сказала:

— Позвольте познакомить вас: мистер Роджерс, миссис Беннингтон.

— Здравствуйте. И сколько ты здесь пробудешь?

— Я завтра уезжаю, — ответила Элли.

— О Боже, мне надо идти, иначе я отстану от группы, а я очень хочу послушать гида. Правда, они нас жутко погоняют. К концу дня я просто валюсь с ног. Может, мы встретимся где-нибудь в баре?

— Только не сегодня, — ответила Элли. — Мы едем на экскурсию.

Миссис Беннингтон побежала догонять свою группу, а Элли, которая вместе со мной поднималась по ступеням Акрополя, повернулась и начала спускаться.

— Ну теперь началось, ты понял? — спросила она.

— Что началось?

Элли ничего не ответила, а потом, вздохнув, сказала:

— Сегодня же вечером я должна написать письма.

— Кому?

— Коре, дяде Фрэнку и еще, наверное, дяде Эндрю.

— Кто такой дядя Эндрю? Ты мне о нем никогда не говорила.

— Эндрю Липпинкот. Вообще-то он мне не родственник. Это мой главный опекун, или попечитель, или как там это еще называется. Он адвокат, и очень известный.

— И что ты им напишешь?

— Напишу, что вышла замуж Я как-то не решилась прямо сказать Норе Беннингтон: «Позволь представить тебе моего мужа». Она бы заохала и запричитала: «А я и не слышала, что ты вышла замуж, дорогая. Ну, расскажи мне скорее все по порядку» — и так далее. По-моему, моя мачеха, дядя Фрэнк и дядя Эндрю имеют право узнать об этом первыми. — Она снова вздохнула. — О Господи, как нам было хорошо до сих пор.

— И как же они все, по-твоему, отреагируют? — спросил я.

— Поднимут шум, наверное, — спокойно ответила Элли. — Но даже если и поднимут, то ничего уже не изменится. И они это прекрасно понимают. Нам, наверное, придется с ними встретиться. Можем поехать в Нью-Йорк. Хочешь? — спросила она у меня.

— Нет, — ответил я, — ни в коем случае.

— Тогда они приедут в Лондон, кто-нибудь точно приедет. Не знаю, будет ли тебе от этого легче.

— Меня не тянет ни в Нью-Йорк, ни в Лондон. Мне главное быть с тобой. А еще я хочу, когда приедет Сэнтоникс, смотреть, как будет расти кирпичик за кирпичиком наш дом.

— Это успеется, — отозвалась Элли. — Не думаю, что встречи с членами моей семьи займут у нас уж так много времени. Скорей всего разразится большой скандал, и на этом все кончится. Так что решай: либо мы летим в Америку, либо они прилетают в Лондон.

— Ты ведь сказала, что твоя мачеха в Зальцбурге.

— Я просто не решилась признаться, что понятия не имею, где она. Да, — вздохнула Элли, — придется вернуться домой и там сразу со всеми повидаться. Надеюсь, Майк, ты не будешь чересчур зол на них.

— На кого? На твоих родственников?

— Да. Не будешь злиться, если они проявят к тебе крайнюю недоброжелательность?

— Что делать, пора расплачиваться за женитьбу на тебе, — сказал я. — Как-нибудь переживу.

— Есть еще твоя мать, — напомнила Элли.

— Ради Бога, Элли, не вздумай устроить встречу твоей мачехи с ее брильянтами и жемчугами и моей мамаши из глухого закоулка. Вряд ли у них найдется что сказать друг другу!

— Будь Кора моей родной матерью, наверняка бы нашлось, — сказала Элли. — Хорошо бы, если бы ты поменьше переживал из-за пресловутых сословных различий, Майк!

— Это я переживаю? — воскликнул я. — А разве не у вас в Америке говорят: «Богатый бедному не попутчик!»

— Ну и что? Разве это обязательно нужно написать на плакате и повесить на себя?

— Я не умею элегантно одеваться, — с горечью признался я. — Не умею вести светские беседы, ничего не смыслю в искусстве и музыке и только на днях узнал, кому и сколько положено давать на чай.

— Ну и что, так гораздо интереснее — узнавать все по ходу дела. Согласись.

— Во всяком случае, — сказал я, — незачем тащить к твоим родственникам мою мать.

— А я и не предлагала никуда никого тащить. Но, по-моему, Майк, когда мы вернемся в Англию, я должна навестить твою мать.

— Нет! — прорычал я.

Элли посмотрела на меня с легким испугом.

— Почему нет, Майк? В конце концов, с моей стороны просто невежливо не представиться твоей матери. Ты сообщил ей, что женился?

— Пока нет.

— Почему?

Я ничего не ответил.

— Не проще ли сообщить об этом заранее? А как только мы вернемся в Англию, познакомить нас?

— Нет, — повторил я… на сей раз потише, но тем не менее достаточно твердо.

— Ты не хочешь, чтобы мы с ней встретились? — задумчиво произнесла Элли.

Само собой, я этого не хотел. По-моему, это было вполне очевидно. А что-то там растолковывать я не собирался. Да и не знал, как это сделать.

— Это ни к чему, — упорствовал я. — Ты сама должна понимать. Ничего хорошего из этого не получится, я уверен.

— Думаешь, я ей не понравлюсь?

— Ты не можешь не понравиться, но все равно… Не знаю, как объяснить. Она скорей всего расстроится и смутится из-за того, что я женился… так сказать, не на ровне. Звучит старомодно, конечно, но она мыслит именно так.

Элли задумчиво покачала головой:

— Неужели в наши дни есть еще люди, для которых это имеет значение?

— Еще бы! И у вас в Америке тоже!

— Да, — сказала она, — наверное, ты прав. Но если это человеку только на пользу..

— Ты хочешь сказать, если женитьба принесет ему кучу денег…

— Дело не только в деньгах.

— Нет, — возразил я, — именно в деньгах. Если у человека куча денег, то им восхищаются, на него смотрят с почтением, и тогда уже не имеет значения, где он родился.

— Но так везде, — заметила Элли.

— Прошу тебя, Элли, очень тебя прошу, не настаивай на визите к моей матери.

— Я все-таки думаю, что это нехорошо — не навестить ее.

— Ничего подобного. Позволь мне самому судить, что лучше для моей матери. Она расстроится, говорю тебе.

— Но ты должен хотя бы сообщить ей, что женился.

— Ладно, — кивнул я, сдаваясь. — Сообщу.

Мне пришло в голову, что куда естественней будет послать матери письмо из-за границы, чем из Лондона. В тот вечер, когда Элли писала дяде Эндрю, дяде Фрэнку и своей мачехе Стивизант, я тоже уселся за письмо. Оно получилось довольно коротким:

Дорогая мама!

Мне следовало бы написать тебе раньше, но я как-то стеснялся. Три недели назад я женился. Произошло это довольно неожиданно. Моя жена очень хорошенькая и милая девушка. У нее много денег, из-за чего мне порой делается не по себе. Мы собираемся построить себе дом где-нибудь в деревне. А пока путешествуем по Европе.

Всего наилучшего

Твой Майк.

Результаты наших с Элли стараний были несколько различны. Получив письмо, моя мать только через неделю написала ответ, который был вполне в ее духе:

Дорогой Майк!

Была рада получить от тебя письмо. Надеюсь, ты будешь счастлив.

Любящая тебя мама.

Как Элли и предсказывала, реакция ее родственников была куда более шумной. Фигурально выражаясь, мы потревожили осиное гнездо. Вскоре нас стали осаждать репортеры, которые требовали романтических подробностей о нашем браке, появились статьи о том, что наследница всего состояния Гутманов сбежала с тайным возлюбленным, посыпались письма от банкиров и адвокатов. Наконец была достигнута договоренность об официальных встречах. Но перво-наперво мы встретились в Цыганском подворье с Сэнтониксом, посмотрели еще раз эскизы, обсудили кое-какие подробности и, только убедившись, что строительство началось, отбыли в Лондон Там мы сняли люкс в «Кларидже»[297] и приготовились встретить наступление вражеской конницы.

Первым прибыл мистер Эндрю П. Липпинкот. Это был пожилой джентльмен, сухой и сдержанный на вид. Он был высокого роста, поджарый, с обходительными и учтивыми манерами. Родом из Бостона, но по его произношению я бы никогда не догадался, что он американец. Предварительно нам позвонив, он явился в точно назначенное время — ровно в двенадцать. Элли нервничала, но довольно умело это скрывала.

Мистер Липпинкот поцеловал Элли, а мне, приветливо улыбнувшись, протянул руку:

— Ну, Элли, моя дорогая, выглядишь ты отлично. Цветешь, можно сказать.

— Как поживаете, дядя Эндрю? И как сюда добрались? Самолетом?

— Нет. Я очень неплохо поплавал на «Королеве Мэри». А это твой муж?

— Да, это Майк.

Я постарался не ударить лицом в грязь.

— Как поживаете, сэр? — И предложил ему что-нибудь выпить, на что он, улыбнувшись, ответил отказом, а потом, сев в кресло с прямой спинкой и позолоченными подлокотниками, посмотрел поочередно на Элли и на меня.

— Итак, — начал он, — молодые люди, вы привели нас в шоковое состояние. Совсем как в старинных романах, да?

— Извините нас, — взмолилась Элли. — Мне очень, очень стыдно.

— В самом деле? — довольно сухо осведомился мистер Липпинкот.

— Я считала, что так будет лучше, — оправдывалась Элли.

— Не могу согласиться с тобой, моя дорогая.

— Дядя Эндрю, — сказала Элли, — вы же отлично знаете, какой шум поднялся бы, если бы я, если бы я все сделала как положено.

— Почему же обязательно должен был подняться шум?

— Разве вы их не знаете? — защищалась Элли. — Да и вас это тоже, между прочим, касается, — добавила она. — Я уже получила два письма от Коры Одно вчера, а второе сегодня утром.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что мы не могли не разволноваться, моя дорогая. Что это вполне естественно в сложившихся обстоятельствах?

— Я имею право сама решать, за кого, как и когда мне выходить замуж.

— Ты можешь думать что угодно, но спроси любую даму из любого семейства, она вряд ли воспримет подобное своеволие благосклонно.

— Но ведь я попросту избавила вас от лишних волнений.

— Конечно, можно трактовать это и так.

— Но это же правда, разве нет?

— Ты пошла на обман — верно? — да еще с помощью особы, которой следовало бы дважды подумать, прежде чем поступить так, как поступила она.

— Вы говорите о Грете? — вспыхнула Элли. — Она делала лишь то, о чем я ее просила. Они очень на нее сердятся?

— Естественно. А на что еще вы с ней могли рассчитывать? Вспомни, как ей доверяли.

— Я уже совершеннолетняя и имею право поступать так, как считаю нужным.

— Но ведь вы затеяли все это тогда, когда тебе еще не исполнился двадцать один, не так ли?

— Элли ни в чем не виновата, сэр, — вмешался я. — Это я ее подвел, так как многие обстоятельства были мне неизвестны, ну а поскольку все ее родственники живут в другой стране, то у меня просто не было возможности с ними познакомиться.

— Насколько я понимаю, — уточнил мистер Липпинкот, — Грета, по просьбе Элли, отправляла письма, дезинформируя миссис Ван Стивизант и меня, причем делала это очень умело. Вам знакома Грета Андерсен, Майкл? Разрешите называть вас Майклом, поскольку вы муж Элли.

— Разумеется, — отозвался я, — зовите меня просто Майком. Нет, мне не знакома мисс Андерсен…

— В самом деле? Признаться, вы меня удивили. — И он окинул меня долгим, задумчивым взглядом. — А я-то был уверен, что она присутствовала на регистрации вашего брака.

— Нет, Греты с нами не было, — сказала Элли. Она бросила на меня укоряющий взгляд, и я неловко заерзал в кресле.

Мистер Липпинкот продолжал задумчиво меня разглядывать, и мне почему-то стало не по себе. По-видимому, он собирался что-то сказать, но потом раздумал.

— Боюсь, — заговорил он после паузы, — что вам обоим, Майкл и Элли, придется выслушать немало упреков и осуждений со стороны родственников Элли.

— Набросятся, как стая стервятников, — заметила Элли.

— Вполне возможно, — не стал возражать мистер Липпинкот. — Ну а я попытался подготовить почву для примирения, — добавил он.

— Вы на нашей стороне, дядя Эндрю? — улыбнулась ему Элли.

— Вряд ли стоит задавать подобный вопрос опытному адвокату. Я давно понял, что в жизни приходится считаться только с fait accompli[298]. Вы полюбили друг друга, вступили в брак, купили, как я понял из твоих слов, участок на юге Англии и уже строите там дом. Следует ли из этого, что вы намерены поселиться в Англии?

— Да, у нас есть такое желание. Разве вы против? — чуть раздраженно спросил я. — Элли стала моей женой и, следовательно, подданной Великобритании. А поэтому почему бы ей не поселиться в Англии?

— Никто против этого не возражает. По правде говоря, Фенелла может жить где пожелает и иметь дома в разных странах. Особняк в Нассау[299], если ты помнишь, Элли, тоже принадлежит тебе.

— А я всегда думала, что он Корин. Она вела себя так, будто это ее дом.

— Он является твоей собственностью. Кроме того, у тебя есть дом на Лонг-Айленде[300] — он всегда в твоем распоряжении. И еще тебе принадлежат обширные участки нефтеносной земли на западе Соединенных Штатов.

Говорил он приятно, приветливо, но у меня было такое ощущение, будто эти слова произносятся специально для меня. Пытался ли он таким манером вбить клин в наши с Элли отношения? Я не понимал, какой толк внушать мужу, что его жена владеет недвижимостью в разных концах земного шара и сказочно богата. Куда логичнее было бы, если бы он старался изобразить Элли гораздо менее богатой. Если, конечно, он видел во мне охотника за приданым. Иначе выходило, что он явно льет воду на мою мельницу. Но я тут же сообразил, что мистер Липпинкот не так-то прост. Еще неизвестно, что скрывалось за его спокойствием и приветливостью. Возможно, хотел, чтобы я почувствовал себя не в своей тарелке? Чтобы осознал — отныне на мне вечно будет клеймо охотника за приданым.

— Я привез с собой довольно много документов, — обратился он к Элли, — которые мы с тобой должны просмотреть. Мне нужна твоя подпись.

— Пожалуйста, дядя Эндрю. В любое время.

— Вот и прекрасно. Но особой спешки нет. У меня есть еще дела в Лондоне, я пробуду здесь дней десять.

Десять дней, подумал я. Немало. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы мистер Липпинкот пробыл в Лондоне десять дней. Держался он, можно сказать, вполне любезно, но это еще не означало, что он со мной примирился. Тем не менее, в ту минуту я уже не знал точно, враг он мне или нет. Если враг, свои карты он, во всяком случае, быстро не раскроет.

— А сейчас, — продолжал он, — раз уж мы встретились и пришли, так сказать, к согласию, мне хотелось бы коротко поговорить с твоим мужем.

— Можешь поговорить с нами обоими, — сказала Элли. Она была настороже. Я положил ей руку на плечо.

— Не сердись, малышка. Ты не курочка, защищающая своего цыпленка. — И я осторожно подтолкнул ее к дверям, ведущим в спальню. — Дядя Эндрю хочет узнать, что я собой представляю. Он имеет на это право.

Я вывел ее из комнаты и, аккуратно прикрыв за собой обе двери, вернулся в просторную красивую гостиную. Взяв стул, я уселся напротив мистера Липпинкота.

— Я готов к испытанию, — сказал я.

— Благодарю вас, Майкл, — отозвался он. — Прежде всего хочу заверить вас, что никоим образом не испытываю к вам — как вы, возможно, полагаете — неприязни.

— Рад слышать, — ответил я не очень уверенно.

— Позвольте мне быть откровенным, — продолжил мистер Липпинкот, — более откровенным, чем я мог быть в присутствии моей дорогой Элли, опекуном которой я являюсь и которую очень люблю. Возможно, вы еще не совсем поняли, Майкл, какое это необыкновенное, светлое и привлекательное создание.

— Не беспокойтесь. Я очень ее люблю.

— Это не совсем одно и то же, — сухо заметил мистер Липпинкот. — Надеюсь, что вы не только влюблены в нее, но и по-настоящему поняли, какая у нее добрая, но в то же время и весьма ранимая душа.

— Постараюсь понять, — сказал я. — По-моему, это не составит большого труда. Элли — само совершенство.

— Тогда перейдем к тому, о чем я хотел с вами поговорить. Буду предельно откровенен. Вы не из тех молодых людей, среди которых Элли, на мой взгляд, следовало бы искать своего избранника. Нам, мне и членам ее семьи, разумеется, было бы спокойнее, если бы она вышла замуж за человека ее круга…

— За джентльмена, другими словами, — перебил его я.

— Дело не только в этом. В браке очень важно, чтобы муж и жена имели одинаковое воспитание. Именно воспитание, а не происхождение. В конце концов, Герман Гутман, дед Элли, начал жизнь простым докером. А закончил ее одним из самых богатых людей в Америке.

— Может, и со мной случится то же самое, кто знает? — отозвался я. — Вдруг и я закончу свою жизнь одним из самых богатых людей в Англии?

— Все возможно, — согласился мистер Липпинкот. — У вас есть такого рода намерения?

— Я мечтаю не о больших деньгах, — ответил я. — Мне хотелось бы… Мне хотелось бы делать что-то полезное, стать кем-то.. — Не зная, чем закончить, я умолк.

— Значит, у вас есть какие-то планы, скажем так? Что ж, это похвально.

— Я начинаю игру без единого козыря, — сказал я, — с нуля. Я пока никто и не намерен этого скрывать.

Он одобрительно кивнул.

— Сформулировано предельно точно и откровенно, отдаю вам должное. Видите ли, Майкл, я не родственник Элли. Но я был ее опекуном, и, согласно воле покойного деда, мне было доверено ведение ее дел. Я управляю ее состоянием и ее капиталовложениями. На мне лежит определенная ответственность за ее судьбу. Поэтому мне хотелось бы побольше знать о человеке, которого она выбрала себе в мужья.

— Что ж, — отозвался я, — наведите обо мне справки, и вы легко выясните все, что вас интересует.

— Совершенно верно, — согласился мистер Липпинкот. — Можно пойти по этому пути. В этом есть свои резоны. Но, Майкл, мне бы хотелось услышать все это из ваших собственных уст. Чтобы вы сами рассказали, чем занимались до сих пор.

Мне, конечно, его просьба не понравилась. Он наверняка знал об этом. Да и кому в моем положении могло такое понравиться? Всякому человеку хочется представить себя в лучшем свете. Я пытался делать это еще в школе, да и потом тоже, рассказывая о чем-либо, не забывал нахваливать себя, прибавляя то, чего не было. И мне ничуть не было стыдно. По-моему, такие действия вполне естественны. По-моему, так и надо, если хочешь чего-то добиться. Учитесь выставлять себя в выгодном свете. Люди видят вас таким, каким вы сами себя считаете, а быть похожим на того малого из Диккенса я вовсе не собираюсь. Помните тот фильм, что показывали по телевизору? Поучительная у них получилась история, должен заметить. Урия — так вроде его звали, — потирая руки, прикидывался скромником, а на самом деле, прикрываясь маской смирения, придумывал всякие гадости и плел интриги[301]. Я не из числа таких тихонь.

Я был не прочь прихвастнуть перед приятелями, мог, не задумываясь, приврать хозяину, к которому нанимался на работу. В конце концов, в каждом человеке есть и хорошее и дурное, и я не понимаю, зачем выставлять напоказ дурное да еще постоянно твердить об этом. Нет, рассказывая про свое житье-бытье, я всегда предпочитал о дурном умалчивать. Но с мистером Липпинкотом, чувствовал я, этот номер не пройдет. Он вроде раздумал наводить обо мне справки, но я отнюдь не был уверен, что он этого не сделает. Поэтому мне ничего не оставалось, как выложить ему все как было, без прикрас.

Убогое детство, отец — пьяница, зато хорошая мать, которая трудилась не покладая рук, чтобы я получил образование. Я не стал скрывать, что был перекати-полем, что не задерживался подолгу ни на одной работе. Слушать он умел и вызывать на откровенность. Время от времени я спохватывался, напоминая себе, что он большой хитрец. Он то вставлял вопросики, то делал вроде бы пустяковые замечания в надежде, что я потеряю бдительность и начну что-нибудь слишком горячо утверждать или отрицать.

Да, меня не покидало чувство, что я должен быть начеку и держать ухо востро. А потому очень обрадовался, когда спустя минут десять он откинулся на спинку кресла и пытка завершилась.

— У вас, по-видимому, есть авантюрная жилка, мистер Роджерс… Майкл. Что ж, это неплохо. А теперь расскажите-ка мне подробнее о доме, который вы строите с Элли.

— Находится он, — начал я, — неподалеку от городка под названием Маркет-Чэдуэлл.

— Да, это я знаю. По правде говоря, я ездил туда. Вчера, если быть точным.

Это меня немного напугало. Я окончательно убедился, что его на кривой не объедешь, что в своих попытках добраться до сути он гораздо настойчивей, чем могло показаться.

— Место там очень красивое, — продолжил я, — и дом, который мы строим, тоже должен получиться на загляденье Архитектором у нас некий Сэнтоникс — Рудольф Сэнтоникс Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь про него…

— О да, — откликнулся мистер Липпинкот. — Это довольно известное имя среди архитекторов.

— По-моему, он работал в Соединенных Штатах.

— Да, он очень талантлив. К сожалению, насколько мне известно, у него плохо со здоровьем.

— Он все твердит, что его дни сочтены, — сказал я, — но я в это не верю. По-моему, он поправится. Врачи могут наговорить такое!

— Будем надеяться, что вы окажетесь правы. Вы, я вижу, оптимист.

— В отношении Сэнтоникса — да.

— Хотелось бы, чтобы ваш прогноз оправдался. На мой взгляд, купив это поместье, вы с Элли совершили превосходную сделку.

Довольно приятно было услышать от старика это «вы с Элли», без малейшего намека, что Элли совершила эту покупку самостоятельно.

— Я проконсультировался с мистером Кроуфордом…

— С Кроуфордом? — чуть нахмурился я.

— С мистером Кроуфордом из адвокатской конторы «Рис и Кроуфорд». Здесь, в Англии. Он занимался покупкой вашего поместья. Эта адвокатская контора имеет высокую репутацию, и, насколько мне известно, покупка обошлась недорого. В общем-то это меня несколько удивило. Я знаком с нынешними ценами на землю в Англии и, признаться, теряюсь в догадках. По-моему, мистер Кроуфорд и сам был удивлен столь низкой ценой. Возможно, вам известно, почему поместье было куплено так дешево. Мистер Кроуфорд предпочел не высказывать своих соображений. Мне показалось, что он даже несколько смутился, когда я задал ему этот вопрос.

— Видите ли, на этой земле лежит проклятие. — Я ему так прямо и выложил.

— Простите, я не совсем понял, что вы сказали.

— Проклятие, сэр, — пояснил я. — Эта земля проклята цыганами, и местные жители называют ее Цыганским подворьем.

— А! И что, по этому поводу существует целая легенда?

— Да. Только неизвестно, что тут правда, а что вымысел. Давным-давно на этой земле было совершено убийство. В нем были замешаны муж, жена и еще один мужчина. Рассказывают, что муж убил этих двоих, а потом и себя. По крайней мере, к такому выводу пришла местная полиция. Но ходят и другие слухи. Не думаю, что кто-нибудь знает, что там произошло на самом деле. Прошло много лет, и с тех пор поместье раз пять переходило из рук в руки, но никто там подолгу не жил.

— Ага! — в раздумье произнес мистер Липпинкот. — Неплохой образчик английского фольклора. — И с любопытством взглянул на меня. — А вы с Элли не боитесь проклятия? — улыбнулся он.

— Конечно нет, — заверил его я. — Мы с Элли не верим в подобную чепуху. Честно говоря, нам здорово повезло, что поместье досталось нам так дешево. — И когда я это сказал, меня вдруг обожгла мысль: действительно дешево, но при деньгах Элли, ее огромном богатстве, ей, наверное, было безразлично, приобрела она эту землю дешево или по самой высокой цене. Нет, успокоил я себя. В конце концов, она — внучка докера. Потомки такого человека всегда будут знать цену деньгам, будь он хоть трижды миллионером.

— Я тоже не из суеверных, — сказал мистер Липпинкот, — а панорама, которая открывается с того места, где будет ваш дом, просто великолепна. — Он помолчал. — Надеюсь только, что, когда вы переедете туда жить, Элли не придется слышать со всех сторон эти сказки о проклятии.

— Постараюсь ее оградить, — пообещал я. — Вряд ли кто-нибудь заговорит с ней об этом.

— Деревенские жители любят подобные истории, — сказал мистер Липпинкот. — А у Элли, не забывайте, нет такой закалки, как у вас, Майкл. Она легко поддается чужому влиянию. Правда, не во всем. Кстати… — Он замолчал не договорив. И постучал пальцем по столу. — Теперь я хочу обсудить с вами одну весьма деликатную тему. Вы сказали, что никогда не виделись с Гретой Андерсен.

— Да. Так оно и есть.

— Странно. И весьма любопытно.

— А в чем, собственно, дело? — пытливо посмотрел на него я.

— Я не сомневался, что вы знакомы, — задумчиво ответил он. — А что вам про нее известно?

— Что она уже несколько лет живет при Элли.

— Да, с тех пор, как Элли исполнилось семнадцать. Занимаемая ею должность требует определенной ответственности. Она приехала в Штаты в качестве секретаря и компаньонки. Ей надлежало сопровождать Элли, когда миссис Ван Стивизант куда-нибудь уезжала, что случалось довольно часто. — Последнее его замечание прозвучало довольно сухо. — Грета Андерсен, насколько мне известно, родом из хорошей семьи, она наполовину шведка, наполовину немка. Представлена отличными рекомендациями. Элли, естественно, весьма к ней привязалась.

— Это я уже понял, — вставил я.

— На мой взгляд, эта привязанность подчас переходит границы. Надеюсь, вы не против такой откровенности с моей стороны?

— Конечно нет. По правде говоря, я… Мне тоже иногда кажется, что Элли уж слишком часто ссылается на Грету. Порой — хотя я знаю, что это не мое дело, — порой меня это порядком раздражало.

— И тем не менее Элли не выразила желания познакомить вас с Гретой?

— Видите ли, — начал я, — это не совсем так… Она хотела познакомить нас, впрочем, не слишком на этом настаивая. Мы тогда были чересчур заняты друг другом… Я и сам не жаждал познакомиться с Гретой. Мне не хотелось делить Элли с кем-то еще.

— Я прекрасно вас понимаю. И Элли не предлагала, чтобы Грета присутствовала при регистрации?

— Предлагала, — ответил я.

— Но вы этого не захотели. Почему?

— Не знаю. Если честно, не знаю. Мне казалось, что эта Грета, которую я в глаза никогда не видел, слишком много на себя берет. Например, когда отправляет от имени Элли открытки и письма родственникам или разрабатывает наш маршрут. По-моему, Элли чересчур полагается на Грету и даже позволяет ей командовать собой, готова выполнить все, что та потребует. Я… Извините, мистер Липпинкот, я, наверное, не должен говорить вам все это, а просто честно признаться, что ревную. Но так или иначе, я разозлился и заявил, что не хочу никаких Грет и что этот день принадлежит нам, и только нам. И поэтому мы отправились в мэрию одни, а свидетелями у нас были клерк и их машинистка. Возможно, я поступил не слишком красиво, но мне хотелось, чтобы мы с Элли были только вдвоем.

— Понятно. Все понятно. По-моему, вы поступили очень мудро.

— Вам тоже она не нравится, — проницательно заметил я.

— Слово «тоже» здесь вряд ли уместно, Майкл, коль скоро вы с ней не знакомы.

— Согласен, но понимаете, когда о ком-нибудь много слышишь, у тебя складывается об этом человеке определенное представление и ты делаешь какие-то выводы. Ладно, во мне говорит ревность. Но почему Грета не нравится вам?

— Буду и дальше откровенным, — ответил мистер Липпинкот, — поскольку вы муж Элли и поскольку мне очень хочется, чтоб Элли была счастлива. В общем, мне не по душе то влияние, которое Грета оказывает на Элли. Вы правы. Она действительно слишком много на себя берет.

— Вы полагаете, она попытается нас поссорить? — спросил я.

— Нет, пока у меня нет никаких оснований для подобного утверждения. — Он испытующе на меня смотрел, время от времени моргая, совсем как старая сморщенная черепаха.

Я молчал, мучительно соображая, чего бы еще сказать. Он заговорил сам, тщательно подбирая слова:

— Значит, разговоров о том, что Грета Андерсен будет жить с вами, пока не было?

— Нет. Но я постараюсь этого не допустить, — сказал я.

— А, вот вы как! Значит, этот вариант все же обсуждался?

— Элли как-то завела речь на эту тему. Но мы молодожены, мистер Липпинкот, мы хотели бы, чтобы наш дом, наш новый дом, принадлежал только нам. Ну конечно, она будет гостить у нас… Почему бы нет.

— Гостить? Но вы, конечно, понимаете, что у Греты теперь возникнут немалые трудности. Как бы хорошо к ней ни относилась Элли, те люди, которые ее наняли и всецело ей доверяли, теперь могут сделать не самые лестные выводы.

— Вы хотите сказать, что и вы, и миссис Ван Как-там-ее не дадите ей рекомендаций, если она захочет подыскать себе новое место?

— Думаю, мы не вправе их дать, кроме разве что самых формальных, положенных по закону.

— И вы полагаете, что она захочет приехать в Англию и жить за счет Элли?

— Не хотелось бы чересчур настраивать вас против нее, хотя, повторяю, мне не по душе некоторые ее поступки. В конце концов, это только мои предположения. Но, по-моему, Элли, с ее невероятной добротой и отзывчивостью, будет очень огорчена тем, что ей волей-неволей пришлось нарушить жизненные планы Греты. И потому она способна, поддавшись эмоциям, пригласить ее жить к себе.

— Не думаю, что Элли так поступит, — постарался как можно спокойнее произнести я, но голос мой предательски дрогнул. И я был уверен, что Липпинкот конечно же это заметил. — А не могли бы мы, то есть Элли конечно, назначить ей какую-либо пенсию?

— Подобная формулировка в данном случае не вполне уместна, — заметил мистер Липпинкот. — Когда речь идет о пенсии, то подразумевается, что человек уже достиг определенного возраста, а Грета — молодая женщина и, могу сказать, весьма привлекательной наружности. Даже красивая, — очень сухо и как бы с осуждением добавил он. — И весьма нравится мужчинам.

— Может, она выйдет замуж? — предположил я. — Кстати, если она действительно хороша собой, то почему она до сих пор не замужем?

— Она очень некоторым нравилась, но, видимо, никто не пришелся ей по сердцу. Ну а ваше предложение я нахожу весьма разумным. Это, наверное, самый лучший выход и не затронет ничьих чувств. Вполне естественно, что Элли, став взрослой и начав самостоятельную семейную жизнь — чему немало способствовала Грета, — в порыве благодарности одарит ее крупной суммой денег. — Слова «в порыве благодарности» мистер Липпинкот произнес кислым, как лимонный сок, голосом.

— Что ж, значит, в принципе все улажено, — весело отозвался я.

— Еще раз убеждаюсь, что вы оптимист. Будем надеяться, что Грета не откажется от такого предложения.

— А почему она должна отказаться? Она что, ненормальная?

— Ну не знаю, не знаю, — сказал мистер Липпинкот. — Конечно, я буду крайне удивлен, если она откажется, но тогда они с Элли останутся в прежних тесных дружеских отношениях.

— Вы думаете…

— Мне хотелось бы разрушить ее влияние на Элли, — сказал мистер Липпинкот. Он встал. — Надеюсь, вы поможете мне довести дело до разумного конца?

— Непременно! — отозвался я. — Мне тоже совсем ни к чему, чтобы Грета вмешивалась в нашу с Элли жизнь.

— Когда вы увидите ее, ваше отношение к ней вполне может измениться, — предупредил мистер Липпинкот.

— Не думаю, — возразил я. — Я не люблю энергичных женщин, даже если они привлекательны и оказывают важные услуги.

— Благодарю вас, Майкл, за то, что вы так терпеливо выслушали меня. Надеюсь, вы с Элли не откажете мне в удовольствии и поужинаете со мной? Скажем, в ближайший вторник вечером? Кора Ван Ствизант и Фрэнк Бартон к тому времени уже, вероятно, будут в Лондоне.

— Значит, мне предстоит с ними встретиться?

— О да, эта встреча неизбежна. — Он улыбнулся мне, и на этот раз его улыбка показалась мне более искренней. — Не робейте. Но будьте готовы к тому, что Кора скорей всего постарается вам нагрубить, а Фрэнк будет бестактным — слегка. Что касается Рюбена, то он вряд ли сумеет приехать.

Я не знал, кто такой Рюбен. И решил, что это еще один родственник.

Я подошел к дверям и распахнул их.

— Выходи, Элли, — позвал я. — Допрос окончен.

Она вошла в комнату, перевела взгляд с Липпинкота на меня, потом подошла к нему и поцеловала.

— Милый дядя Эндрю, — сказала она, — я вижу, вы не очень мучили моего мужа.

— Видишь ли, моя дорогая, если бы я стал очень мучить твоего мужа, ты, вероятно, перестала бы ко мне обращаться, не так ли? А сейчас я сохранил за собой право время от времени давать тебе полезные советы. Вы ведь оба еще очень молоды.

— Ладно, — согласилась Элли, — будем вас терпеливо слушать.

— А теперь, милочка, если позволишь, я побеседую с тобой.

— Моя очередь быть третьим лишним, — сказал я и прошел в спальню.

Я сделал вид, что захлопнул за собой двери, но на самом деле, очутившись в спальне, тотчас приоткрыл внутреннюю дверь. Меня воспитывали не так, как Элли, и поэтому я не мог не удовлетворить жгучего желания выяснить, насколько лицемерным было дружелюбие мистера Липпинкота. Но мои ожидания не оправдались. Он дал Элли два-три вполне разумных совета. Потом заговорил обо мне, сказав, что я нахожусь в трудном положении — бедный муж при богатой жене, и начал уговаривать ее подарить Грете определенную сумму денег. Она охотно согласилась, добавив, что и сама об этом подумывала. Кроме того, он предложил ей прибавить денег на содержание Коры Ван Стивизант.

— Разумеется, крайней необходимости в этом нет, — заметил он. — Она весьма недурно обеспечена, получая алименты от нескольких мужей. К тому же, как ты знаешь, у нее есть постоянный, хотя и небольшой доход от капиталов твоего деда.

— Тем не менее вы считаете, что я должна ей прибавить?

— Ты ничего никому не должна. Но если ты это сделаешь, она будет гораздо лояльнее по отношению к тебе. Я просто распоряжусь увеличить сумму ее дохода, причем ты вправе в любое время это распоряжение аннулировать. Если ты вдруг прознаешь, что она дурно отзывается о Майкле, о тебе или о ваших отношениях, ты всегда сможешь лишить ее этих денег, и, памятуя об этом, она попридержит язык.

— Кора всегда меня недолюбливала, — согласилась Элли. — И я об этом знала. — И несколько смущенно добавила: — Вам понравился Майкл, дядя Эндрю?

— По-моему, он весьма привлекательный молодой человек, — отозвался мистер Липпинкот. — И я понимаю, почему ты решила выйти за него замуж.

На большее я не смел и рассчитывать. Уж я-то знал, что я не из тех, кто может ему понравиться. Я тихонько прикрыл дверь, а через минуту-другую Элли пришла за мной.

Липпинкот уже уходил, когда в дверь постучали и вошел посыльный с телеграммой. Прочитав ее, Элли вскрикнула от радости.

— Это от Греты, — объяснила она. — Сегодня вечером она приезжает в Лондон и завтра навестит нас. — Она посмотрела на нас сияющим взглядом. — Правда, чудесно?

— Разумеется, моя дорогая, — сказал я.

— Конечно, — любезна добавил Липпинкот.

Но наши с ним кислые физиономии свидетельствовали об обратном.

Глава 3

На следующее утро я отправился по магазинам и вернулся в отель гораздо позже, чем рассчитывал. Элли я застал в вестибюле, в компании высокой молодой блондинки. Это была Грета. Они болтали, перебивая друг друга.

Я не умею описывать людей, но сделаю попытку описать Грету. Начну с того, что она и в самом деле, как утверждала Элли, была очень красивая, в чем без большой охоты признался мистер Липпинкот, и весьма привлекательная. Что вовсе не одно и то же. Если про женщину говорят, что она привлекательная, это отнюдь не означает, что ею восхищаются. Мистер Липпинкот, насколько я понял, не питал к Грете нежных чувств. Тем не менее, когда Грета входила в вестибюль отеля или в ресторан, мужчины, как по команде, поворачивали головы. Это была женщина нордического[302] типа с золотистыми волосами цвета спелой кукурузы, которые по моде того времени носила зачесанными высоко наверх, а не так, как любят носить у нас в Челси, когда волосы просто свисают прядями. И выглядела типичной шведкой или немкой с севера Германии. Если бы ей прицепить пару крыльев, она вполне могла сойти за валькирию[303] на костюмированном балу. Глаза у нее были ярко-голубые, а фигура обольстительная. Словом — женщина что надо!

Я подошел к ним и поздоровался, как мне показалось, вполне естественно и приветливо, хотя и испытывал некоторое смущение Плохой из меня актер.

— А это наша Грета, Майк! — воскликнула Элли.

— Я догадался, — вежливо, но довольно сдержанно отозвался я и тут же поспешно добавил: — Очень рад наконец-то познакомиться с вами, Грета.

— Если бы не Грета, мы бы не смогли пожениться, — сказала Элли. — Ты же знаешь.

— Ну уж что-нибудь, наверное, придумали бы, — все-таки рискнул возразить я.

— Сомневаюсь, особенно если бы мои родственники всем скопом навалились на нас. Они бы никогда этого не допустили. Скажи, Грета, они очень разозлились? — спросила Элли. — Ты мне об этом ни слова не написала.

— Ну зачем травмировать молодоженов во время медового месяца? — улыбнулась Грета.

— Но на тебя они очень сердились?

— А ты как думаешь? Но, смею тебя уверить, для меня это не было неожиданностью.

— Что же именно они сделали?

— То, что и следовало ожидать, — засмеялась Грета. — Прежде всего меня, конечно, уволили.

— Я так и думала. Но за что?! А в рекомендации они тебе, надеюсь, не отказали?

— Зря надеешься. С их точки зрения, я постыдно злоупотребила оказанным мне доверием. — И добавила: — С удовольствием, между прочим.

— Но что ты сейчас делаешь?

— Поступаю на работу.

— В Нью-Йорке?

— Нет. Здесь, в Лондоне. Секретаршей.

— А деньги у тебя есть?

— Дорогая Элли, — сказала Грета, — как у меня может не быть денег, когда ты заранее сделала мне королевский подарок, выписав чек на солидную сумму?

По-английски она говорила отлично, почти без акцента, хотя порой употребляла невпопад кое-какие разговорные обороты.

— Я чуть-чуть повидала мир, нашла себе в Лондоне квартиру и накупила множество разных вещей.

— Мы с Майклом тоже купили кучу вещей, — сказала Элли, улыбаясь при воспоминании о том, как мы делали покупки.

Мы и вправду в наших путешествиях по Европе не теряли времени даром. Как хорошо иметь при себе доллары — нам были нипочем все ограничения нашего британского казначейства. В Италии мы накупили парчи и тканей для домашних нужд. В той же Италии и во Франции приобрели несколько картин, уплатив за них бешеные деньги. И мне открылся целый новый мир, о котором я никогда и мечтать не смел.

— У вас обоих прямо ликующий вид, — отметила Грета.

— Ты еще не видела нашего дома, — сказала Элли. — По-моему, он будет изумительным. Таким, каким мы и мечтали его видеть, правда, Майк?

— Я его видела, — призналась Грета. — В первый же день после приезда в Англию я наняла машину и съездила туда.

— Ну и? — спросили мы с Элли в один голос.

— Ну, не знаю… — протянула Грета, неодобрительно покачав головой.

Огорченная Элли разом сникла. Но меня-то не проведешь Я сразу понял, что Грета шутит Мне пришло в голову, что шутит она зло, но едва эта мысль успела возникнуть, как Грета рассмеялась звонким мелодичным смехом, который заставил окружающих обернуться в нашу сторону.

— Видели бы вы ваши физиономии, — сказала она, — в особенности твою, Элли. Мне просто захотелось вас немножко подразнить Дом — чудо, блеск. Этот архитектор — гений.

— Да, — подтвердил я, — он человек незаурядный. Когда вы познакомитесь с ним…

— Я с ним уже знакома, — перебила меня Грета. — Он был там, на стройке, когда я приехала. Да, он и вправду личность. Только есть в нем что-то жутковатое, вы не находите?

— Жутковатое? — удивился я. — В каком смысле?

— Не знаю. Такое впечатление, будто он видит тебя насквозь. А это всегда неприятно. — И добавила: — У него какой-то болезненный вид.

— Он болен. Очень болен, — сказал я.

— Как жаль. А что с ним, туберкулез или что-то еще?

— Нет, — ответил я, — не туберкулез. По-моему, у него что-то с кровью.

— Понятно. Но ведь в наши дни врачи способны лечить практически любые заболевания — правда? — если только не отправят на тот свет, прежде чем вылечат. Ладно, хватит о нем. Давайте поговорим о доме. Когда его построят?

— Похоже, скоро. Никогда не думал, что можно так быстро строить дом, — заметил я.

— Когда есть деньги, можно все, — отозвалась Грета. — Работа идет в две смены, и к тому же рабочим выплачивают добавочное вознаграждение. Ты даже не представляешь себе, Элли, как замечательно иметь такие деньги, как у тебя.

Зато я представлял. За последние несколько недель я многому научился. После женитьбы я попал в совершенно другой мир. И он был вовсе не таким, каким казался со стороны. До сих пор для меня верхом богатства были два выигрыша подряд на скачках, которые я тратил не задумываясь, кутил, что называется, на всю катушку. Невежество, конечно. Невежество класса, к которому я принадлежал. Для Элли же существовали совсем иные стандарты. Совсем не такие, какие я воображал. Я-то считал, что основная цель богачей — иметь как можно больше предметов сверхроскоши. Но нет, они не состязались в том, чьи дома окажутся более фешенебельными, с огромным количеством светильников, с бассейнами вместо ванн, у кого лучше еда и шикарнее машины. И тратили они деньги не ради того, чтобы вызвать зависть у окружающих Наоборот, их образ жизни был до удивления скромным — он отличался той умеренностью, какая появляется, когда перестаешь бессмысленно сорить деньгами. Человек не может пользоваться одновременно тремя яхтами или четырьмя машинами, не может есть более трех раз в день, а если покупает по-настоящему дорогую картину, вторая такая ему, возможно, совсем ни к чему. Вот так все просто. Все, что ему принадлежит, обычно самого высокого качества, но это не самоцель, а только разумный подход: если ему уж чего-то хочется, почему не выбрать лучшее? Ведь в его обиходе не существует: «Боюсь, что не могу себе этого позволить». И при всем при том вот такая удивительная, непостижимая скромность. Как-то решили мы купить картину какого-то французского импрессиониста, по-моему Сезанна[304]. Мне пришлось порядком напрячь мозги, чтобы запомнить его фамилию. Вечно путаю со словом «Сезам»[305]. И вот, когда мы гуляли по улицам Венеции, Элли остановилась посмотреть работы уличных художников. В основном они писали картины специально для туристов — стереотипные портреты красавиц с белозубыми улыбками и светлыми волосами до плеч.

Там Элли купила крошечную картинку с видом на канал. Художник сразу понял, что мы собой представляем, и запросил с Элли шесть английских фунтов. Самое забавное заключалось в том, что Элли хотелось иметь эту шестифунтовую картинку не меньше, чем Сезанна.

Нечто подобное произошло однажды и в Париже.

— Хорошо бы купить свежий батон, — вдруг ни с того ни с сего сказала она, — и съесть его с маслом и сыром, который продают завернутым в виноградные листья.

Так мы и поступили, и мне показалось, эта еда ей понравилась больше, чем накануне ужин в ресторане, который обошелся нам фунтов в двадцать. Сначала я не мог этого понять, но потом вроде стал разбираться, что к чему. Начал я также понимать, не без легкой горечи, что наш с Элли брак состоял не только из забав и веселья. Сперва мне следовало хотя бы заняться самообразованием, научиться входить в ресторан, делать заказ и давать на чай ровно столько, сколько следует, а в особых случаях и больше. Нужно было запомнить, какие вина соответствуют какой еде. Учился я всему этому, в основном наблюдая за другими. У Элли я спросить не мог, потому что это было выше ее понимания. Она бы сказала: «Но, дорогой мой Майк, ты можешь заказать все, что тебе хочется. Какое имеет значение, что подумает официант, если заметит, что ты заказал не то вино, которое полагается к этому блюду?» Да, для нее это было не важно, ибо она родилась богатой, а для меня имело огромное значение — именно потому, что я был из другого мира. Я не умел быть скромным. И в одежде тоже. Правда, в этом случае Элли была мне помощницей, так как знала, в каких магазинах следует одеваться, а там уж передавала меня в руки продавцов.

Разумеется, и в умении одеваться и грамотно разговаривать мне было еще далеко. Но это меня особенно не смущало, поскольку я уже вполне мог общаться с людьми вроде старого Липпинкота, а когда приедут мачеха и дядья Элли, вероятно, и в их обществе не оробею. Тем более что в скором будущем это и вовсе не будет иметь значения. Как только дом будет закончен и мы туда переедем, мы окажемся далеко от так называемого светского общества. В нашем собственном королевстве. Я взглянул на сидевшую напротив меня Грету Интересно, что она на самом деле думает про наш дом? По мне-то он был таков, о каком я мечтал, и полностью меня устраивал. Мне вдруг захотелось съездить туда и пройтись по извилистой тропинке среди деревьев к небольшой бухте, где будет наш собственный пляж, куда не сможет проникнуть никто из посторонних. В тысячу раз приятнее купаться там, думал я, нежели на общем пляже, где бок о бок лежат сотни человеческих тел. Мне не нужна бессмысленная роскошь. Мне хотелось бы — я поймал себя на том, что все еще главное слово в моих мыслях, — мне хотелось бы, хотелось… Я чувствовал, как во мне нарастает желание и алчность. Мне хотелось бы обладать красивой женщиной и красивым домом, таким, какого нет ни у кого на свете, и пусть в этом доме будет полно красивых вещей, моих вещей. В этом доме все будет принадлежать мне.

— Он думает о нашем доме, — долетели до меня слова Элли.

Оказалось, она уже дважды обращалась ко мне, призывая пойти в ресторан. Я ласково взглянул на нее.

Позже вечером, когда мы одевались к ужину, Элли попробовала получить у меня ответ на занимающий ее вопрос.

— Майк, тебе нравится Грета?

— Конечно, — бодро ответил я.

— Мне бы очень хотелось, чтобы она тебе понравилась.

— Да нравится она мне, — заверил я ее. — С чего ты взяла, что она мне не нравится?

— Не знаю. Только я заметила, что, даже разговаривая с ней, ты старался на нее не смотреть.

— Знаешь, это, наверное, потому… потому, что я нервничаю.

— Из-за Греты?

— Да. Она внушает какой-то благоговейный трепет. Очень похожа на валькирию.

— Только не на такую толстую, как обычно в опере[306],— засмеялась Элли. Я тоже рассмеялся.

— Тебе-то все это нипочем, потому что ты знаешь ее уже много лет, — стал оправдываться я. — Я вижу, что она… очень умная, деловая, практичная. — Из множества пришедших на ум слов я никак не мог найти наиболее подходящее, а потом вдруг выпалил: — В ее присутствии я чувствую себя каким-то неприкаянным.

— О Майк! — Элли одолевали угрызения совести. — Конечно, у нас с ней есть о чем поговорить. Вспомнить всякие смешные случаи, знакомых. Я понимаю… да, понимаю, что ты испытывал неловкость, потому что не мог принять участия в нашем разговоре. Но очень скоро вы станете друзьями. Ты ей нравишься. Ты ей очень нравишься, она сама мне сказала.

— Она в любом случае сказала бы именно это!

— О нет, только не она. Грета своих чувств не скрывает. Разве ты не слышал, как она высказывалась сегодня?

И правда, за обедом Грета не стеснялась в выражениях. Обращаясь на сей раз ко мне, она заявила:

— Быть может, вам порой казалось странным, что я, даже не будучи с вами знакома, тем не менее поддерживала увлечение Элли. Но меня просто выводил из себя тот образ жизни, который они ей навязали, буквально связав по рукам и ногам деньгами и принятыми у них в обществе условностями. Она не могла позволить себе поехать туда, куда ей хочется, и делать то, что ей нравится. Она давно хотела восстать, только не знала как. Вот я и надоумила ее. Я посоветовала ей поискать поместье в Англии, растолковав, что, достигнув совершеннолетия, она сможет купить его и распрощаться со всеми своими нью-йоркскими родственниками.

— У Греты всегда полно чудесных идей, — заметила Элли. — Ей приходит в голову такое, до чего мне никогда бы не додуматься.

«Что сказал в разговоре со мной Липпинкот? „Мне не по душе то влияние, которое Грета оказывает на Элли“. Но так ли велико ее влияние? Странно, но мне показалось, что это не совсем так. Есть в Элли нечто такое, чувствовал я, что неподвластно чарам Греты. Элли готова воспринимать любые идеи, но лишь те, которые совпадают с ее собственными желаниями. Грета уговаривала Элли восстать, но Элли сама давно созрела для этого, только не знала, с чего начать. Все отчетливей я понимал, что Элли была из тех вроде бы простодушных людей, которые таят в себе невероятные запасы жизненной энергии и стойкости. Я был убежден, что Элли вполне способна отстоять свою точку зрения, только она не очень часто этого хотела. Как нелегко распознать в человеке его истинную сущность, думал я. Даже в Элли. Да и в Грете. И в моей собственной матери… Почему она всегда смотрит на меня так испуганно? А мистер Липпинкот?»

Когда мы расправлялись с какими-то невиданной величины персиками, я сказал:

— К моему удивлению, мистер Липпинкот отнесся к факту нашей женитьбы на редкость благосклонно.

— Мистер Липпинкот — старый хитрец, — заметила Грета.

— Ты всегда так говоришь. Грета, — отозвалась Элли, — а по-моему, он душка. Строгий, но справедливый.

— Что ж, оставайся при своем мнении, если тебе угодно, — сказала Грета. — Я же ему ни на пенни не доверяю.

— Не доверяешь мистеру Липпинкоту? — с обидой переспросила Элли.

Грета покачала головой.

— Знаю, знаю, — сказала она. — Он воплощение того, каким должен быть опекун и адвокат. Столп респектабельности и надежности.

— Хочешь сказать, что он присвоил мои денежки? — засмеялась Элли. — Не говори глупостей, Грета. В банках есть тысячи контролеров и ревизоров, которые проверяют каждый чек.

— Наверное, он и вправду человек честный, — заметила Грета, — Тем не менее именно из таких вот чаще всего и получаются растратчики. А потом все удивляются: «Никогда бы не поверил, что мистер А. или мистер Б. на это способен. Кто бы мог подумать?» Вот именно, кто бы мог подумать?

Элли, поразмыслив, заявила, что на сомнительные делишки способен скорее дядя Фрэнк. И видно было, что подобное предположение ничуть ее не шокирует.

— Да, по виду типичный проходимец, — согласилась Грета, — Слишком уж добродушен и приветлив! Это даже настораживает. Но по большому счету мошенником он быть не способен.

— Он тебе дядя по матери или по отцу? — спросил я. У меня еще не было времени разобраться как следует в родственниках Элли.

— Он муж сестры моего отца, — ответила Элли. — Она его бросила, вышла замуж за другого и умерла лет семь назад. А дядя Фрэнк остался у нас в семье.

— Их трое, — пришла ей на помощь Грета. — Три пиявки, так сказать. Родные дяди Элли погибли. Один в Корее, другой — в автомобильной катастрофе. В итоге у нее остались мачеха с весьма подмоченной репутацией, обаятельный бездельник дядя Фрэнк, Рюбен, которого она тоже называет дядей, хотя на самом деле он ее кузен, и еще Эндрю Липпинкот и Станфорд Ллойд.

— А это кто? — удивился я.

— Тоже опекун, верно, Элли? Во всяком случае, именно он заправляет ее капиталами. Что совсем не составляет труда, потому что при таком богатстве, как у Элли, деньги, так сказать, сами делают деньги — без посторонней помощи. Вот они и есть главные надзиратели, — добавила Грета, — я не сомневаюсь, что вы их увидите в самом скором времени. Они явятся, чтобы посмотреть на вас.

Я застонал и взглянул на Элли.

— Ничего, Майк, — ласково улыбнулась она, — С чем приедут, с тем и уедут.

Глава 4

Явились не запылились. Но никто из них в Лондоне не задержался. Во всяком случае, в тот раз, когда они явились впервые, чтобы поглазеть на меня. В их обществе я чувствовал себя неловко, потому что это были настоящие американцы, а с этой породой я не очень хорошо знаком. Кое-кто из них оказался довольно приятным. Дядя Фрэнк, например. Но я тут же мысленно согласился с Гретой. Я бы и пенни ему не доверил. Мне доводилось встречать таких типов и в Англии. Очень рослый, с толстым брюхом и мешками под глазами, свидетельствующими о том, что он не дурак выпить. Он имел подход к женщинам, а еще больше к тем, у кого водятся деньги. Пару раз он одалживал у меня — довольно мелкие суммы, которые могли его выручить на день-другой. Мне пришло в голову, что он не столько нуждался в данный момент в деньгах, сколько хотел меня проверить, убедиться, легко ли я даю в долг. Это меня порядком обеспокоило, ибо я не знал, что лучше: дать или не дать. Может, категорически отказать, и пусть он считает меня скрягой, или же прикинуться беспечным малым, этакой широкой натурой, каковой я себя вовсе не считал? В конце концов, решил я, плевать мне на дядю Фрэнка.

Кора, мачеха Элли, заинтересовала меня больше других. Лет сорока, волосы явно крашеные, болтает без умолку. Держалась она по-светски непринужденно и с Элли была сама доброта.

— Забудь про те письма, которые я писала тебе, Элли, — тараторила она. — Согласись, что твое замужество не могло не привести нас в состояние шока. Мы ничего не подозревали. Я, конечно, знаю, что к этому тебя подтолкнула Грета. Сама бы ты ни за что так не поступила.

— Грета тут ни при чем, — вступилась Элли, — да и я вовсе не хотела вас огорчать. Я просто считала, что… чем меньше пересудов…

— Дорогая моя, конечно, отчасти ты права. Но твои опекуны, Стэнфорд Ллойд и Эндрю Липпинкот, пришли в ярость. Наверное, перепугались, что их обвинят в том, что они плохо за тобой смотрели. Разумеется, они и понятия не имели, что за человек Майк. Они и не подозревали, какой он обворожительный. Собственно, я и сама не знала. — И она улыбнулась мне такой приторно-сладкой и лицемерной улыбкой, что мне стало не по себе! Я подумал, что ни одна женщина не испытывает такой ненависти к мужчине, как Кора ко мне. Я, конечно, понимал, почему она так ласкова с Элли. Вернувшись в Америку, Эндрю Липпинкот, несомненно, посоветовал ей поостеречься. Элли продавала кое-что из своей недвижимости в Америке, поскольку решила переселиться в Англию, но была готова оказывать Коре солидную финансовую поддержку, чтобы та могла жить там, где ей заблагорассудится. Никто ни словом не обмолвился о нынешнем муже Коры. По-видимому, он отчалил куда-то в далекие края, причем не один. В общем, как я понял, надвигался очередной развод. Но с этого мужа больших алиментов не ожидалось. Последний раз Кора вышла замуж за человека много себя моложе и весьма привлекательного, но без денег.

Да, Кора очень нуждалась в этом пособии. Ее вкусы и привычки требовали немалых расходов. Старый Эндрю Липпинкот, не сомневался я, довольно прозрачно намекнул ей, что Элли может передумать, если Кора забудется и начнет слишком усердно критиковать мужа Элли.

Кузен Рюбен, он же дядя Рюбен, в Англию не приехал, а просто прислал Элли милое, ни к чему не обязывающее письмо, в котором выражал надежду, что она будет счастлива, но был не совсем уверен, что ей понравится Англия. «Если не понравится, незамедлительно возвращайся в Штаты. Мы встретим тебя с радостью. В особенности я, твой дядя Рюбен».

— Он вроде неплохой человек, — сказал я Элли.

— Да-а, — в раздумье протянула Элли. Она, по-видимому, была не слишком в этом убеждена.

— Ты привязана по-настоящему к кому-нибудь из них? — поинтересовался я. — Или об этом нельзя спрашивать?

— Можешь спрашивать о чем угодно. — Но ответила она не сразу. А потом сказала твердо и решительно: — Нет, наверное, не привязана. Возможно, это покажется несколько странным, но причина, по-моему, в том, что никто из них мне не близок. Ведь нас объединяют только обстоятельства, а не кровное родство. Насколько мне помнится, я любила своего отца. Вообще-то он был слабохарактерным и не оправдал надежд деда, поскольку мало что соображал в делах и не хотел заниматься бизнесом. Его больше привлекала рыбалка во Флориде. А потом он женился на Коре… Мы с ней друг другу не понравились. Маму я совсем не помню. Я любила дядю Генри и дядю Джо. С ними было весело, гораздо веселее, чем с отцом. По-моему, он был тихим и грустным человеком. Дяди же оба умели наслаждаться жизнью. Особенно дядя Джо, он был совершенно необузданным, иногда это бывает с теми, у кого много денег. Он погиб в автокатастрофе, а дядю Генри убили на войне. К тому времени дед был уже болен, и смерть всех трех сыновей окончательно его подкосила. Кору он недолюбливал, а наши дальние родственники его мало интересовали. Тот же дядя Рюбен. Никогда не знаешь, что замышляет. Рюбен, говорил он. Вот почему он решил установить опеку над своим состоянием, завещав также большую сумму денег в дар музеям и больницам. Он хорошо обеспечил Кору и мужа своей дочери дядю Фрэнка.

— Но основная доля наследства досталась тебе?

— Да. Но, по-моему, это его беспокоило, а потому он постарался привлечь к опеке людей, разбирающихся в финансовых делах.

— То есть дядю Эндрю и мистера Станфорда Ллойда. Адвоката и банкира.

— Да. Он, вероятно, считал, что сама я с этим не справлюсь. Странно, однако, то, что он позволил мне стать полноправной наследницей в двадцать один год, а не в двадцать пять, как делают чаще всего. Скорей всего потому, что я женщина.

— Действительно странно, — согласился я. — Казалось бы, ему следовало поступить как раз наоборот.

— Нет, — покачала головой Элли, — дедушка, наверное, рассуждал так: молодые люди необузданны, часто совершают необдуманные поступки, а потом их прибирают к рукам всякие алчные и вероломные блондинки. Он считал, что им надо дать время перебеситься. Однажды он сказал мне: «Если женщина наделена от природы разумом, то к двадцати одному году она уже должна неплохо соображать. Зачем заставлять ее ждать еще четыре года? А если она дура, то дурой и останется». И еще он сказал, — Элли посмотрела на меня и улыбнулась, — что меня он дурой не считает. «Ты, возможно, и не очень разбираешься в жизни, Элли, — сказал он, — но нюх у тебя есть. Особенно на людей. И, надеюсь, будет всегда».

— Не думаю, что я бы ему очень понравился, — задумчиво отозвался я.

Элли не умела врать. А потому не стала меня разубеждать.

— Пожалуй, — согласилась она. — Он, наверное, даже испугался бы. Разумеется, сначала. А потом ему пришлось бы к тебе привыкнуть.

— Бедняжка Элли, — вдруг вырвалось у меня.

— Почему ты так говоришь?

— Я просто повторяю то, что уже когда-то тебе говорил, помнишь?

— Помню. Ты назвал меня «бедной маленькой богачкой». И был совершенно прав.

— Правда, сейчас я имел в виду нечто другое, — отозвался я. — Я назвал тебя бедняжкой вовсе не потому, что из-за своего богатства ты жила как в плену. Я имел в виду.. — Я не сразу решился, но все же произнес: — Вокруг слишком много людей, которые ждут от тебя подачки, а вот твоя собственная судьба их мало волнует. Верно?

— Да нет, дядя Эндрю, по-моему, искренне меня любит, — не очень уверенно возразила Элли. — Он всегда очень добр и внимателен ко мне. Что же касается остальных… Тут ты, пожалуй, прав. Их интересуют только подачки.

— Они приезжают и попрошайничают, верно? Одалживают у тебя деньги, ждут подарков. Надеются, что ты выручишь их из беды, и стараются ухватить кусок пожирнее!

— Что ж, это вполне естественно, — спокойно отозвалась Элли. — Но теперь с этим покончено. Я буду жить в Англии и редко с ними встречаться.

В этом она, конечно, ошибалась, но пока пребывала в счастливом неведении. Чуть позже явился сам Стэнфорд Ллойд собственной персоной. Он привез Элли на подпись кучу бумаг и документов, требуя от нее согласия на разные капиталовложения. Он говорил с ней о ценных бумагах и акциях, о недвижимости, которой она владела, и о контроле над расходами. Для меня все это было полной тарабарщиной. Помочь ей или посоветовать что-либо путное я был не в состоянии. Но и помешать Стэнфорду Ллойду обманывать ее я тоже не мог. Оставалось только надеяться, что он этим не занимается, но откуда мне, невежде, было знать?

Нет, пожалуй, Стэнфорд Ллойд был слишком уж безупречен, чтобы можно было верить в его искренность. Он был банкиром, и это было буквально написано у него на лбу. Довольно видный мужчина, хотя и не первой молодости. Со мной он держался необыкновенно учтиво и, хотя наверняка считал меня полным ничтожеством, старательно это скрывал.

— Надеюсь, это последний из стаи стервятников? — спросил я, когда он наконец отбыл.

— Тебе они все не нравятся, правда?

— Во всяком случае, твоя мачеха — настоящая ведьма, да к тому же еще и лицемерка. Извини, Элли, я не должен был этого говорить.

— Почему же, если ты искренне так считаешь? По-моему, ты не далек от истины.

— Тебе, наверное, было очень одиноко, Элли, — заметил я.

— Да, одиноко. Разумеется, у меня были подружки. Я ходила в очень привилегированную школу, но и там не чувствовала себя свободной. Если я начинала с кем-нибудь дружить по-настоящему, нас старались разъединить, навязывая мне другую девочку, естественно, из какого-нибудь, по их мнению, более достойного семейства. Конечно, если бы мне кто-то очень понравился, то я бы решилась на скандал… Но я никогда так далеко не заходила. Таких близких друзей у меня все же не было. Только когда появилась Грета, все стало по-другому. Впервые я почувствовала, что кому-то дорога. Чудесное ощущение. — Ее лицо смягчилось.

— Не хотелось бы… — начал я, отвернувшись к окну.

— Ты о чем?

— Не знаю… Не хотелось бы, чтобы ты чересчур полагалась на Грету. Нельзя слишком зависеть от другого человека.

— Ты не любишь ее, Майк, — с укором сказала Элли.

— Почему же? — возразил я. — Наоборот, она мне очень нравится. Но тебе следует понять, Элли, что она… что я ее вижу впервые. Наверное — буду честным, — я ревную тебя к ней. Ревную, потому что вы с ней… я не сразу понял, очень привязаны друг к другу.

— Не надо ревновать. Она — единственный человек, кто был добр ко мне, кто меня любил… пока я не встретила тебя.

— Но ты меня уже встретила, — сказал я, — и мы стали мужем и женой. — И повторил сказанное мною раньше: — И теперь будем жить-поживать да добра наживать.

Глава 5

Я стараюсь изо всех сил — хотя, наверное, получается у меня неважно, правдиво описать тех, кто вошел в нашу жизнь Точнее, в мою, поскольку в жизни Элли эти люди уже давно существовали. Мы напрасно надеялись, что они отвяжутся от Элли. Ничего подобного. Они и не собирались оставить ее в покое. Однако в ту пору мы еще об этом не знали.

Нам предстояло обживаться в Англии. Дом наш был построен, о чем нас известил телеграммой Сэнтоникс. Перед этим он предупредил меня, что ему требуется еще неделя. Но вдруг пришла его телеграмма: «Приезжайте завтра».

Мы прибыли на закате. Услышав шум мотора, Сэнтоникс вышел нам навстречу и остановился перед домом. Когда я увидел, что дом целиком закончен, во мне что-то дрогнуло, словно желая выплеснуться наружу! Это был мой дом — наконец-то у меня есть дом! Я стиснул руку Элли.

— Нравится? — спросил Сэнтоникс.

— Шик! — дурацкое словечко, но он меня понял.

— Да, — согласился он, — это лучшее, что я сделал за всю жизнь… Дом обошелся недешево, но игра стоила свеч! Пришлось превысить смету по всем параметрам. Ну-ка, Майк, берите Элли на руки, — распорядился он — и несите через порог, как полагается молодоженам, когда они входят в новый дом!

Я весь покраснел, но послушно поднял Элли на руки — она была легче перышка — и внес в дом. К сожалению, я споткнулся о порог и Увидел, что Сэнтоникс нахмурился.

— Ну вот и все, — сказал он. — Заботьтесь о ней, Майк, и берегите ее. Сама она заботиться о себе не умеет.

— Почему это меня надо беречь? — возмутилась Элли.

— Потому, что мы живем в недобром мире, — ответил Сэнтоникс, — и вокруг вас, девочка моя, полно злых людей. Вы уж мне поверьте, я кое-кого уже видел. Примчались сюда, все высматривали, вынюхивали, как крысы. И сами они не лучше крыс. Извините меня за эти слова, но кому-то следовало их произнести.

— Больше никто беспокоить нас не будет, — ответила Элли. — Они все вернулись обратно в Штаты.

— Возможно, — отозвался Сэнтоникс, — но оттуда всего несколько часов лету.

Он положил руки ей на плечи. Руки у него были очень худые и неестественно белые. Выглядел он очень плохо.

— Если бы я мог, дитя мое, я бы присмотрел за вами, — сказал он, — но у меня нет на это сил. Мои дни сочтены. А вам пора научиться самой заботиться о себе.

— Хватит наводить страх, вы совсем как та цыганка, Сэнтоникс, — вмешался я. — Покажите-ка нам лучше дом. Все до последнего уголка.

Мы обошли весь дом. Некоторые комнаты еще стояли пустыми, но основная часть купленных нами вещей — картины, мебель и шторы — были уже развешаны и расставлены.

— Мы до сих пор не придумали, как назвать наш дом, — вдруг вспомнила Элли. — Не называть же его по-старому — «Тауэр». Это было бы глупо. Как, ты говорил, еще его называют? — обратилась она ко мне. — Цыганское подворье, верно?

— Только не это, — воспротивился я. — Мне это название категорически не нравится.

— Местные жители все равно всегда будут называть его только так, — заметил Сэнтоникс.

— Потому что здесь живут недалекие, суеверные люди, — буркнул я.

Затем мы уселись на террасе, любуясь закатом и открывающейся перед нами панорамой, и начали придумывать название для нашего дома. Получилось что-то вроде игры. Начали мы всерьез, а потом стали придумывать одно глупее другого: «Конец пути», «Сердечная радость» или на манер названия пансионатов: «Морское побережье», «Чудесный остров», «Сосны». Но тут вдруг стемнело, стало холодно, и мы вошли в дом. Занавешивать окна не стали, только прикрыли их. Еду мы привезли с собой. А на следующий день в дом должны были прибыть слуги, нанятые нами за большие деньги.

— Им, наверное, здесь не понравится, скажут, что тут одиноко, и потребуют расчета, — сомневалась Элли.

— Ничего, удвоите им жалованье, и они останутся, — успокоил ее Сэнтоникс.

— Вы считаете, что каждого можно купить! — засмеялась Элли.

Мы привезли с собой паштет, французский батон и большие красные креветки. Разложив все это на столе, мы стали пировать, весело болтая и смеясь. Даже Сэнтоникс заметно взбодрился, глаза его загорелись от возбуждения.

И тут вдруг произошло нечто неожиданное — зазвенело стекло, и в окно влетел, упав прямо на стол, камень. Разбился стакан, и осколком Элли поцарапало щеку. Какое-то время мы сидели в оцепенении, затем я вскочил, бросился к окну, распахнул его и выбежал на террасу. Никого не было. Я вернулся в комнату.

Взяв бумажную салфетку, я наклонился над Элли и вытер струйку крови, которая появилась у нее на щеке.

— Ничего страшного, дорогая. Крошечная царапина от осколка.

Я посмотрел на Сэнтоникса.

— Почему это произошло? — спросила Элли. В глазах у нее было недоумение.

— Мальчишки, — ответил я, — начинающие негодяи. Узнали, наверное, что мы въезжаем. Тебе еще повезло, что они бросили только камень… Могли выстрелить из духового ружья.

— Но зачем они это сделали? Зачем?

— Не знаю, — ответил я. — Просто из баловства.

Элли вдруг встала.

— Я боюсь. Мне страшно.

— Завтра во всем разберемся, — пообещал я. — Нам ведь пока еще ничего не известно про тех, кто тут живет.

— Может, это потому, что мы богатые, а они бедные? — добивалась Элли. Она обращалась не ко мне, а к Сэнтониксу, словно он лучше знал ответ на этот вопрос.

— Нет, — медленно произнес Сэнтоникс, — не думаю…

— Наверное, потому, что они нас ненавидят… Ненавидят Майка и меня. Потому что мы счастливы? — старалась угадать Элли.

И снова Сэнтоникс покачал головой.

— Нет, нет, причина в чем-то другом… — согласилась с ним Элли. — А в чем, мы понятия не имеем. Цыганское подворье. Всех, кто тут поселится, будут ненавидеть. И преследовать. Вполне возможно, что в конце концов им удастся выгнать нас отсюда…

Я налил стакан вина и протянул ей.

— Молчи, Элли, — упрашивал ее я. — Не надо так говорить. Выпей вина. Конечно, это очень неприятно, но это всего лишь дурацкая выходка, грубая шутка.

— Интересно, — сказала Элли, — интересно… — Она пристально посмотрела на меня. — Кто-то хочет выгнать нас отсюда, Майк. Выгнать нас из дома, который мы построили, из дома, который нам так нравится.

— Мы не позволим, — заявил я. И добавил: — Я сам буду опекать тебя, так что ничего не бойся.

Она снова посмотрела на Сэнтоникса.

— Может, вы знаете? Вы ведь были здесь все время, пока строился дом. Неужто вам никогда ничего не говорили, не кидались камнями, не мешали строительству?

— Иногда трудно отличить случайность от злого умысла, — сказал Сэнтоникс.

— Значит, несчастные случаи имели место?

— Обычно, когда идет строительство, несчастных случаев не миновать. Ничего особо серьезного, никаких трагедий. Кто-то упадет разок с лестницы, кто-то уронит себе на ногу что-то тяжелое, еще кто-то занозит палец, который начинает нарывать.

— Но не более того? Ничего такого, что могло бы считаться настоящей бедой?

— Нет, — ответил Сэнтоникс. — Нет, клянусь вам!

— Помнишь ту цыганку, Майк? — повернулась ко мне Элли. — Как странно она вела себя тогда, как уговаривала меня не переезжать сюда.

— Она не совсем нормальная, эта цыганка.

— Мы все-таки построили дом на Цыганском подворье, — сказала Элли. — Мы ее не послушались. — И, топнув ногой, добавила: — Пусть только попробуют выжить меня отсюда. Никому не позволю!

— Никто нас отсюда не выживет, — поддержал ее я. — Мы будем здесь счастливы.

Наши слова прозвучали как вызов судьбе.

Глава 6

Так началась наша жизнь на Цыганском подворье. Нового названия дому мы так и не подыскали. С того первого вечера за домом закрепилось прежнее название.

— Пусть называется Цыганским подворьем, — сказала Элли, — докажем, что мы ничего не боимся. И бросим им всем вызов, правда? Оно принадлежит нам, и к черту всякие цыганские проклятия.

На следующий день она пришла в себя, повеселела, и вскоре мы занялись устройством на новом месте, стали знакомиться с округой и с соседями. И как-то отправились к коттеджу, в котором жила старая цыганка. Хорошо бы, подумал я, застать ее в саду. До этого Элли видела ее только один раз — в тот день, когда та нам гадала. Хорошо бы ей увидеть, что это самая обычная женщина, которая копает картофель у себя на огороде. Но старой цыганки мы не застали. Дом был заперт. Я спросил у соседки, не умерла ли она, но та покачала головой.

— Наверное, уехала, — объяснила она. — Время от времени она куда-то уезжает. Она ведь настоящая цыганка. И поэтому не может долго сидеть на одном месте. Уезжает, а потом снова возвращается. — И, дотронувшись до виска, добавила: — У нее тут не все в порядке. Вы из этого нового дома, да? Который только что выстроили на вершине холма?

— Угадали, — отозвался я. — Мы переехали вчера вечером.

— Очень хорошо, ничего не скажешь, — похвалила женщина. — Мы все ходили смотреть, как его строят. Одно удовольствие видеть такой дом — верно? — вместо старых мрачных деревьев. — И, обернувшись к Элли, робко спросила: — Говорят, вы из Америки?

— Да, — ответила Элли, — я американка или, точнее, была ею, но сейчас я замужем за англичанином и потому теперь англичанка.

— И что же, надумали жить здесь постоянно?

— Да, — хором ответили мы.

— Что ж, очень надеюсь, вам у нас понравится. — В ее голосе послышалось сомнение.

— А почему нам может здесь не понравиться?

— Уж больно тут одиноко. Редко кто, знаете ли, любит жить в уединении, когда кругом одни деревья.

— Как на Цыганском подворье, — добавила Элли.

— Так вы слыхали, как это место у нас называют? Но сам-то дом, который там раньше стоял, назывался «Тауэр». Не знаю почему. Никаких башен там не было, по крайней мере в мое время.

— По-моему, «Тауэр» — нелепое название, — заметила Элли. — Мы лучше будем называть наше поместье по-старому. Цыганским подворьем.

— Тогда нужно сообщить об этом в почтовое отделение, — сказал я, — иначе к нам не будут доходить письма.

— Наверное.

— Хотя, если вдуматься, — продолжил я, — так ли уж это важно? Не лучше ли вообще не получать никаких писем?

— Это может осложнить нашу жизнь, — засомневалась Элли. — А куда нам будут присылать счета?

— Без них мы точно прекрасно обойдемся, — весело ответил я.

— Что тут прекрасного? — удивилась Элли. — Явятся судебные исполнители и будут тут крутиться. И, кроме того, — добавила она, — совсем без писем плохо. Я хочу получать письма от Греты.

— Только не надо опять про Грету, — попросил я. — И пойдем дальше.

Мы обошли Кингстон-Бишоп. Славный городок, в лавках вежливые продавцы. Ничего предвещавшего беду мы не приметили. Правда, нашей прислуге это место почему-то пришлось не по вкусу, но мы договорились, чтобы их в выходные дни отвозили в ближайший приморский город или в Маркет-Чэдуэлл. Особого восторга по поводу расположения нашего обиталища они тоже не выражали, но к самому дому претензий не было. Никто не посмеет утверждать, что в доме водятся привидения, объяснил я Элли, потому что дом только что построили.

— Да, — согласилась Элли. — В доме-то все в порядке. Беда притаилась где-то снаружи. То ли у этого крутого, прикрытого деревьями поворота, то ли в глухой роще, где меня тогда напугала цыганка.

— В будущем году, — пообещал я, — мы срубим эти деревья и посадим вместо них рододендроны или какие-нибудь цветы.

Мы продолжали строить планы.

Приехала Грета и осталась у нас на выходные. Она пришла в восторг от дома, восхищалась нашей мебелью, и картинами, и удачным подбором цветов штор и прочего. Держалась она с большим тактом. А в воскресенье вечером заявила, что больше не хочет нас беспокоить, тем более что утром ей все равно надо на работу.

Элли, сияя от гордости, показывала ей дом. Я видел, как Элли ее любит, и старался вести себя разумно и не досаждать им своей кислой физиономией. Однако втайне страшно обрадовался отъезду Греты в Лондон, потому что ее присутствие действовало мне на нервы.

Прожив в новом доме недели две, мы перезнакомились со всеми в округе и наконец сподобились внимания самого местного божества. В один прекрасный день он явился к нам с визитом. Мы с Элли как раз бурно обсуждали, где лучше проложить цветочный бордюр, когда наш, на мой взгляд, чересчур учтивый дворецкий, выйдя в сад, объявил, что нас ждет в гостиной майор Фил пот.

— Сам Господь Бог! — прошептал я Элли.

Она спросила, что я имею в виду.

— Местные жители относятся к нему ну просто как к Всевышнему, — объяснил я.

Майор Филпот оказался довольно приятным, но ничем не примечательным человеком лет шестидесяти. У него были седые волосы, редеющие на макушке, и щеточка колючих усов. Костюм его был далеко не нов, что, впрочем, видно, допускали сельские нравы. Он извинился, что пришел один, без жены. У нее слабое здоровье, и она почти не выходит, объяснил майор. Поприветствовав нас, он снова сел и принялся с нами болтать. О вещах вполне обыденных, тем не менее с ним было очень приятно и легко общаться. Он мастерски переходил с одной темы на другую, не задавал никаких вопросов, но каким-то образом довольно быстро распознал, кто чем увлекается. Со мной поговорил про скачки, с Элли обсудил, где лучше разбить сад и какие цветы подойдут к здешней почве. Сообщил, что раза два побывал в Штатах. Выведал у Элли, что она любит ездить верхом, хотя и не очень интересуется скачками. И тут же добавил, что если она собирается держать лошадей, то по какой-то там дороге, среди сосен, можно выбраться на неплохой участок для галопа. Затем речь снова зашла о нашем доме и легендах о Цыганском подворье.

— Так вы знаете, как здесь называют ваше поместье? — спросил он. — И, наверное, все, что про него говорят, тоже вам известно?

— В основном про цыганские проклятия, — ответил я. — И большей частью от миссис Ли.

— О Боже, — простонал майор Филпот. — Бедняжка Эстер! Она, наверное, вам надоела, да?

— Она часом не сумасшедшая? — спросил я.

— Во всяком случае, не такая, какой прикидывается. Я чувствую себя в некотором роде ответственным за нее. Я поселил ее в своем коттедже, — добавил он. — Совершенно не рассчитывал на ее благодарность. Просто мне искренне жаль эту далеко не молодую уже женщину, хотя порой она может изрядно докучать.

— Своим гаданием?

— Не только. А что, она вам гадала?

— Не знаю, можно ли это назвать гаданием, — ответила Элли. — Скорей она уговаривала нас не переселяться сюда.

— Странно, — удивился майор Филпот, подняв свои кустистые брови. — Обычно когда она гадает, то предпочитает говорить только хорошее. «Прекрасный незнакомец, звон свадебных колоколов, шестеро детей и куча добра и денег ждет тебя, моя красавица», — вдруг загнусавил он, подражая цыганке. — Когда я был ребенком, цыгане здесь часто раскидывали табор, — принялся рассказывать он. — В ту пору я, наверное, к ним и привязался, хотя, конечно, вороватыми они были и тогда. Но меня всегда к ним тянуло. Если не требовать от них полного подчинения закону, они ведут себя вполне достойно. Немало жаркого поел я у их костра, пока был школьником. Ко всему прочему наша семья считала себя обязанной миссис Ли. Она спасла моего брата, вытащила из проруби, когда он туда провалился.

Я как-то неловко задел рукой хрустальную пепельницу, и она, упав на пол, разлетелась вдребезги.

Я собрал осколки. Майор Филпот помог мне.

— Я так и думала, что миссис Ли совершенно безобидна, — сказала Элли. — Напрасно я ее боялась.

— Боялись? — снова взлетели вверх его брови. — Неужто дошло даже до этого?

— А чего тут удивляться? — вмешался я. — Миссис Ли ей скорее угрожала, а не просто предупреждала.

— Угрожала? — не мог поверить он.

— Во всяком случае, мне так показалось. И затем в первый же вечер после нашего сюда переезда произошел довольно неприятный инцидент.

И я рассказал ему про камень, пущенный кем-то в окно.

— Боюсь, в наши дни развелось очень много малолетних хулиганов, — заметил он, — хотя в здешних местах их куда меньше, нежели в других. Но тем не менее они есть, к моему глубокому сожалению. — Он посмотрел на Элли. — Мне очень жаль, что вас напугали. Какое безобразие. Так испортить людям первый вечер в новом доме.

— Я уже забыла об этом, — поспешила заверить его Элли. — Правда, вскоре произошло кое-что еще.

Я и об этом ему рассказал. О том, как однажды утром мы вышли из дома и наткнулись на пронзенную ножом мертвую птицу, на который был наколот кусок бумаги, где рукой человека, не очень грамотного, было нацарапано: «Убирайтесь отсюдова подобру-поздорову».

Филпот помрачнел.

— Вам следовало заявить в полицию, — сказал он.

— Мы решили этого не делать, — объяснил я. — Иначе этот шутник еще больше разойдется.

— Тем не менее подобные выходки следует пресекать сразу, — настаивал Филпот, словно вдруг превратился в судью. — Иначе потом людей не остановить. Считают, наверное, это забавой. Только… какая уж тут забава. Злоба, недоброжелательность… Не думаю, — добавил он, скорее не для нас, а просто размышлял вслух, — не думаю, что кто-то из местных замыслил что-то недоброе… против кого-нибудь из вас лично, хочу я сказать.

— Конечно, — согласился я, — ведь мы оба прежде здесь никогда не бывали.

— Постараюсь узнать, что смогу, — пообещал Филпот.

Он встал и осмотрелся по сторонам.

— А знаете, — сказал он, — мне нравится ваш дом. Никак не ожидал. Я из тех, кого называют ретроградами. Мне нравятся старые дома и старые строения. И совсем не по душе эти спичечные коробки, которые, как на дрожжах, растут по всей стране. Большие коробки, похожие на пчелиные соты. Мне куда больше по вкусу здания с лепниной, со всякими архитектурными украшениями. Но ваш дом мне нравится. Вроде бы без особых затей, как и все современные дома, но вместе с тем есть в нем изящество и легкость. А из его окон многое выглядит совсем иначе. Интересно, очень интересно. Кто автор проекта? Англичанин или иностранец?

Я рассказал ему про Сэнтоникса.

— Гм, — задумался он, — я вроде бы где-то про него читал. Может, в журнале «Дом и сад»? Там были и снимки.

— Он человек известный, — заметил я.

— Хорошо бы с ним познакомиться, хотя, если честно, я не знал бы, о чем нам говорить. Я ведь ничего не смыслю в искусстве.

Затем спросил, когда мы могли бы прийти к ним на ленч.

— Посмотрим, понравится ли вам мой дом.

— Наверное, он очень старый? — спросил я.

— Построен в тысяча семьсот двадцатом. Славное было времечко. А самый первый был поставлен еще при Елизавете[307]. Но в самом начале восемнадцатого века он сгорел, и на том же месте построили нынешний.

— Вы всегда здесь жили? — спросил я, имея в виду, конечно, не его лично, но он меня понял.

— Да, мы живем здесь со времен Елизаветы. Иногда процветали, иногда едва сводили концы с концами, в неурожайные годы продавали землю, а когда дела шли на поправку, снова ее покупали. Я буду рад показать вам мой дом, — добавил он, с улыбкой поглядывая на Элли. — Американцам нравятся старые дома, я знаю. А вот на вас он вряд ли произведет впечатление, — обратился он ко мне.

— Боюсь, что я не слишком разбираюсь в старине, — откликнулся я.

Громко топая, он вышел. В машине его ждал спаниель. Машина, между прочим, была старой и побитой, краска во многих местах облупилась, но я к этому времени уже успел понять, что есть вещи куда более важные, чем шикарное авто. Главное, что в здешних местах на него смотрели как на Бога, и еще то, что он уже дал нам свое благословение и скрепил его печатью. Это было видно невооруженным глазом. Элли ему понравилась. Я был склонен думать, что и я ему понравился, хотя иногда он и задерживал на мне взгляд чуть дольше обычного, словно старался оценить нечто такое, с чем прежде сталкиваться не доводилось.

Когда я вернулся в гостиную, Элли осторожно собирала осколки хрусталя.

— Жаль, что она разбилась, — с грустью сказала она. — Мне эта пепельница нравилась.

— Купим такую же, — успокоил ее я. — Это ведь не старинная вещь.

— Я знаю! А что случилось, Майк?

— Меня напугала одна фраза, сказанная Филпотом, — подумав, ответил я. — Он, сам того не ведая, напомнил мне случай из моего детства. Мы с приятелем прогуливали уроки и пошли от большого ума на пруд кататься на коньках. Лед не выдержал, и мой приятель провалился, а когда подоспела помощь, было поздно — он уже утонул.

— Какой ужас!

— Да, я совершенно забыл этот эпизод. А вот сейчас вспомнил, когда Филпот заговорил о своем чуть не утонувшем брате.

— Мне он нравится, Майк. А тебе?

— Очень. Интересно, какая у него жена?

В начале следующей недели мы отправились на ленч к Филпотам. У них был белый дом эпохи Георгов[308], довольно симпатичный, хотя и без особых архитектурных изысков. Обстановка была старой, но уютной. На стенах вытянутой в длину столовой висели портреты — по-видимому, предков Филпота. Картины были далеко не шедеврами, но я подумал, что они смотрелись бы куда лучше, если бы их как следует почистили. Среди них был портрет белокурой девицы, разодетой в розовый шелк, на которую я засмотрелся.

— У вас недурной вкус, — улыбнулся майор Филпот. — Это Гейнсборо[309], причем одна из его лучших работ, хотя изображенная им особа в свое время наделала много шума. Ее подозревали в том, что она отравила своего мужа. Возможно, из чистого предубеждения, поскольку она была иностранкой. Джервейз Филпот привез ее откуда-то из-за границы.

Для знакомства с нами было приглашено еще несколько соседей. Доктор Шоу, пожилой господин с любезными манерами, но несколько усталого вида, вынужден был уехать еще до окончания ленча. Остались молодой и очень строгий на вид викарий[310], средних лет дама с почти мужским голосом, увлекавшаяся разведением собак породы «корги»[311], и высокая, красивая, темноволосая девица по имени Клодия Хардкасл, которая, по-видимому, обожала лошадей, хотя их шерсть вызывала у нее аллергический насморк.

Они с Элли быстро нашли общий язык. Элли тоже увлекалась верховой ездой и тоже иногда страдала аллергией.

— В Штатах у меня ее вызывала амброзия[312],— говорила она, — но отчасти и лошади. Правда, сейчас это меня не очень беспокоит, поскольку появилась масса чудесных лекарств. Я вам дам на пробу несколько капсул. Запомните: они ярко-оранжевого цвета. Примите одну такую перед выходом из дома, и больше одного раза вам чихнуть не придется.

Клодия Хардкасл со вздохом сказала, что это было бы замечательно.

— А верблюжья шерсть — это вообще для меня кошмар, — призналась она. — В прошлом году я была в Египте, и, пока мы на верблюдах добирались до пирамид, у меня по лицу непрерывно текли слезы.

— А у некоторых аллергия на кошачью шерсть, — заметила Элли. — И на пух из подушек, — И они с увлечением стали обсуждать прочие виды аллергии.

Я сидел рядом с миссис Филпот, высокой и стройной женщиной, которая говорила исключительно о своем здоровье — в те моменты, когда ей требовалось сделать паузу между блюдами, которые были очень сытными. Она ознакомила меня с полным перечнем всех своих заболеваний и не без гордости сообщила, что даже самые выдающиеся светила медицины не могут поставить ей верный диагноз. Иногда она позволяла себе отклониться от этой захватывающей темы, расспрашивая меня, чем я занимаюсь. Когда я ловко ушел от ответа, она попыталась, правда, не настойчиво, выяснить, с кем я знаком. Я мог бы совершенно честно сказать: «Ни с кем», но решил не уточнять, поскольку она задала мне этот вопрос явно не из снобизма, и к тому же мой ответ мало ее интересовал. Миссис «Корги», — ее настоящую фамилию я прослушал, — была куда более настойчива в своих расспросах, но я отвлек ее разговором о бедных кисках и собачках и о невежестве ветеринарных врачей. Беседовать на эту тему было вполне безопасно, но очень скучно.

Позже, когда мы довольно бесцельно прогуливались по саду, ко мне подошла Клодия Хардкасл.

— Я наслышана о вас от моего брата, — вдруг ни с того ни с сего заявила она.

Я удивился. Я не был знаком с братом Клодии Хардкасл.

— В самом деле? — на всякий случай спросил я.

Она улыбнулась:

— Но ведь он строил ваш дом.

— Вы хотите сказать, что Сэнтоникс — ваш брат?

— Сводный. Я не очень хорошо его знаю. Мы редко встречаемся.

— Он замечательный человек, — сказал я.

— Многие так считают, я знаю.

— А вы?

— Мне трудно ответить определенно. Смотря что вы имеете в виду. Одно время он покатился вниз… С ним никто не желал иметь дела. А потом вдруг переменился и начал преуспевать — неожиданно для всех. И вроде бы даже перестал… — она сделала паузу, — перестал думать о чем-либо ином, кроме своей работы.

— По-моему, так оно и есть.

Я спросил у нее, видела ли она наш дом.

— Нет. По окончании строительства не видела.

Я пригласил ее зайти к нам.

— Предупреждаю, мне он вряд ли понравится. Я не люблю современные дома. Предпочитаю особняки эпохи королевы Анны[313].

Она пообещала записать Элли в члены гольф-клуба. И еще они собирались вместе кататься верхом — когда Элли купит лошадь, — может, и не одну. Короче, они с Элли уже успели подружиться.

Когда Филпот показывал мне свои конюшни, он упомянул о Клодии.

— Отличная наездница и знаток в псовой охоте, — сказал он. — Жаль только, испортила себе жизнь.

— Каким образом?

— Вышла замуж за богача, много ее старше. Он американец, по фамилии Ллойд. Ничего из их брака не получилось, очень быстро разошлись. Она взяла свою девичью фамилию. Вряд ли выйдет замуж еще раз. Терпеть не может мужчин. А зря.

Когда мы ехали домой, Элли сказала:

— Скучновато, но приятно. Славные люди. Мы будем очень счастливы здесь, правда, Майк?

— Конечно, — ответил я и, сняв руку с руля, сжал ее запястье.

Когда мы вернулись, я высадил Элли у дверей, а сам отвел машину в гараж.

Идя к дому, я услышал, что Элли играет на гитаре. Гитара у нее была — красивая старинная испанская, наверное, стоила кучу денег. Обычно она еще напевала немного воркующим низким голосом.

У нее был довольно приятный тембр. Большинство ее песен я слышал впервые. Ритуальные песни американских негров, старинные ирландские и шотландские баллады, мелодичные и довольно грустные. Ничего похожего на поп-музыку или рок-н-ролл. Наверное, это были народные песни.

Я обошел террасу и остановился у входа.

Элли пела одну из моих любимых песен. Не знаю, как она называется. Она еле слышно проговаривала слова, наклонившись к самому грифу и тихонько пощипывая струны. Мелодия этой песни тоже была сладко-грустной:

Вот что нужно знать всегда.

Слитны радость и беда.

Знай об этом — и тогда

Не споткнешься никогда.

Темной ночью и чуть свет

Люди явятся на свет,

Люди явятся на свет,

А вокруг — ночная тьма.

И одних ждет Счастья свет,

А других — Несчастья тьма[314].

Она подняла голову и увидела меня.

— Почему ты так смотришь на меня, Майк?

— Как?

— Ты смотришь на меня так, будто любишь меня.

— Конечно, я тебя люблю. Как еще я должен смотреть на тебя?

— Но о чем ты думал, пока смотрел?

Помолчав, я ответил:

— Вспомнил, как впервые увидел тебя, когда ты стояла в тени разлапистой ели.

Да, я и в самом деле вспоминал первые минуты знакомства с Элли, охватившие меня удивление и волнение…

Улыбнувшись мне, Элли тихо пропела:

— Темной ночью и чуть свет

Люди явятся на свет,

Люди явятся на свет,

А вокруг — ночная тьма.

И одних ждет Счастья свет,

А других — Несчастья тьма.

Человек обычно слишком поздно осознает, какие минуты в его жизни были самыми счастливыми.

Минуты, когда мы, вернувшись с обеда у Филпотов, в полном блаженстве пребывали у себя дома, и были такими минутами. Но я тогда этого еще не понимал.

— Спой песенку про муху, — попросил я.

И она запела незамысловатую песенку на веселый танцевальный мотив:

Бедняжка муха,

Твой летний рай

Смахнул рукою

Я невзначай.

Я — тоже муха:

Мой краток век

А чем ты, муха,

Не человек?

Вот я играю,

Пою, пока

Меня слепая

Сметет рука.

Коль в мысли сила,

И жизнь, и свет,

И там могила,

Где мысли нет, —

Так пусть умру я

Или живу —

Счастливой мухой

Себя зову[315].

О, Элли, Элли!..

Глава 7

В этом мире все происходит совсем не так, как ждешь, — просто поразительно!

Мы переехали в наш дом и жили там, скрывшись от родственников и знакомых, как я надеялся и рассчитывал. Только, конечно, от всех нам скрыться не удалось. Заокеанская родня не оставляла нас в покое.

Прежде всего эта проклятая мачеха Элли. Она посылала нам письма и телеграммы, умоляя Элли съездить к агентам по продаже недвижимости. Ее так очаровал наш дом, писала она, что она тоже решила купить себе поместье в Англии, видите ли, месяца два в году она бы с удовольствием проводила в Англии. Следом за очередной телеграммой явилась она сама, и мы вынуждены были возить ее по округе, показывать все дома, которые их владельцы собирались продать. В конце концов ей приглянулся тот, что был всего в пятнадцати милях от нас. Нам такое соседство было совершенно ни к чему. Одна только мысль о том, что она будет рядом, уже навевала тоску, но сказать ей об этом мы не могли. Да и что толку было говорить? Она бы все равно купила его. Запретить ей приезжать в Англию мы не могли. Элли, как я понимал, ни за что не пошла бы на ссору. Однако, пока Кора ожидала заключения оценочной комиссии, мы получили еще несколько телеграмм.

Дядя Фрэнк, по-видимому, влип в какую-то историю, связанную с мошенничеством, и, как я понял, ему требовалась немалая сумма, чтобы откупиться. Мистер Липпинкот и Элли продолжали обмениваться телеграммами. А потом обнаружились какие-то распри между Стэнфордом Ллойдом и Липпинкотом. Они поссорились из-за капиталовложений Элли. По своему невежеству и наивности я считал, что Америка так далека, что никаких помех нашему покою больше не предвидится. Мне и в голову не приходило, что родственники и деловые партнеры Элли могут в любую минуту сесть на самолет и уже через сутки вылететь обратно. Сначала этот маневр проделал Стэнфорд Ллойд. А затем — Эндрю Липпинкот.

Элли пришлось тащиться в Лондон, чтобы встретиться с ними. Я пока не шибко разбирался в финансовых делах. Но мне казалось, что говорят они на эти темы с какой-то опаской. Речь шла о передаче Элли находившихся в их распоряжении ее капиталов, и тут у нас возникло подозрение, что кто-то из них — или оба — намеренно оттягивали этот момент.

В период затишья между их приездами мы с Элли обнаружили «Каприз». До сих пор мы не очень-то хорошо исследовали наши владения (за исключением участка, прилегающего к дому). Теперь же мы принялись ходить по тропинкам, проложенным через рощу, смотрели, куда они ведут. Однажды мы шли по тропинке, настолько заросшей, что порой ее просто не было видно. Но мы все-таки прошли по ней до конца, и она привела нас к небольшому, белому, похожему на храм строению, которое Элли назвала «Каприз». Было оно в сравнительно приличном состоянии, поэтому мы старательно там прибрались, покрасили заново стены, поставили туда стол, несколько стульев, диван, угловой буфет с кое-какой посудой. Все это доставляло нам удовольствие. Элли предложила расчистить тропинку, но я сказал, что не стоит, куда интереснее, если, кроме нас, никто не будет знать, где наш «Каприз» находится, Элли согласилась, решив, что так даже романтичнее.

— Уж Корето мы, во всяком случае, ничего не скажем, — заключил я, и Элли не возражала.

Однажды, когда мы возвращались оттуда (это уже после того как Кора уехала и мы надеялись, что снова наступит мир и покой), Элли, которая шла впереди меня, дурашливо пританцовывая, вдруг зацепилась за корень дерева и упала, растянув себе связки.

Пришел доктор Шоу и сказал, что растяжение связок в лодыжке штука малоприятная. Однако пообещал, что через неделю Элли будет ходить. Элли послала за Гретой. Я не стал возражать. Как следует ухаживать за ней было некому — не нашлось подходящей женщины, хочу я сказать. Слуги у нас были порядочные бездельники, да и сама Элли хотела только Грету.

Короче, та сразу явилась. Поистине — для Элли это был подарок судьбы. И для меня тоже, между прочим. Она быстро привела наше хозяйство в полный порядок. Слуги тотчас потребовали расчета, объясняя это тем, что их тяготит безлюдье. Но, по-моему, на самом деле их не устраивало, что с них строже стали спрашивать. Грета дала объявление и почти тотчас наняла супружескую пару. Грета была отличной сиделкой: массировала Элли лодыжку, развлекала ее, доставала ее любимые книги и фрукты — мне бы это и в голову не пришло. Они, казалось, просто наслаждались обществом друг друга. Элли была явно счастлива. И Грета не спешила уезжать… Она осталась у нас.

— Ты ведь не будешь возражать, правда, — сказала мне Элли, — если Грета поживет у нас еще немного?

— Конечно нет, — ответил я. — Пусть живет.

— Так удобно, когда она здесь, — добавила Элли, — Знаешь, есть много сугубо женских занятий, которые мужчинам неинтересны. Я чувствую себя ужасно одинокой без женского общества.

С каждым днем Грета все больше и больше прибирала к рукам наше хозяйство, ее тон в разговоре с прислугой становился все более начальственным. Я делал вид, что меня все это вполне устраивает, но однажды, когда Элли с поднятой кверху ногой лежала в гостиной, а мы с Гретой сидели на террасе, между нами вдруг вспыхнула ссора. Я не помню точно слов, с которых все началось. Грета сказала что-то, что мне не понравилось, я ответил грубостью. И пошло-поехало…. Грета дала волю своему языку и, не выбирая выражений, выложила все, что обо мне думает. Я тоже в долгу не остался, заявив, что она чересчур любит командовать, совать нос в чужие дела и слишком злоупотребляет преданностью Элли, и что этого я ни в коем случае не намерен терпеть. Мы заходились в крике, оскорбляя друг друга, как вдруг на террасу, прыгая на одной ноге, явилась Элли и с ужасом на нас уставилась.

— Извини меня, родная. Я очень виноват, — тотчас прекратив крик, сказал я и снова отнес Элли на диван.

— Я и понятия не имела, что тебе так досаждает пребывание Греты у нас в доме.

Я успокоил ее как мог, сказав, что не стоит обращать внимания на пустяки — просто я вышел из себя, что порой бываю очень раздражительным. Все это, сказал я, объясняется тем, что Грета чересчур уж любит командовать. Быть может, ей это кажется вполне естественным, поскольку за годы пребывания у них в доме она привыкла всем распоряжаться. А в завершение добавил, что вообще-то Грета мне очень нравится, и я не сдержался потому, что в последнее время был огорчен и расстроен. В общем, все кончилось тем, что мне пришлось уговаривать Грету остаться у нас.

Да, что и говорить, славную мы тогда с Гретой устроили сцену! Ее свидетелями стали многие — они не могли не слышать наш крик. И в первую очередь — наш новый дворецкий и его жена. Когда я сержусь, я, сам того не замечая, перехожу на крик. Но тогда я отличился как никогда. Ни в чем не знаю меры.

Грета же потом целиком сосредоточилась на заботах об Элли, запрещая ей делать то одно, то другое.

— Знаете, она ведь не отличается крепким здоровьем, — сказала она мне.

— Правда? По-моему, с ней все в порядке, — возразил я.

— Нет, Майк, она такая хрупкая.

Когда к нам в очередной раз пришел доктор Шоу, чтобы осмотреть лодыжку Элли, я задал ему вполне идиотский вопрос:

— Разве у Элли слабое здоровье, доктор Шоу?

— Кто вам это сказал? — Доктор Шоу был из тех врачей, которые в наше время встречаются довольно редко, и среди местных жителей заслужил прозвище «Организм сам справится». — Насколько я понимаю, она совершенно здорова, может даже гулять, если сделать повязку потуже, — сказал он. — А растянуть связки может каждый.

— Да я не про лодыжку. Я спрашиваю, может, у нее плохое сердце или легкие?

Он посмотрел на меня поверх очков.

— Перестаньте, молодой человек. С чего это вам пришло в голову? Вы, по-моему, не из тех, кто принимает близко к сердцу дамские недомогания?

— Я спрашиваю только потому, что об этом сказала мисс Андерсен.

— А, мисс Андерсен! Она что, врач или медсестра?

— Нет, — ответил я.

— Ваша жена очень богатая женщина, если верить местным слухам, — сказал он. — Конечно, некоторые люди считают, что все американцы — богачи.

— Моя жена действительно человек состоятельный, — осторожно заметил я.

— А потому вам хорошо бы запомнить следующее. Богатым женщинам свойственна мнительность. Ну а кое-кто из врачей не прочь этим воспользоваться: пичкают их порошками и пилюлями, стимулирующими средствами или, наоборот, транквилизаторами, без которых их пациентки смогли бы обойтись Деревенские же жительницы чувствуют себя превосходно, ибо их никто не потчует всякой дрянью.

— Она, по-моему, принимает какие-то пилюли, — вспомнил я.

— Если хотите, я ее посмотрю. Могу заодно узнать, какую дрянь ей прописали. Я всегда говорю своим пациентам: «Выбросьте все ваши лекарства на помойку. Организм сам справится».

Перед уходом он поговорил с Гретой.

— Мистер Роджерс попросил меня осмотреть его супругу. Не вижу, правда, для этого особых оснований. Но ей не мешало бы побольше бывать на свежем воздухе. Какие лекарства она принимает?

— У нее есть таблетки на случай переутомления и снотворное.

Грета повела доктора Шоу посмотреть лекарства Элли.

— Я ничего этого не принимаю, доктор Шоу, — улыбнулась Элли. — Кроме вон того лекарства — от аллергии.

Шоу глянул на оранжевые капсулы, посмотрел рецепт и заявил, что это лекарство абсолютно безопасно, потом взял в руки рецепт на снотворное.

— Вы плохо спите?

— Здесь — нет. По-моему, с тех пор как мы сюда переехали, я не выпила ни одной таблетки.

— Вот и чудесненько. — Он погладил ее по плечу. — Вы совершенно здоровы, моя дорогая. Разве что порой нервничаете чуть больше, чем следует. Вот и все. Эти пилюли от аллергии сейчас принимают очень многие, и никаких жалоб не поступало. Продолжайте их принимать, а вот снотворным лучше не пользоваться.

— Зря я поднял панику, — виновато признал я. — Это Грета меня напугала.

— Грета чересчур со мной носится, — засмеялась Элли. — А сама никогда не принимает никаких лекарств. Майк, обещаю тебе произвести генеральный смотр всех моих лекарств и большинство из них выкинуть.

Элли завела дружеские отношения со многими из наших соседей. Чаще прочих нас навещала Клодия Хардкасл, и они с Элли нередко ездили вместе верхом. Я-то сам не умею сидеть на лошади. Всю жизнь я имел дело только с автомобилями и прочей техникой. Я ничего не смыслю в лошадях и никогда ими не занимался, если не считать двух недель, когда в Ирландии выгребал навоз из конюшни. Но я твердо решил про себя, что, когда мы будем в Лондоне, я пойду в какой-нибудь шикарный манеж и постараюсь обучиться искусству верховой езды. Дома мне начинать не хотелось, чтобы не смешить соседей. Но Элли эти прогулки были явно на пользу. По-моему, она получала истинное удовольствие.

Грета поддерживала ее увлечение, хотя сама в лошадях ничего не смыслила.

Как-то Элли и Клодия, отправились на распродажу, и по совету Клодии Элли купила себе гнедую кобылу по кличке Победительница. Я попросил Элли поостеречься, когда она впервые поехала кататься одна, но она только рассмеялась.

— Я езжу верхом с трех лет, — сказала она.

Теперь два-три раза в неделю Элли обязательно выезжала покататься Грета же садилась в машину и отправлялась в Маркет-Чэдуэлл за покупками.

— Ох уж эти ваши цыгане! — как-то за ленчем сказала Грета. — Сегодня утром мне попалась на дороге страшная-престрашная старуха. Я чуть ее не задавила Стояла посреди дороги и не двигалась с места. Пришлось остановиться. А ведь я ехала в гору.

— А что ей было надо?

Элли слушала, но не вмешивалась. Однако мне показалось, что она встревожена.

— Такая нахалка! Посмела мне угрожать, — сказала Грета.

— Угрожать? — воскликнул я.

— Велела убираться из здешних мест. «Эта земля принадлежит цыганам, — сказала она. — Убирайся отсюда! Все вы убирайтесь отсюда. Если вам дорога жизнь, уезжайте, откуда приехали!» И погрозила мне кулаком. «Если я тебя прокляну, то не видать тебе больше счастья, всю жизнь будешь маяться. Покупаете нашу землю да еще разводите на ней лошадей! Не бывать лошадям там, где должны стоять цыганские шатры!»

И Грета снова начала возмущаться. После обеда Элли, чуть хмурясь, спросила:

— Тебе все это не кажется странным, Майк?

— По-моему, Грета немного преувеличивает, — отозвался я.

— И мне почему-то так кажется, — сказала Элли. — Не выдумывает ли она все это, а?

— Для чего? — усомнился я. И спросил в упор: — А ты последнее время не встречала нашу Эстер? Когда ездила верхом?

— Эту цыганку? Нет.

— Ты уверена?

— Где-то я ее вроде видела, — призналась Элли. — Мне показалось, что она выглядывает из-за деревьев, однако чтобы она подошла близко — ни разу.

Но однажды Элли вернулась из поездки домой бледная и дрожащая. На сей раз старуха вышла из леса. Натянув поводья, Элли остановилась и хотела поговорить с ней. Но та только трясла кулаком и что-то бормотала. В конце концов Элли разозлилась и сказала: «Что вам здесь надо? Эта земля вам не принадлежит. Это наша земля и наш дом». И тогда, — продолжала рассказывать Элли, — старуха мне ответила: «Эта земля никогда не будет вашей, никогда не будет вам принадлежать. Я уже раз предупредила тебя и сейчас предупреждаю второй раз. Ну а третьего раза не понадобится. Смерть не заставит себя ждать, говорю тебе. Я вижу ее. Она недалеко, она у тебя за спиной. Она приближается к тебе и скоро тебя настигнет. У твоей лошади одна нога — белая. Разве тебе не известно, что ездить на лошади с белой ногой — плохая примета? Я вижу смерть, я вижу, как твой красивый новый дом превращается в руины».

— Пора с этим кончать! — рявкнул я.

На этот раз Элли даже не пыталась перевести все в шутку. Они обе с Гретой выглядели довольно подавленными. Я отправился в деревню и первым делом подошел к дому миссис Ли. Некоторое время я постоял возле калитки, но, так как в окнах не было света, отправился в полицию. С сержантом Кином я уже был знаком. Сержант, коренастый, рассудительный мужчина, выслушав меня, сказал:

— Очень сожалею, что так получилось. Миссис Ли уже весьма немолода и может наболтать глупостей. Но до сих пор у нас с ней не было никаких недоразумений. Я ее вызову, поговорю, скажу, чтобы она к вам не приставала.

— Буду вам признателен, — поблагодарил я.

Он помолчал, а потом вдруг сказал:

— Не хотелось бы наводить вас на мрачные мысли, мистер Роджерс, но не кажется ли вам, что вы кому-то здесь у нас мешаете, вы или ваша жена?

— Нет. А почему вы спросили?

— У старой миссис Ли последнее время завелись деньги. Не знаю откуда…

— И что вы предполагаете?

— Что кто-то ей платит. Кто-то, кому нужно выжить вас отсюда. Причина может быть самая тривиальная. Много лет назад был такой случай. Она взяла у кого-то в деревне деньги, чтобы выжить его соседа. Делала то же самое: угрожала, пугала, пророчила. Деревенские жители суеверны. Вы не представляете, в скольких деревнях еще верят в ведьм. Тогда мы строго ее предупредили, и с тех пор, насколько мне известно, она подобными делами не занималась, но как знать? Она любит деньги… И за деньги может пойти на многое…

— Но нас ведь здесь никто не знает, — сказал я. — У нас еще не было времени завести врагов.

Обеспокоенный и озадаченный, я поплелся обратно домой. Завернув за угол террасы, я услышал треньканье гитары Элли, а от дома отделился и пошел мне навстречу высокий человек, который только что заглядывал в окно. На мгновение мне показалось, что это наша цыганка, но потом я узнал Сэнтоникса.

— Так это вы? — удивился я. — Откуда вы свалились? Мы давно о вас ничего не слышали.

В ответ он почему-то схватил меня за руку и спешно отвел в сторону.

— Значит, она здесь! — трагическим голосом произнес он. — Так я и знал! Я знал, что рано или поздно она сюда явится. Зачем вы ее впустили? Она человек опасный. Вам следовало бы об этом знать.

— О ком вы говорите? Об Элли?

— Нет, не об Элли. О вашей помощнице. Как ее зовут? Кажется, Грета.

Я молча смотрел на него.

— Вам известно, что собой представляет эта Грета? Она явилась сюда и захватила власть, так? Теперь вы от нее не отделаетесь! Она останется здесь навсегда!

— У Элли растяжение связок на ноге, — объяснил я. — Вот Грета и приехала ухаживать за ней. Она… По-моему, она скоро уедет.

— Вы уверены? Она всегда рвалась сюда приехать. Я это чувствовал. Я ее раскусил, когда она приезжала сюда во время строительства.

— Элли, по-моему, ее любит, — пробормотал я.

— О да, она ведь одно время жила у Элли, верно? И имеет на нее влияние.

То же самое говорил Липпинкот. И в последнее время я сам убедился, насколько справедливы эти слова.

— Она вам нужна здесь, Майк?

— Не могу же я выгнать ее, — разозлился я. — Она давняя приятельница Элли. Ее лучшая подруга. Что я, черт побери, могу сделать?

— Да, — согласился Сэнтоникс, — вы и вправду ничего не можете сделать.

И пристально на меня посмотрел. Очень странным взглядом. Сэнтоникс вообще был человеком со странностями. Не всегда можно сообразить, что он имеет в виду.

— Вы понимаете, Майк, что вы делаете? — спросил он. — Иногда мне кажется, что вы не ведаете, что творите.

— Ничего подобного, — ответил я. — Я делаю то, что мне хочется.

— В самом деле? А я вот не уверен, что вы действительно знаете, чего хотите. И я боюсь за вас. Из-за Греты Она сильнее вас.

— Не понимаю, что из этого следует. Не все ли равно, кто сильнее.

— Вы так думаете? У меня же другое мнение. Она сильный человек, из тех, кто всегда добивается своего. По-моему, вы вовсе не рассчитывали, что она будет жить вместе с вами. Так вы говорили. Однако она здесь, и я только что наблюдал за ними. Им очень уютно вместе, болтают, смеются. А что же вы, Майк? Кто вы здесь? Гость?

— О чем вы говорите? Рехнулись вы, что ли? Какой я гость? Я муж Элли.

— Вы — муж Элли или Элли — ваша жена?

— Что за глупость? — спросил я. — Разве это не одно и то же?

Он вздохнул. И плечи его вдруг обвисли, словно он разом обессилел.

— Вы меня не понимаете, — сказал Сэнтоникс. — Я не могу до вас достучаться. Не могу заставить услышать меня. Иногда мне кажется, что вы кое-что понимаете, а иногда — что вы ничего не понимаете, ни в себе, ни в других.

— Послушайте, — сказал я, — до сих пор я терпеливо слушал вас, Сэнтоникс. Вы замечательный архитектор… но…

На его лице появилось какое-то странное выражение.

— Да, я хороший архитектор. И этот дом — мое лучшее творение. Построив его, я был почти удовлетворен. Вы ведь хотели такой дом. И Элли тоже — чтобы жить в нем с вами. Она получила то, что хотела, и вы тоже. Выгоните эту женщину, Майк, пока не поздно.

— Как я могу огорчить Элли?

— Эта женщина сделает с вами что пожелает, — сказал Сэнтоникс.

— Послушайте, — принялся объяснять я, — мне Грета тоже не нравится. Она действует мне на нервы. На днях мы с ней жутко поругались. Но выгнать ее не так просто.

— Да, я знаю, что с ней не просто совладать.

— Неспроста это место кто-то назвал Цыганским подворьем и объявил: что на нем лежит проклятие, — угрюмо буркнул я и добавил: — Из-за деревьев нам навстречу выскакивают полоумные цыганки, грозят кулаком и предупреждают, что если мы не уберемся отсюда, то нас ждет нечто страшное. А ведь это место должно быть прекрасным и светлым.

Мне странно было слышать эти последние свои слова. Я произнес их так, будто говорил кто-то другой.

— Да, оно должно быть таким, — согласился Сэнтоникс. — Должно, но не будет, если им владеет какая-то нечистая сила.

— Неужели вы в самом деле верите?..

— Я верю во многое… Мне известно кое-что про нечистую силу. Неужели вы до сих пор не поняли, не почувствовали, что во мне тоже живет нечистая сила? И жила всегда. Вот почему я чувствую, когда она рядом, хотя не всегда знаю, где именно… Я хочу, чтобы в доме, который я построил, не водилась всякая нечисть. — В его голосе появилась угроза. — Понятно? Для меня это очень важно.

Внезапно его поведение резко изменилось.

— Пошли, — сказал он. — Поболтали о всяких глупостях, и будет. Пошли к Элли.

Мы вошли через распахнутую застекленную дверь, и Элли радостно бросилась навстречу Сэнтониксу.

В тот вечер Сэнтоникс был чрезвычайно мил и любезен. Никакого наигрыша — он был самим собою, обаятельным и веселым. Разговаривал он больше с Гретой, словно проверяя на ней свое умение покорять людей. А он действительно при желании умел быть неотразимым. Любой бы на моем месте готов был поклясться, что она ему очень нравится и единственное, что ему важно — это доставить ей удовольствие. Я невольно почувствовал, что он и в самом деле очень опасная личность. В Сэнтониксе было что-то такое, чего я не сумел разглядеть.

Грета всегда чутко реагировала на особое к себе внимание. И тут же пускала в ход все свои чары. Она умела, когда надо, притушить свою красоту или, наоборот, подчеркнуть ее. Так вот в тот день она была такой красивой, какой я ее никогда не видел. Она улыбалась Сэнтониксу и слушала его как зачарованная. Интересно, думал я, чего он добивается? Никогда не знаешь, чего от него ждать. Элли выразила надежду — он поживет у нас несколько дней, но он покачал головой. Ему необходимо завтра же уехать.

— Вы что-нибудь сейчас строите? Чем-то заняты?

Нет, отвечал он. Он только что вышел из больницы.

— Подлатали меня в очередной раз, — сказал он. — Боюсь только, в последний.

— Подлатали? А что вам делали?

— Выкачали из меня всю плохую кровь и заменили ее свежей, — ответил он.

— Ох^! — Элли чуть заметно вздрогнула.

— Не беспокойтесь, с вами такого не случится, — заверил ее Сэнтоникс.

— Но почему это случилось с вами? — спросила Элли. — Почему судьба к вам так жестока?

— Разве жестока? — удивился Сэнтоникс. — Я слышал, как вы только что пели:

Вот что нужно знать всегда

Слитны радость и беда

Знай об этом — и тогда

Не споткнешься никогда.

Вот я и не споткнусь, потому что знаю, зачем рожден. А это про вас, Элли:

И одних ждет

Счастья свет.

Вас ждет Счастья свет.

— Хорошо, когда живешь без страха, — вдруг ни с того ни с сего сказала Элли.

— А что, разве вам страшно?

— Не люблю, когда мне угрожают, — ответила Элли. — И когда меня осыпают проклятиями.

— Вы говорите о вашей цыганке?

— Да.

— Забудьте о ней, — сказал Сэнтоникс. — Забудьте хоть на сегодняшний вечер. Будем счастливы, Элли. За ваше здоровье! Долгой вам жизни, а мне — быстрого и легкого конца. Майку тоже желаю счастья, а… — Он умолк, подняв стакан перед Гретой.

— Итак, — сказала Грета, — что мне?

— А вам — пусть сбудется то, что вам суждено! Удача, наверное? — добавил он с чуть приметной насмешкой.

Ранним утром Сэнтоникс уехал.

— Странный он человек, — заметила Элли. — Я его никогда не понимала.

— А я не понимаю и половины того, что он говорит, — отозвался я.

— Но он знает, о чем говорит, — задумчиво произнесла Элли.

— Ты хочешь сказать, что он способен предсказывать будущее?

— Нет, — ответила Элли, — я не об этом. Он разбирается в людях. Я уже тебе об этом говорила. Он знает людей лучше, чем они сами. Из-за этого одних он ненавидит, а других жалеет. Однако меня ему жаль, — опять задумчиво добавила она.

— А почему он должен тебя жалеть? — заинтересовался я.

— Потому что… — Но она так и не закончила фразу.

Глава 8

На следующий день я быстрым шагом шел по нашей роще, по самой чащобе, там, где тень от сосен особенно густа и сумрачна. И вдруг увидел на просеке высокую женщину. Я инстинктивно отпрянул в сторону, не сомневаясь, что это наша цыганка. Каково же было мое изумление, когда я понял, кто передо мной… Это была моя мать. Высокая, суровая, седовласая.

— Господи Боже, — воскликнул я, — как ты меня напугала, мама! Что ты здесь делаешь? Приехала к нам? Мы ведь тебя уже сколько раз приглашали.

Честно говоря, я преувеличивал. Один раз я послал ей, что называется, дежурное приглашение. Причем постарался так его написать, чтобы мать ни в коем случае его не приняла. Я не хотел, чтобы она сюда приезжала. Никогда.

— Совершенно верно, — ответила, она. — Наконец-то я выбралась вас навестить. Убедиться, что у тебя все в порядке. А это, значит, тот шикарный дом, который вы построили? Он и вправду шикарный, — кисло добавила она, глядя куда-то в сторону.

В ее голосе слышалось осуждение, что, впрочем, не было для меня неожиданностью.

— Слишком шикарный для такого, как я?

— Я этого не сказала, сынок.

— Но подумала.

— Не для этого ты был рожден, и то, что ты оторвался от своей среды, добром не кончится.

— Тебя послушать, так вообще надо сидеть и ждать манны небесной.

— Да, мне известно, что ты так не считаешь, но я что-то не помню случая, когда честолюбие сослужило бы человеку добрую службу. Это такая хворь, от которой человек гниет заживо.

— Ради Бога, прекрати каркать, — рассердился я. — Пошли. Сама посмотришь наш шикарный дом и познакомишься с моей шикарной женой, и увидим, будешь ли ты и тогда воротить нос.

— С твоей женой? Я с ней знакома.

— Как знакома? — не сразу понял я.

— Разве она тебе ничего не сказала?

— Что именно?

— Что она была у меня.

— Была у тебя? — ничего не соображал я.

— Да. В один прекрасный день раздался звонок в дверь, я открыла, а там стояла и боязливо смотрела на меня очень славная на вид девушка, да еще разодетая в пух и прах. «Вы мама Майка?» — спросила она. «Да, — ответила я, — А вы кто?» «А я его жена, — сказала она, — Я пришла познакомиться с вами. По-моему, нехорошо, что я не знакома с матерью моего мужа…» «Держу пари, он не хотел, чтобы вы приходили», — сказала я и, поскольку она промолчала, добавила: «Можете мне ничего не говорить, но я своего сына знаю, и мне известно, чего он хочет и не хочет». На что она ответила: «Вы, наверное, думаете, что он вас стыдится, потому что вы бедные, а я богатая, но это не так. Он совсем не такой. Честное слово». На что я сказала: «Не учи меня, девочка. Я отлично знаю все недостатки моего сына. Но такого недостатка у него нет. Он не стыдится своей матери и среды, из которой вышел. Он не стыдится меня, — сказала я ей. — Он скорей меня боится. Я знаю про него слишком много». Эти слова, по-видимому, показались ей забавными. «Матери, наверное, всегда думают, что знают все про своих сыновей. А сыновья, наверное, этого очень стесняются».

«Отчасти верно, — сказала я. — Когда человек молод, он всегда прикидывается не тем, кто он есть. Я сама так вела себя, когда была ребенком и жила у тетки. Но на стене над моей постелью в золоченой раме висела картина, изображавшая огромный глаз. И надпись: „Господь видит тебя“. У меня мурашки бегали по спине, когда я ложилась спать».

— Элли должна была сказать мне, что навестила тебя, — сказал я, — Почему она держала это в секрете, не понимаю. Ей обязательно следовало поставить меня в известность.

Я разозлился. Ужасно разозлился. Я и не подозревал, что у Элли могут быть от меня секреты.

— Наверное, не решилась признаться, но ей нечего скрывать от тебя, сынок.

— Пошли, — повторил я. — Пошли, посмотришь наш дом.

Не знаю, понравился ли ей дом или нет. По-моему, нет. Высоко подняв брови, она прошлась по комнатам и в конце концов очутилась в той, что примыкала к террасе. Там сидели Элли и Грета. Они только что вернулись из сада, и Грета еще не успела снять свою алую шерстяную накидку. Мать, окинув взглядом обеих, остановилась в дверях как вкопанная. Элли вскочила и кинулась к ней.

— Миссис Роджерс! — воскликнула она. И повернулась к Грете: — Мама Майка приехала посмотреть наш дом. Как замечательно! А это — моя приятельница Грета Андерсен.

Она схватила руки матери в свои, а та, улыбнувшись ей, принялась сосредоточенно разглядывать Грету.

— Понятно, — сказала она, словно самой себе. — Понятно.

— Что вам понятно? — заинтересовалась Элли.

— Я все думала, — ответила мама, — все думала, что тут делается. — Она огляделась. — Да, дом у вас замечательный. Такие красивые шторы, и мебель, и картины!

— Хотите чаю? — спросила Элли.

— Вы-то, похоже, уже отчаевничали.

— Ну и что, чай можно пить сколько угодно, — сказала Элли. И обратилась к Грете: — Не хочется звонить, звать слуг. Будь добра, Грета, сходи на кухню и завари свежего чая.

— С удовольствием, дорогая, — откликнулась Грета и выскользнула из комнаты, окинув мать быстрым, чуть испуганным взглядом.

Мать опустилась в кресло.

— А где ваши вещи? — забеспокоилась Элли. — Вы поживете у нас? Мы будем очень рады.

— Нет, девочка, я не останусь у вас. Через полчаса у меня поезд. Я хотела только взглянуть, как вы тут. — И быстро договорила, по-видимому, желая высказаться, пока Греты не было в комнате: — Не беспокойся, милая. Я рассказала ему, как ты приходила ко мне.

— Извини меня, Майк, что я тебе об этом не сказала, — решительно произнесла Элли. — Я считала, что лучше умолчать.

— Она пришла ко мне только потому, что у нее доброе сердце, — защищала ее мать. — Очень хорошая девочка — твоя жена, Майк, и к тому же красивая. Да, очень красивая. — И еле слышно добавила: — Извините меня.

— За что? — удивилась Элли.

— За то, что было у меня на уме, — ответила мать и с усилием добавила: — Говорят, все матери такие. На сноху смотрят с недоверием. Но, увидев тебя, девочка, я поняла, что ему повезло. Трудно поверить, но, видать, на этот раз я ошиблась.

— Как тебе не стыдно! — шутливо вознегодовал я. — У меня всегда был отличный вкус.

— У тебя всегда был вкус к дорогим вещам — это верно, — поправила меня мать, поглядев на парчовые занавески.

— Признаться, и я их люблю, — улыбнулась Элли.

— Время от времени, — посоветовала ей мать, — заставляй его экономить. Ему это будет только на пользу.

— Не надо меня заставлять, — сказал я. — Хорошая жена должна считать, что все, что делает ее муж, — в высшей степени разумно. Правда, Элли?

Личико Элли сияло от счастья.

— Не кажется ли тебе, Майк, — засмеялась она, — что ты себя переоцениваешь?

Грета принесла чайник. Мы только-только отделались от ощущения неловкости, которое владело нами поначалу, но, как только появилась Грета, это чувство снова вернулось. Мать решительно пресекла все попытки Элли уговорить ее остаться у нас, и через некоторое время Элли перестала настаивать. Мы с ней проводили мать по тенистой аллее, что вела к воротам.

— Как это место называется? — вдруг спросила мать.

— Цыганское подворье, — ответила Элли.

— А, да! — словно вспомнила мать. — У вас тут что, живут цыгане?

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я встретила цыганку, когда шла к вам. Она почему-то странно на меня посмотрела.

— Она вообще-то невредная, — заметил я. — Только немного с приветом.

— Почему ты считаешь, что она с приветом? — Мать с легкой усмешкой посмотрела на меня. — Она что, затаила на вас обиду?

— Мы ничем ее не обидели, — сказала Элли. — Просто она почему-то считает, будто мы выгнали ее с ее земли или что-то в этом духе.

— Наверное, хочет на этом заработать, — решила мать. — Цыгане все такие. Шумят, твердят всем подряд, как их обидели. Но как только сунешь им монету, сразу умолкают.

— Вы не любите цыган, — сделала вывод Элли.

— Вороватые они больно. Работать на одном месте не хотят, вот и подбирают все, что плохо лежит.

— Мы… — начала Элли. — Мы стараемся о ней не думать.

Мать попрощалась, а потом спросила:

— А кто эта молодая женщина, что живет с вами?

Элли объяснила, что Грета до нашей женитьбы три года провела у них в доме и что, если бы не Грета, жизнь у нее была бы ужасной.

— Грета нам очень помогает. Она замечательный человек. Я просто не представляю, что бы делала без нее, — добавила Элли.

— Она живет с вами или приехала погостить?

Элли не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Она… В настоящее время она живет с нами, потому что у меня растяжение связок, и я вынуждена была пригласить кого-нибудь ухаживать за мной. Но сейчас я уже поправилась.

— Молодоженам лучше жить одним, — назидательно произнесла мать.

Мы стояли у ворот и смотрели, как она спускается вниз с холма.

— Сильный у нее характер, — задумчиво сказала Элли.

Я был сердит на Элли, очень сердит за то, что она, не предупредив меня, поехала-таки к моей матери. Но когда она повернулась и посмотрела на меня, чуть приподняв одну бровь, с этой своей забавной полуробкой, полудовольной улыбкой маленькой девочки, я не мог не улыбнуться.

— Ну и обманщица же ты, — сказал я.

— Обстоятельства иногда вынуждают, — парировала Элли.

— Прямо как у Шекспира, в пьесе, в которой я однажды участвовал. Ее ставили у нас в школе. — И смущенно процитировал: — «Отца ввела в обман, тебе солжет»[316].

— Кого ты играл? Отелло?

— Нет, — ответил я. — Отца Дездемоны. Поэтому я и помню эти слова.

— «Отца ввела в обман, тебе солжет», — в раздумье повторила Элли. — Я же, насколько мне помнится, ни разу не обманула своего отца. Может, если бы он прожил подольше, и обманула.

— Не думаю, что он отнесся бы к нашему браку более благосклонно, чем твоя мачеха, — сказал я.

— Я тоже, — отозвалась Элли. — Он, по-моему, очень чтил всякие условности. — Она опять улыбнулась по-детски забавной улыбкой. — И мне, наверное, пришлось бы, как Дездемоне, обмануть отца и бежать из дома.

— Почему тебе так хотелось повидаться с моей матерью, Элли? — полюбопытствовал я.

— Дело вовсе не в том, что мне хотелось повидаться с нею, — ответила Элли, — Просто мне было неловко, что я не знакома с ней. Ты не очень часто говорил о своей матери, но из того немногого, что я слышала, я поняла, что она всегда старалась делать для тебя все, что было в ее силах. Много работала, чтобы ты мог учиться, и помогала, чем могла. Вот я и подумала, что если я к ней не поеду, то она сделает вывод, что я кичусь своим богатством.

— Твоей вины тут не было бы, — сказал я, — Скорее уж моя.

— Да, — согласилась Элли и добавила: — Я ведь понимаю, почему ты не хотел, чтобы я знакомилась с твоей матерью.

— Думаешь, у меня комплекс неполноценности из-за матери? Ничего подобного, уверяю тебя.

— Пожалуй, — задумалась Элли, — теперь я это понимаю. Просто ты не хотел, чтобы она при мне читала тебе нравоучения.

— Какие нравоучения? — недоумевал я.

— Теперь я вижу, — продолжала Элли, — что она из тех людей, которые хорошо знают, чем следует заниматься другим. Она, наверное, все время наставляла тебя, советовала, какую работу ты должен искать.

— Совершенно верно, — сказал я, — Главное, постоянную, чтобы сидеть на одном месте.

— Ну а сейчас все это уже не имеет никакого значения, — продолжала Элли. — Я не сомневаюсь, что она желала тебе только добра. Но, к сожалению, плохо знала тебя, Майк. Ты не способен долго сидеть на одном месте… И размеренная жизнь тоже не по тебе. Ты любишь ездить, смотреть на то, что делается на белом свете, и не только смотреть, но и что-то делать — жить полной жизнью.

— Я хочу жить с тобой в этом доме, — сказал я.

— Некоторое время, вполне возможно… И мне кажется… Мне кажется, ты всегда будешь стремиться вернуться сюда. И я тоже. Мы будем приезжать сюда каждый год и будем здесь более счастливыми, чем в любом другом месте. Но сидеть на одном месте ты не сможешь. Тебя потянет путешествовать, посмотреть, как живут другие, что-то сделать… Например, если у тебя появится желание разбить здесь сад, мы поедем смотреть сады в Италии, в Японии, в других странах…

— С тобой моя жизнь и так полна чудес, Элли, — сказал я. — Извини, что я рассердился на тебя.

— Сердись сколько угодно, — милостиво разрешила Элли. — Я тебя не боюсь. — И, чуть нахмурившись, добавила: — Твоей матери Грета не понравилась.

— Грета многим не нравится, — заметил я.

— В том числе и тебе.

— Послушай, Элли, зачем ты все время напоминаешь об этом? Ведь это неправда. Сначала я немного ревновал к ней — вот и все. А сейчас мы с ней в очень хороших отношениях. — И добавил: — Просто она так держится, что вызывает у людей желание защищаться.

— Мистеру Липпинкоту она тоже не нравится, верно? Он считает, что она имеет на меня слишком большое влияние, — сказала Элли.

— А это действительно так?

— Интересно, почему ты спрашиваешь? Да, пожалуй, это так. Что вполне естественно. У нее довольно сильный характер, а мне хочется иметь при себе человека, которому я могу доверять и на которого могу положиться. И кто в любой момент защитит меня.

— То есть поддержит в желании добиться своего? — засмеялся я.

И мы рука об руку вошли в дом. Не знаю почему, но в тот день в доме было сумрачно. Наверное, потому, что солнце только что ушло с террасы, и все сразу как-то померкло в предчувствии надвигающейся тьмы.

— Что случилось, Майк? — спросила Элли.

— Не знаю, — ответил я. — Мне вдруг сделалось холодно.

— Словно мороз по коже пробежал — есть такое выражение, да? — спросила Элли.

Греты в доме не было. Слуги сказали, что она пошла гулять.

Теперь, когда моя мать узнала про нашу женитьбу и познакомилась с Элли, я сделал то, что уже некоторое время собирался сделать. Я послал ей чек на большую сумму. Велел перебраться в дом получше и докупить нужную мебель. Я, конечно, не был уверен, что она примет чек. Эти деньги я не заработал и не мог даже прикинуться, будто они принадлежат мне. Как я и ожидал, она вернула разорванный пополам чек с запиской. «Мне эти деньги не нужны, — писала она, — Каким ты был, таким и останешься. Больше я в этом не сомневаюсь. Да поможет тебе Бог». Я швырнул записку Элли.

— Вот, полюбуйся, какая у меня мать, — сказал я, — Из-за того, что я женился на богатой и живу на деньги жены, эта старая язва готова сжить меня со свету.

— Не волнуйся, — ответила Элли. — Так рассуждает не она одна. Ничего, со временем оттает. Она тебя очень любит, Майк, — добавила она.

— Тогда почему она все время требует от меня, чтобы я изменился? Чтобы стал таким же, как она? Я — это я. И никем другим не стану. Я уже не мальчик, чтобы она могла лепить из меня то, что ей заблагорассудится. Я взрослый человек. Какой есть, таким и буду!

— Будешь, будешь, — согласилась Элли. — И я тебя люблю.

И затем, наверное, чтобы меня отвлечь, она спросила нечто, еще больше меня обеспокоившее:

— Что ты думаешь о нашем новом дворецком?

Я ничего о нем не думал. Да и что было о нем думать? Кстати, я считал, что он куда лучше нашего прежнего дворецкого, который даже не старался скрыть, что презирает меня, считает меня выскочкой.

— Вполне порядочный человек, — ответил я. — А почему ты спрашиваешь?

— Мне только что пришло в голову, не из охранников ли он.

— Из охранников? О чем ты говоришь?

— Не нанял ли дядя Эндрю детектива, подумалось мне.

— Для чего?

— Вдруг кто-нибудь решит меня украсть. В Штатах у нас всегда были охранники, особенно в загородных резиденциях.

Еще один минус в жизни богачей, о котором я и представления не имел?

— Только этого не хватало!

— Ну не знаю… Я-то к этому привыкла. А в чем дело? Не стоит на это обращать внимания.

— А его жена тоже охранница?

— Вполне возможно, хотя готовит она отлично. Дядя Эндрю, а может, и Стэнфорд Ллойд — не знаю, кому из них пришла в голову эта мысль, — думаю, немало заплатили нашим прежним слугам, чтобы они ушли, а тем временем приготовили эту пару. Проделать все это большого труда не составило.

— И ничего тебе не сказали? — не мог поверить я.

— Они и не собирались мне говорить. Я ведь могла поднять шум. Конечно, вполне возможно, что я ошибаюсь, — задумчиво произнесла она. — Хотя, когда вокруг тебя всю жизнь крутятся подобные люди, ты волей-неволей учишься их отличать.

— Бедная маленькая богачка, — зло сказал я. Элли ничуть не обиделась.

— Весьма подходящее определение, — согласилась она.

— Каждый раз я обнаруживаю в тебе все новые и новые качества, — признался я.

Глава 9

Удивительная вещь — сон. Ложишься спать с мыслями о цыганах, о шпионах и детективах, засланных в твой дом, об угрозе похищения и еще о сотне всяких неприятностей, а как только засыпаешь, все эти мысли исчезают, испаряются. Ты путешествуешь по каким-то неведомым странам, и, когда просыпаешься, мир выглядит совсем иначе. Ни страхов, ни дурных предчувствий. Вот и я, проснувшись утром семнадцатого сентября, испытывал необыкновенный душевный подъем.

«Чудесный день! — убежденно сказал я себе. — Мне предстоит чудесный день». Я не кривил душой и был в этот момент похож на персонажей рекламных объявлений, призывающих посетить, поехать, доставить себе удовольствие, и прочее, и прочее. Я тоже собирался кое-что посетить. Мы с майором Филпотом договорились встретиться на распродаже, которая должна была состояться в особняке, расположенном милях в пятнадцати от нас. Там имелись весьма неплохие вещи, и я уже отметил для себя в каталоге две-три позиции, и во мне даже проснулся азарт, видимо, свойственный завсегдатаям аукционов.

Филпот недурно разбирался в старинной мебели и серебре, но не потому, что был натурой артистической, скорее наоборот, а просто потому, что знал в этом толк. В его семье все в этом разбирались.

За завтраком я еще раз просмотрел каталог. Элли спустилась вниз, уже одевшись для верховой езды. Теперь по утрам она часто ездила верхом — иногда одна, иногда в компании с Клодией. Как у многих американцев, у нее была привычка пить утром только кофе и апельсиновый сок. Я же теперь, поскольку нужды сдерживать себя не было, на манер какого-нибудь викторианского сквайра[317] обязательно заказывал горячее, причем из нескольких блюд. В то утро я ел почки, а потом жаренную с беконом колбасу. Очень вкусно.

— А вы что собираетесь делать, Грета? — спросил я.

Грета ответила, что должна встретиться с Клодией Хардкасл на станции в Маркет-Чэдуэлле, и они отправятся в Лондон на распродажу белья, в специализированный магазин на Бонд-стрит. Я спросил, какого белья — дамского?

Окинув меня презрительным взглядом, Грета объяснила, что они едут на распродажу постельного белья и полотенец. В присланном ей недавно каталоге объявлены весьма низкие цены.

— Если Грета на целый день уезжает в Лондон, то почему бы тебе не встретиться с нами у «Джорджа» в Бартингтоне? В этом ресторане, по словам Филпота, неплохо кормят. Он тоже хотел бы, чтобы ты приехала. В час дня. Надо проехать через Маркет-Чэдуэлл и мили через три повернуть. Там, по-моему, есть указатель.

— Ладно, — согласилась Элли. — Приеду.

Я помог ей сесть на лошадь и смотрел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями. Она поднималась по одной из петляющих троп, потом спускалась в низину и там мчалась во весь опор. Я оставил ей маленькую машину, потому что ее было легче парковать, а сам сел в большой «крайслер»[318] и прибыл в Бартингтон как раз к началу распродажи. Филпот был уже там и занял мне место.

— Есть недурные вещи, — сказал он. — Две отличные картины: Ромни[319] и Рейнольдс[320]. Вас они интересуют?

Я покачал головой. В ту пору меня привлекали только современные художники.

— Приехало несколько перекупщиков, — продолжал Филпот. — Двое из Лондона. Видите вон там худого человека с поджатыми губами? Это Крессингтон. Очень известная личность. А вы один, без жены?

— Да, один, — ответил я, — ее не очень занимают распродажи. И, кроме того, мне не хотелось, чтобы она приезжала сюда.

— Почему?

— Хочу сделать ей сюрприз, — объяснил я. — Вы обратили внимание на номер сорок два?

Он взглянул в каталог, а потом на вещи.

— Хм. Письменный стол из папье-маше? Славная вещица. Великолепная работа. Да еще письменный стол! Редко встречается. Бюваров вот полно. А это старинная вещь. Никогда такой не видел.

На крышке стола была инкрустация, изображающая Виндзорский замок[321], а по бокам — букеты из роз, веточки трилистника и цветки чертополоха.

— И в отличном состоянии, — заметил Филпот, с любопытством посмотрев на меня. — Никогда бы не подумал, что у вас вкус к таким вещам…

— Да нет, — улыбнулся я. — На мой взгляд, эта вещь чересчур изысканная и причудливая. Но Элли такой стиль нравится. На следующей неделе у нее день рождения, вот я и решил сделать ей сюрприз. Потому мне и не хотелось, чтобы она была здесь. Я уверен, что лучшего подарка для нее не сыскать. Она будет в восторге.

Мы расселись по местам, и распродажа началась. За тот стол запросили довольно дорого. Оба перекупщика из Лондона тоже очень им заинтересовались, причем один из них очень умело скрывал свою заинтересованность. Я так и не понял, как зорко следивший за ним аукционист исхитрился заметить, как он легонько качнул каталогом — знак, что выходит из игры. Еще я купил резной чиппендейлский[322] стул, который, как мне казалось, будет неплохо смотреться у нас в холле, и парчовые занавеси в довольно приличном состоянии.

— Вижу, аукцион вам понравился, — заметил Филпот, поднимаясь с места, когда аукционист объявил об окончании утренней распродажи. — Во второй половине дня тоже придете?

— Нет, — покачал я головой. — Больше меня там ничего не интересует. Будут торговать в основном мебелью для спальни и коврами.

— Я так и думал. Что ж… — Он взглянул на часы. — Нам, пожалуй, пора. Элли будет ждать нас у «Джорджа»?

— Да, она обещала подъехать.

— А мисс Андерсен?

— Грета уехала в Лондон, — сказал я. — На распродажу постельного белья. По-моему, вместе с мисс Хардкасл.

— А, да, Клодия на днях что-то говорила об этом. Теперешние цены на простыни и вообще на все остальное стали просто чудовищными. Знаете, сколько стоит полотняная наволочка? Тридцать пять шиллингов. А когда-то мы платили по шесть шиллингов за штуку.

— Откуда вам известны цены на предметы домашнего обихода? — удивился я.

— Из жалоб моей жены, — улыбнулся Филпот. — Вы превосходно выглядите, Майк. У вас такой жизнерадостный вид.

— Наверное, потому что я купил этот стол из папье-маше, — объяснил я. — Во всяком случае, и поэтому. Сегодня я с самого утра чувствую себя счастливым, знаете, как бывает, когда все идет как по маслу.

— Гм, — отозвался Филпот, — будьте осторожны. Говорят, такое состояние обычно предвещает беду.

— Мало ли что говорят, — возразил я.

— Умерьте вашу радость, молодой человек, — посоветовал Филпот, — а не то и вправду накличете беду.

— Я в эти глупости не верю, — заявил я.

— А как насчет предсказаний цыган?

— Последнее время нашей цыганки что-то не видно, — сказал я. — С неделю уже, во всяком случае.

— Уехала куда-нибудь, — предположил Филпот.

Он спросил меня, не подвезу ли я его. Я ответил, что, конечно, подвезу.

— А то зачем попусту гонять обе машины? Когда будем возвращаться, вы меня здесь высадите, ладно? А что, Элли тоже приедет на машине?

— Да, на малолитражке.

— Надеюсь, у «Джорджа» нас на славу покормят, — сказал майор Филпот. — Я голоден.

— Вы что-нибудь купили? — спросил я. — Я так увлекся, что ничего вокруг не видел.

— Да, вы с такой страстью отдались торгам, что даже перестали замечать, как ведут себя перекупщики. Нет, я ничего не купил. Поторговался немного, но все оказалось куда выше той цены, которую я готов был заплатить.

Я знал, что, хотя Филпоту принадлежало много земли в округе, денежный его доход был невелик. С одной стороны, крупный землевладелец и в то же время чуть ли не бедняк. Он, конечно, мог бы продать часть своих владений, но не собирался этого делать. Он очень любил свою землю.

Когда мы подъехали к ресторану, там уже стояло много машин — наверное, туда съехались те, кто был на аукционе. Но машины Элли среди них не было. Мы вошли, я огляделся вокруг: Элли пока еще не явилась. Но было только самое начало второго.

В ожидании Элли мы выпили по стаканчику у стойки. В баре было полно народу. Я заглянул в ресторан, наш столик был пустым, а за другими расположились в основном местные жители. Возле окна я увидел человека, лицо которого показалось мне знакомым. Где я его встречал и когда, я вспомнить не мог, но что встречал, не сомневался Был он, по-моему, не из местных. Слишком хорошо одет. Конечно, при моем образе жизни мне довелось встречаться со многими людьми, всех не упомнишь. На аукционе его вроде бы не было… Нет ничего противнее таких вот провалов в памяти.

Ко мне подплыла хозяйка ресторана, как всегда одетая в черное шелковое платье, и спросила:

— Вы будете обедать, мистер Роджерс? А то тут люди ждут места.

— Через минуту-другую приедет моя жена, — объяснил я и вернулся к Филпоту, подумав про себя, что у Элли, наверное, спустило колесо.

— Нам лучше сесть, — сказал я. — А то они нервничают. Ведь у них сегодня аншлаг. Боюсь, — добавил я, — что Элли не самая пунктуальная из дам.

— Дамы, как известно, любят заставлять нас ждать, — любезно отозвался Филпот. — Ладно, Майк, будь по-вашему. Пойдемте за стол.

Мы заказали бифштекс и почки в тесте и приступили к еде.

— Как ей не стыдно — так нас подвела, — возмущался я. И добавил, что все это из-за того, что Грета уехала в Лондон. — Элли привыкла, — пояснил я, — что Грета всегда напоминает, что ей пора выходить, следит, чтобы она не опаздывала.

— Она очень полагается на мисс Андерсен?

— В таких вещах — да, — ответил я.

Мы съели бифштекс и почки и принялись за яблочный пирог, не слишком щедро украшенный кремом.

— Не забыла ли она про нас вообще? — вдруг спросил я.

— Может, ей позвонить?

Я подошел к телефону и набрал наш номер. Ответила кухарка, миссис Карсон.

— О, это вы, мистер Роджерс? Миссис Роджерс еще не возвратилась.

— Что значит «не возвратилась»? Откуда?

— Не возвратилась с прогулки верхом.

— Но она уехала сразу после завтрака! Не могла же она кататься все утро!

— Она ничего не сказала. Я давно ее жду.

— Почему вы не позвонили мне раньше и не сказали, что она не вернулась? — спросил я.

— Я не знала, куда звонить. Откуда мне знать, где вы?

Я сказал ей, что я у «Джорджа» в Бартингтоне, и дал номер телефона. Она должна была позвонить, как только Элли вернется или позвонит. Затем я вернулся к нашему столику. Увидев мое лицо, Филпот сразу понял: что-то случилось.

— Элли не вернулась домой, — сказал я. — Утром она уехала кататься. Она часто ездит по утрам, но не больше чем полчаса.

— Пока не стоит так волноваться, дружище, — стал успокаивать меня Филпот. — Вы живете в безлюдном месте, сами знаете. Может, лошадь сломала ногу, и Элли пришлось возвращаться пешком. А там спуски да подъемы. И никого поблизости, кто мог бы оказать помощь.

— Если бы она передумала и решила заехать к кому-нибудь, она могла бы позвонить сюда, — размышлял я, — и попросить передать нам.

— Не горячитесь, — остановил меня Филпот. — Лучше пойдемте попробуем что-нибудь разузнать.

Когда мы подошли к стоянке, от нее только что отъехала машина. В ней был тот самый человек, которого я увидел в ресторане, и внезапно до меня дошло, кто это. Стэнфорд Ллойд или кто-то, очень на него похожий. Но что он делает здесь? Приехал повидаться с нами? Если да, то почему нас не известил? В машине рядом с ним сидела женщина, ну просто вылитая Клодия Хардкасл. Но Клодия уехала в Лондон за покупками вместе с Гретой. Надо сказать, все это порядком меня смутило… Пока мы ехали, Филпот изредка на меня посматривал. Поймав его взгляд, я с горечью усмехнулся:

— Недаром сегодня утром вы велели мне поменьше радоваться.

— Выкиньте эту чепуху из головы. Она могла упасть, растянуть связки, мало ли что. Хотя она неплохо держится в седле, — добавил он. — Я видел. Думаю, что все обойдется.

— Кто знает, — отозвался я.

Мы ехали быстро и наконец очутились на той дороге, которая вела через пустошь к нашему дому. Поглядывая по сторонам, мы то и дело останавливались, чтобы расспросить попадавшихся нам навстречу людей. От землекопа, нарезавшего лопатой торфяные брикеты, мы услышали первую новость.

— Часа два назад, а может, и раньше, я видел лошадь без всадника, — сказал он. — Хотел даже поймать, да только она не подпустила меня к себе и ускакала. А из людей никого не видел.

— Лучше поедемте к вам домой, — посоветовал Филпот. — Может, там уже что-нибудь известно.

Но дома никто ничего не знал. Вызвав конюха, мы послали его на поиски Элли. Филпот позвонил к себе и велел кому-то из слуг тоже отправиться искать Элли. А мы с ним пошли по тропинке через рощу, по которой Элли ездила чаще всего, и оттуда вышли в низину.

Сначала ничего не приметили. Но когда двинулись вдоль опушки к месту, где сходилось еще несколько тропинок, мы ее нашли. Сначала нам показалось, что лежит кучка одежды. Рядом паслась вернувшаяся к ней лошадь. Я не помня себя помчался к ней. Филпот бросился вслед за мной с такой прытью, какую трудно было ожидать от человека его возраста.

Элли лежала, запрокинув лицо к небу.

Филпот склонился к ней. И тотчас выпрямился.

— Надо немедленно разыскать доктора Шоу, — сказал он. — Он живет ближе остальных. Только… боюсь, это бесполезно, Майк.

— Вы хотите сказать… Она умерла?

— Да, — ответил он. — Не будем тешить себя напрасной надеждой.

— О Господи! — простонал я и отвернулся. — Нет! Только не Элли.

— Хлебните-ка. — Он вынул из кармана фляжку, открутил пробку и протянул фляжку мне.

— Спасибо, — сказал я одеревеневшими губами и отхлебнул большой глоток.

Подъехал конюх, и Филпот послал его за доктором Шоу.

Глава 10

В старом побитом «лендровере»[323] прибыл Шоу. В этой машине он, наверное, ездил в непогоду по отдаленным фермам. Едва на нас взглянув, он сразу подошел к Элли и наклонился над ней. Потом приблизился к нам.

— Она умерла по меньшей мере часа три-четыре назад. Как такое могло случиться?

Я объяснил ему, что, Элли, как обычно, поехала после завтрака кататься.

— Ну а раньше во время таких прогулок с ней не случалось никаких неприятностей?

— Нет, — ответил я, — она превосходная наездница.

— Да, я знаю. Сам не раз видел ее верхом. Насколько мне известно, она еще ребенком умела сидеть на лошади. Не случилось ли с ней на этот раз чего-то такого непредвиденного? Например, лошадь испугалась и понесла…

— Почему лошадь должна испугаться? Это очень спокойное животное..

— У этой лошади на редкость спокойный нрав, — подтвердил майор Филпот. — Она всегда хорошо себя вела, исключительно спокойна. У Элли что-нибудь сломано?

— Я ее еще не осматривал, но, по-моему, никаких физических повреждений у нее нет. Конечно, может быть внутреннее кровоизлияние, а может, и шок.

— От шока не умирают, — заметил я.

— Иногда умирают. Если у нее было плохое сердце..

— Ее американские родственники утверждали, что у нее что-то такое было, какой-то там порок..

— Гм, я этого что-то не заметил, когда ее осматривал. Правда, кардиограммы мы не делали. Ладно, что толку об этом говорить. Узнаем потом. После дознания.

Он окинул меня пытливым взглядом и потрепал по плечу.

— Идите домой и прилягте, — посоветовал он. — Вот у вас-то самый настоящий шок.

В деревне люди каким-то непостижимым образом появляются ниоткуда, и к этому времени вокруг нас уже собралось человека три: один подошел с дороги, где стоял в ожидании попутного транспорта, затем краснощекая женщина, которая, срезая путь, шла на ферму, и дорожный рабочий.

Они охали и обменивались репликами.

— Бедняжка.

— Совсем еще молоденькая. Ее что, лошадь сбросила, да?

— От лошадей только и жди беды.

— Это миссис Роджерс, что ли? Американка из «Тауэрса»?

Только когда они вволю напричитались, старик дорожник, качая головой, сказал:

— Я, кажись, видал, как это случилось. Да, видал.

— Что именно вы видели? — резко обернулся к нему доктор.

— Как лошадь скакала.

— А как дама упала, вы не видели?

— Нет, этого не видал. Я видел, как она ехала по опушке леса, но потом я повернулся и принялся снова разбивать камни. А потом слышу — стук копыт, ну и увидел, как скачет лошадь. Мне и в голову не пришло, что случилось неладное. Я решил, что дама зачем-то слезла с лошади и отпустила ее. Лошадь бежала не ко мне, а в противоположную сторону.

— И что дама лежит на земле, вы тоже не видели?

— Нет. Я плохо вижу издалека. Я и лошадь заметил только потому, что она оказалась на фоне неба, где светлее.

— Дама ехала одна? С ней рядом никого не было?

— Никого. Одна она была. Вон туда поехала, прямо к лесу. Нет, кроме нее и лошади, я больше никого не видел.

— Наверное, ее напугала цыганка, — вдруг сказала краснощекая женщина.

Я круто повернулся к ней.

— Какая цыганка? Когда?

— Это было… Это было часа три-четыре назад, когда я утром шла по дороге. Примерно без четверти десять я увидела цыганку. Ту, что живет в коттедже на краю деревни. По крайней мере, мне показалось, что это была она. Но точно не скажу — она шла от меня далеко по дорожке среди деревьев. Но только она носит у нас в округе красную накидку. Мне рассказывали, что она и раньше говорила гадости бедной молоденькой американке. Угрожала ей. Твердила, что случится беда, если она отсюда не уедет. Грозила вовсю.

— Цыганка! — сказал я. И с горечью пробормотал про себя, но так, чтобы все слышали: — Цыганское подворье! Лучше бы нам никогда не видеть этого места.

Книга третья