Карибская тайна. Отель Бертрам. Третья девушка. Ночная тьма — страница 106 из 108

Глава 1

Удивительно трудно восстановить в правильной последовательности события, происшедшие после смерти Элли. До этого момента, как вы сами могли убедиться, я все прекрасно помнил. Только сомневался, с чего начать рассказ, — вот и все. Но смерть Элли словно острый нож разрезала мою жизнь пополам К тому, что произошло потом, я оказался совсем не подготовленным. Я стал путаться в появлявшихся вокруг меня людях, в сменявших друг друга событиях. Я вообще не очень понимал, что происходит. Словно это происходило не со мной, а с кем-то другим.

Все были очень добры ко мне. Это мне запомнилось лучше всего. Я спотыкался на каждом шагу и совершенно не знал, что делать. Грета же была в своей стихии. Она обладала присущим только женщинам удивительным умением взять ситуацию под контроль. Все эти мелкие, вроде бы пустяковые проблемы, которые нужно кому-то решать. Я на это был совершенно не способен.

По-моему, первое, что я отчетливо помню после того, как Элли унесли и я вернулся к себе домой — к нам домой, в наш дом, — был визит доктора Шоу, который пришел побеседовать со мной. Я не помню точно, когда это было. Разговаривал он спокойно, ласково, рассудительно, стараясь объяснить мне, как теперь обстоят дела.

Приготовления. Я помню, как он несколько раз употребил это слово. До чего же оно противное! И все, что за ним стоит. А все, что стоит за громкими понятиями, такими как любовь, секс, жизнь, смерть, ненависть, — чепуха. Вовсе не они определяют наше существование. А множество других, мелких, унизительных вещей, о которых вы и не думаете, пока они не возникнут перед вами, и от которых вам никуда не уйти. Явились агенты из похоронного бюро, и начались приготовления к похоронам. Слуги ходили по комнатам, опуская шторы на окнах. Почему из-за того, что умерла Элли, нужно опускать шторы? Какие глупости!

Именно поэтому, помнится мне, я и испытывал благодарность к доктору Шоу. Потому что он терпеливо внушал мне, что следует делать, говорил он очень медленно, ибо хотел быть уверенным, что его слова до меня доходят.

Я и понятия не имел, что представляет собой дознание коронера[324], обязательное при невыясненных обстоятельствах смерти. Я никогда в такой процедуре не участвовал, а потому она показалась мне удивительно надуманной и в высшей степени непрофессиональной. Коронер, суетливый коротышка в пенсне, предложил мне опознать погибшую, рассказать, как мы в последний раз виделись за завтраком, как Элли по своему обыкновению уехала кататься верхом и как мы договорились встретиться за обедом у «Джорджа». В тот день она была такой, как всегда, сообщил я, и не жаловалась на самочувствие.

Доктор Шоу излагал свои показания спокойным тоном, но как-то неубедительно. Серьезных повреждений нет, сломана ключица, есть ушибы, какие бывают в результате падения с лошади, не очень серьезные и полученные в ту же минуту, когда наступила смерть. Она лежала на том же месте, где, по-видимому, и упала. По его мнению, смерть была мгновенной. Причина смерти — не телесные повреждения, а паралич сердца в результате шока. Насколько я сумел уразуметь из длинной вереницы медицинских терминов, Элли погибла просто из-за остановки дыхания, от чего-то вроде удушья. Все внутренние органы у нее были жизнеспособными, содержимое желудка подозрений не вызывало.

Грета тоже давала показания, но более настойчиво, чем доктор Шоу, утверждала, что у Элли три-четыре года назад были проблемы с сердцем. Ничего определенного ей не известно, но родственники Элли иногда говорили, что у нее неважное сердце и что ей нельзя себя перетруждать. Но ничего более определенного она никогда не слышала.

Затем допрашивали свидетелей, которые были поблизости от того места, где разыгралась трагедия. Первым говорил человек, который укладывал торф. Он видел, как дама проехала мимо него; она была на расстоянии примерно пятидесяти ярдов. Он знал, кто она, хотя прежде никогда с ней не разговаривал. Это была хозяйка нового дома.

— Вы узнали ее по внешнему виду?

— Нет, не совсем. Я узнал ее лошадь, сэр. Над копытом у нее белая метина. Она раньше принадлежала мистеру Кэри из Шеттлгрума. Говорили, что это смирная лошадь и вполне годится даме для верховой езды.

— Как вела себя лошадь, когда вы ее видели? Не слушалась?

— Да нет, вроде бы не баловала.

Утро выдалось славное, продолжал он. Люди поблизости почти не проходили. Во всяком случае, он не приметил. По этой дороге через пустошь вообще не часто ходят, только если нужно было срезать путь к одной из ферм. Другая дорога пересекала эту через милю. Утром ему попались на глаза один-два человека, но он не обратил на них внимания — один был на велосипеде, другой шел пешком. Они были от него слишком далеко, чтобы он сумел разглядеть их, да и вообще он многого не заметил. До того как он увидел даму в седле, он видел старую миссис Ли, так, во всяком случае, ему показалось. Она шла по дороге в его сторону, а потом свернула в лес. Она часто ходит на пустоши, то зайдет в лес, то выйдет на тропинку.

Коронер спросил, почему в суд не доставили миссис Ли. Насколько ему известно, ей послали повестку. Выяснилось, что несколько дней назад миссис Ли уехала из деревни — когда именно, никто не знал. И куда — тоже. Она часто уезжала и приезжала, никого не ставя в известность, поэтому ничего необычного в этом не было. Двое-трое из присутствующих добавили, что в тот день, когда случилось несчастье, ее в деревне не было. Коронер снова обратился к старику дорожнику:

— Вы, однако, считаете, что видели миссис Ли?

— Не могу сказать наверняка. Зря говорить не буду. Я видел высокую женщину, которая шла широким шагом, и на ней была красная накидка, какую часто носит миссис Ли. Но я особенно не приглядывался, я ж работал. Может, это была она, а может, и нет. Откуда мне знать?

А потом повторил то, что уже рассказал нам. Он видел, как дама проехала мимо него, ему и раньше приходилось видеть ее верхом на лошади, а потому особенного внимания на нее не обратил. Позже он увидел ее лошадь, вроде чем-то напуганную. «По крайней мере, так мне подумалось», — сказал он. Он не знал, во сколько это случилось. Часов в одиннадцать, а то и раньше. Позже он опять видел лошадь, только уже гораздо дальше. Она бежала к лесу.

Потом коронер вызвал меня и задал несколько вопросов насчет миссис Ли, миссис Эстер Ли, которая проживает в коттедже на окраине деревни.

— Вы и ваша жена знали миссис Ли в лицо?

— Да, — ответил я, — довольно хорошо.

— Вы с ней разговаривали?

— Да, несколько раз. Точнее, — добавил я, — это она разговаривала с нами.

— Она когда-нибудь угрожала вам или вашей жене?

Я ответил не сразу.

— В некотором смысле, пожалуй, да, — признал я, — но мне и в голову не приходило..

— Что именно?

— Мне и в голову не приходило, что она говорит всерьез, — ответил я.

— В ее словах была обида на вашу жену?

— Моя жена как-то упомянула, будто ей кажется, что миссис Ли что-то против нее имеет, но она не может понять, что именно.

— Может, вы или ваша жена когда-нибудь позволили себе выгнать ее из своего поместья, угрожали ей или грубо с ней обращались?

— Грубила только она.

— Не создалось ли у вас впечатления, что она человек душевно неуравновешенный?

— Пожалуй, — подумав, ответил я. — По-моему, она решила, что земля, на которой мы построили себе дом, принадлежит ей или ее племени, или как они там себя называют. Своего рода навязчивая идея, — добавил я, — и, похоже, эта мысль овладевала ею все больше и больше.

— Понятно. Она никогда не угрожала вашей жене физической расправой?

— Нет, — поколебавшись, отозвался я. — Этого я сказать не могу. Просто запугивала ее, знаете все эти трюки, которые цыгане используют во время гадания: «Тебя ждет беда, если ты отсюда не уберешься». Или: «Тебя настигнет проклятие, если ты останешься здесь».

— Фигурировало ли в ее угрозах слово «смерть»?

— Пожалуй, да. Но мы не воспринимали это все всерьез. Я, по крайней мере, — уточнил я.

— А ваша жена?

— Боюсь, она — да. Старуха, как вам известно, умеет наводить страх. Но не думаю, чтобы она соображала, о чем говорит и что делает.

Дознание было отложено на две недели. Все обстоятельства свидетельствовали о том, что смерть Элли была несчастным случаем, но не хватало фактов, чтобы определить, чем именно она вызвана. Коронер отложил расследование, чтобы выслушать показания миссис Эстер Ли.

Глава 2

На следующий день после дознания я навестил майора Филпота. Сообщив ему, что в то утро некто, кого старик дорожник принял за миссис Эстер Ли, шел через лес, я спросил его:

— Как по-вашему, способна ли эта старуха совершить убийство? Вы ведь хорошо ее знаете.

— Не думаю, Майк, — ответил он. — Чтобы совершить подобное преступление, нужно иметь серьезный повод, например, отомстить за нанесенный ущерб или обиду. А что ей сделала Элли? Ничего.

— Да, мое предположение кажется невероятным, я знаю. Но почему она то и дело возникала словно из-под земли и донимала Элли угрозами, требуя, чтобы она уехала отсюда? Словно у нее была причина затаить злобу на Элли, но из-за чего? Она никогда раньше не видела Элли, ведь та приехала из другой страны… Между ними не было ничего общего…

— Знаю, знаю, — отозвался Филпот, — и тем не менее, Майк, меня не покидает чувство, что есть что-то такое, чего мы не знаем. Например, бывала ли ваша жена в Англии до вашей женитьбы? Быть может, какой-то отрезок жизни она провела в здешних местах?

— Нет, я уверен, что никогда. Но мне о многом трудно судить. Я, по правде говоря, так мало знаю про Элли. Понятия не имею, с кем она была знакома, где бывала. Мы ведь познакомились совсем недавно. — Боясь сказать лишнее, я замолчал, но потом все-таки продолжил: — Знаете, как мы встретились? Ни за что не догадаетесь. — И вдруг я, сам не зная почему, расхохотался. Но тотчас взял себя в руки. Я чувствовал, что вот-вот впаду в истерику.

Я видел, что он терпеливо ждет, пока я приду в себя. Он, несомненно, был человек деликатный.

— Мы встретились здесь, на Цыганском подворье, — сказал я. — Я прочел объявление о продаже «Тауэрса» и пошел по дороге, ведущей на вершину холма, потому что мне хотелось посмотреть, что представляет собой это поместье Вот как я впервые ее увидел Она стояла под деревом. Я ее напугал — или скорей она меня напугала. Во всяком случае, именно с этого все и началось А потом мы приехали жить сюда, в это проклятое Богом и людьми место.

— Вы уже тогда чувствовали, что вас здесь ждет беда?

— Нет. Да… По правде говоря, не знаю. Я никогда в этом даже себе не признавался. Не хотел признаться. А вот Элли, по-моему, с самого начала боялась жить здесь. — И не очень уверенно добавил: — По-моему, кто-то умышленно старался ее напугать.

— Что вы хотите этим сказать? — довольно резко спросил он. — Кто хотел ее напугать?

— Может быть, эта цыганка. Она искала встреч с Элли, чтобы внушить ей, что это место принесет ей несчастье. Убеждала ее уехать.

— Почему же вы сразу не сказали мне об этом? — сердито спросил он. — Я бы поговорил с Эстер. Велел бы ей попридержать язык.

— Но зачем она это делала? — допытывался я. — Что ею двигало?

— Подобно многим людям, — ответил Филпот, — она любит напускать на себя важность. Вот и пристает ко всем: одним пророчит беду, другим — прямо-таки рай земной. Короче, любит изобразить из себя настоящую гадалку.

— А что, если ей за это заплатили? — предположил я. — Мне сказали, что к деньгам у нее слабость.

— Да, к деньгам она очень неравнодушна. А кто вас навел на эту мысль?

— Сержант Кин, — ответил я. — Сам я до такого никогда бы не додумался.

— Понятно… И все-таки я не могу поверить, — он в сомнении покачал головой, — что она умышленно старалась напугать вашу жену до такой степени — довести ее до того, что случилось…

— Может, она и не предполагала, что все… так вот кончится. Возможно, она чем-то напугала лошадь, — сказал я. — Ну не знаю… выпустила шутиху[325] или взмахнула чем-то ярким… Порой мне кажется, что она затаила обиду на Элли, но почему? Понятия не имею.

— Ну какая у нее может быть обида на вашу жену?

— А это место никогда ей не принадлежало? — спросил я. — Земля то есть.

— Нет. Цыган, правда, несколько раз прогоняли оттуда. Их всегда гонят, но не думаю, что они всю жизнь пребывают в обиде на новых владельцев земли.

— Да, едва ли… И тем не менее меня все время гложет мысль, что мы здорово кому-то помешали.

— Но чем? Чем конкретно?

Я стал рассуждать вслух:

— Возможно, это может показаться слишком надуманным… Но предположим, сержант Кин прав: ей действительно кто-то заплатил, чтобы она донимала нас своими гнусными предсказаниями. Чего же этот некто добивался? Чтобы мы оба убрались отсюда? Изводила она главным образом Элли. Это понятно: женщину запугать куда легче. Рассчитывали, что я в свою очередь начну за нее волноваться, и в конце концов мы отсюда сбежим. Если мои рассуждения верны, то этот некто хочет, чтобы земля снова поступила в продажу. Потому что сам жаждет заполучить нашу землю.

— Что ж, ваше предположение вполне логично, — отозвался Филпот, — только я не могу понять, кому и зачем так понадобилась эта земля?

— Может, кто-то обнаружил там полезные ископаемые, о которых никто и не подозревает?

— Едва ли. — Он энергично покачал головой.

— Или тут где-то клад? Я понимаю, это звучит глупо, но кто знает: вдруг здесь спрятали деньги после ограбления большого банка.

Филпот снова покачал головой, но уже менее энергично.

— Мы ничего не поймем, — продолжал я, — пока не выясним, кто прячется за спиной миссис Ли. Может, у Элли есть какой-то неведомый нам враг?

— И что же, вы кого-то подозреваете?

— Да нет. Она же здесь никого раньше не знала. В этом я твердо уверен. — Я встал. — Спасибо, что выслушали меня.

— Жаль, что ничем не сумел вам помочь.

Выйдя за дверь, я сунул руку в карман и нащупал твердый округлый бочок. Затем, все-таки решившись, повернулся и снова вошел в гостиную.

— Мне хотелось бы вам кое-что показать. Вообще-то я нес это сержанту Кину, чтобы услышать его мнение, — добавил я и вынул из кармана камень, завернутый в измятый кусок бумаги, на котором печатными буквами было кое-что написано.

— Это бросили в окно за завтраком сегодня утром, — сказал я. — Я спускался по лестнице, когда услышал звон разбитого стекла. Когда мы с Элли только приехали сюда, нам тоже бросили в окно камень. Может, и второй раз швырял тот же самый человек. А может, и нет.

Я развернул бумагу и протянул ее Филпоту. Обрывок грязной оберточной бумаги. На ней были какие-то печатные буквы, выведенные выцветшими чернилами. Филпот надел очки и стал вчитываться в написанное. Там было всего несколько слов: «Вашу жену убила женщина».

Филпот поднял глаза.

— Поразительно! — пробормотал он. — А первая записка, которую вы получили, тоже была написана печатными буквами?

— Не помню. Я даже не помню, что там было написано. Мы тогда не сомневались, что это дело рук местной шпаны. Но это уже не похоже на хулиганскую выходку.

— Вы считаете, что камень бросил человек, который что-то знает?

— Скорее, кто-то решил надо мной поглумиться. Знаете ведь, как любят в деревнях писать анонимные письма, — одно из лучших развлечений.

— По-моему, вы правы, — сказал он, протягивая мне обрывок, — эту записку надо отнести сержанту Кину. В анонимках он разбирается куда лучше меня.

Сержант Кин был явно заинтригован.

— Странные тут творятся дела, — заметил он.

— Что, по-вашему, все это значит? — спросил я.

— Трудно сказать. Может, просто со злобы хотят кого-то подставить?

— А может, намекают на миссис Ли?

— Нет, не думаю. Скорее… Скорее дело было так… Возможно, кто-то что-то видел или слышал — шум, крик или лошадь промчалась мимо, — и сейчас же после этого наткнулся на какую-то женщину. Но тогда выходит, что та женщина не была цыганкой, про цыганку не стали бы писать — все и так уверены, что именно она все это устроила. Нет, здесь же, похоже, говорится о совершенно другой женщине.

— А что насчет цыганки? — спросил я. — Есть какие-нибудь новости, нашли ее?

Он медленно покачал головой:

— Нам известно несколько мест, куда она обычно ездит. В восточную Англию. У нее там друзья — среди цыган. По их словам, нынче она туда не приезжала, но особенно верить им нельзя. Они всегда предпочитают помалкивать. Мы опросили местных жителей — они ее там довольно хорошо знают. Они тоже говорят, что в последнее время миссис Ли не появлялась. Да, по правде говоря, я и не думаю, что она отправилась… в восточную Англию.

Последние слова он произнес с особенным нажимом.

— Я не совсем вас понимаю, — признался я.

— Логично было бы допустить, что она боится. Оснований для этого вполне достаточно. Она угрожала вашей жене, пугала ее, а сейчас, скажем, не без ее участия, произошел несчастный случай, и ваша жена умерла. Конечно, она смекнула, что полиция бросится ее разыскивать. Поэтому она уж постаралась скрыться. Она попытается убежать от нас как можно дальше. Не будет показываться в общественных местах и пользоваться общественным транспортом.

— Но, надеюсь, вы ее найдете? У нее такая приметная внешность.

— Разумеется, найдем. Только на это требуется время. То есть если все произошло именно так.

— По-вашему, все могло произойти иначе?

— Видите ли, меня все время смущает одна мысль. Не давал ли ей кто-нибудь денег, чтобы она доводила вашу жену угрозами?

— В таком случае она приложит еще больше усилий, чтобы исчезнуть, — сказал я.

— Но тогда существует и еще кто-то, заинтересованный в том, чтобы она исчезла. Об этом тоже следует помнить, мистер Роджерс.

— Вы имеете в виду того, кто ей платил?

— Да.

— А если этот человек — женщина?

— И похоже, кто-то ее вычислил. Вот и посыпались анонимные записки. Теперь эта женщина тоже затаится. Она-то точно не ожидала, что такое случится. Как бы она ни хотела, чтобы ваша жена уехала отсюда, она никак не думала, что угрозы подкупленной ею цыганки обернутся смертью миссис Роджерс.

— Да, — согласился я, — о таком исходе она наверняка не думала. Все делалось только для того, чтобы запугать нас с Элли и заставить уехать отсюда.

— А кто, по-вашему, должен теперь бояться больше всех? Тот, по чьей вине произошел этот несчастный случай. То есть миссис Эстер Ли. И она может чистосердечно во всем признаться. Сказать, что это была вовсе не ее затея. Повиниться, что ей за это заплатили. И назвать того, кто ей платил. И кому-то это может очень не понравиться, мистер Роджерс?

— Вы имеете в виду того, кого мы с вами вычислили?

— Главное, мы вычислили, что кто-то цыганке платил. Вот этот кто-то и постарается заставить ее замолчать как можно быстрее.

— Вы полагаете, цыганки уже нет в живых?

— Не исключено, — сказал Кин. И вдруг совершенно для меня неожиданно спросил: — Вам известно, что в самой чаще вашей рощицы есть причудливый павильон? Его называют «Каприз».

— Да, — ответил я, — а что? Мы с женой его отремонтировали и обставили. Мы иногда заходили туда, но не очень часто. А почему вы спрашиваете?

— Мы, знаете ли, прочесали все вокруг. И заглянули в «Каприз». Он не был заперт.

— Да, — подтвердил я, — мы его не запирали. Там ничего ценного не было. Всего лишь немудреная обстановка. Диван, шкафчик, стулья.

— Мы подумали, не скрывается ли старая миссис Ли там, но никаких следов ее пребывания не обнаружили. Однако мы нашли вот что. Я как раз собирался показать эту вещь вам. — Он открыл ящик и вынул изящную, отделанную золотом зажигалку. Это была дамская зажигалка, и на ней брильянтами была выложена буква «К». — Эта вещица не принадлежит вашей жене?

— Нет, раз на ней буква «К», — ответил я. — У Элли вообще такой не было. И у мисс Андерсен тоже. Ее зовут Грета.

— Мы нашли зажигалку в «Капризе». Кто ее там оставил? Вещица примечательная, наверное, стоит немалых денег.

— «К»? Не знаю никого, чье имя начиналось бы с этой буквы. За исключением Коры, — задумался я. — Это мачеха моей жены, миссис Ван Стивизант, но я просто не представляю, чтобы она сумела отыскать «Каприз», ведь к нему ведет крутая и сильно заросшая тропинка. И, кроме того, она давно не была у нас. Около месяца. Да я и не видел, чтобы она когда-нибудь пользовалась зажигалкой. Конечно, может, я просто не обратил внимания, — добавил я. — Мисс Андерсен, вот кто у нас всегда все знает.

— Что ж, возьмите зажигалку с собой и покажите ей.

— Хорошо. Но если это действительно зажигалка Коры, странно, что мы с Элли ее не увидели. Там не так много вещей, и мы сразу бы ее заметили. Кстати, мы совсем недавно заходили туда… Зажигалка валялась на полу?

— Да, возле дивана. Но туда мог зайти кто-то еще. Местечко очень удобное — например, для любовного свидания. Я, конечно, имею в виду местных жителей. Но у них вряд ли нашлась бы такая вещь.

— Есть еще Клодия Хардкасл, — вспомнил я. — Но и у нее вряд ли имеются такие дорогие вещи. И что ей делать в «Капризе»?

— Она ведь дружила с вашей женой, правда?

— Да, — подтвердил я, — она была здесь самой близкой подругой Элли.

— Вот как? — удивился сержант Кин.

Я пытливо на него посмотрел.

— Не хотите же вы сказать, что Клодия Хардкасл была… врагом Элли? Нет, это полная чепуха.

— В принципе, я с вами согласен, но, видите ли… женщины… никогда не знаешь, чего от них ожидать.

— Мне кажется… — начал я, но тут же замолчал, потому что то, что я хотел сказать, могло показаться крайне нелепым.

— Да, мистер Роджерс?

— Мне кажется, что Клодия Хардкасл была когда-то замужем за американцем… За американцем по фамилии Ллойд. А главного попечителя капитала моей жены в Америке зовут Стэнфорд Ллойд. Конечно, на свете сотни Ллойдов, и это может оказаться случайным совпадением. Однако какое все это имеет отношение к смерти Элли?

— По-видимому, никакого. Но тем не менее…

— Самое забавное, что в тот самый день, когда произошел… несчастный случай, я видел Стэнфорда Ллойда у «Джорджа» в Бартингтоне… Я ездил туда на ленч.

— Он домой к вам не приезжал?

Я покачал головой и добавил:

— Он был с дамой, которая мне показалась похожей на мисс Хардкасл. Но скорей всего я ошибся. Вы, наверное, знаете, что архитектор, построивший наш дом, — ее брат?

— Она интересовалась вашим домом?

— Нет, — ответил я. — По-моему, она довольно сдержанно относится к творчеству своего брата. — Я встал. — Не стану больше отнимать у вас время. Постарайтесь найти цыганку.

— Могу вас заверить, что поиски будут продолжаться. Коронеру она тоже очень нужна.

Я попрощался с ним и вышел из участка. И, тут, как говорится, легка на помине — из почтового отделения выходит Клодия Хардкасл. Как раз в тот момент, когда я шел мимо. Мы остановились. С некоторой неловкостью, которую испытываешь, когда обращаешься к человеку, только что похоронившему кого-то из близких, она сказала:

— Я очень переживаю смерть Элли, Майк. Больше я вам ничего не скажу. Я понимаю, как… как тяжко вам выслушивать все эти соболезнования. Но это… Но я должна была это вам сказать.

— Я знаю, — отозвался я. — Вы ведь любили Элли. Вы помогли ей почувствовать себя здесь как дома. Я очень вам благодарен.

— Я хотела задать вам один вопрос и, думаю, лучше спросить вас сейчас, пока вы не уехали в Америку. Я слышала, вы скоро уезжаете?

— Как только разберусь с делами.

— Я хотела спросить вас… не хотите ли вы продать ваш дом? Я подумала, что вы решите дать объявление о его продаже до отъезда… И если да, то мне хотелось бы первой услышать ваши условия.

Я смотрел на нее во все глаза. Вот уж от кого не ожидал подобного вопроса.

— Вы хотите сказать, что не прочь его купить? Но мне казалось, что современная архитектура вас не привлекает.

— Мой брат Рудольф сказал мне, что это его лучшая работа. А кому знать, как не ему? Вы, конечно, пожелаете получить за него большие деньги, но я готова их заплатить. Да, мне хотелось бы иметь этот дом.

Признаться, я был ошарашен. До этого наш дом явно не вызывал у нее восхищения. Интересно, подумал я — не в первый, кстати, раз, — каковы на самом деле их с братом отношения? Может, она поклонница его таланта? Иногда мне казалось, что она его не любит, даже ненавидит. Отзывалась она о нем очень странно. Но каковы бы ни были ее истинные чувства, Сэнтоникс значил для нее немало, в этом я не сомневался.

— Вы полагаете, что я продам дом и уеду отсюда — потому что здесь погибла Элли, — сказал я и медленно покачал головой. — Вы ошибаетесь. Мы с ней были здесь счастливы, и где, как не здесь, мне легче всего хранить память о ней. Нет, я не стану продавать Цыганское подворье — ни за какие деньги, уверяю вас!

Наши взгляды скрестились в безмолвном поединке. Она опустила глаза первой.

Я набрался храбрости и спросил:

— Вы когда-то были замужем. Меня это, конечно, не касается, но не зовут ли вашего бывшего мужа Стэнфордом Ллойдом?

Она молча на меня посмотрела, потом отрывисто произнесла:

— Да, — и отвернулась.

Глава 3

Полная неразбериха — вот все, что я помню о том кошмарном времени. Репортеры, задающие вопросы, требующие подробностей, огромное количество писем и телеграмм, и Грета, которая каким-то непостижимым образом со всем этим справляется…

К моему крайнему изумлению, родичи Элли оказались в тот момент вовсе не в Америке. Я был потрясен, узнав, что большинство из них здесь, в Англии. То, что Кора Ван Стивизант оказалась в Англии, это понятно. Она была женщиной неугомонной и металась по всей Европе: из Италии в Париж, оттуда в Лондон, из Лондона обратно в Америку — сначала в Палм-Бич[326], а потом на Запад, на свое ранчо. В день смерти Элли она была всего в пятидесяти милях от нас, пытаясь подыскать подходящий дом в Англии. Она прилетела на два-три дня в Лондон, нашла новых агентов по торговле недвижимостью, известила их о своих условиях, разъезжая по округе, осмотрела с полдюжины домов. В тот самый день Стэнфорд Ллойд, как выяснилось, прилетел в Лондон на том же самолете на какое-то деловое свидание. И узнали они о смерти Элли не из телеграмм, отправленных нами в Соединенные Штаты, а из газетных сообщений.

По поводу похорон возник ожесточенный спор. Я считал, что Элли следует похоронить там, где она умерла. Там, где мы с ней жили.

Но ее семейство было категорически против. Они пожелали перевезти ее тело в Америку, чтобы похоронить там, где покоятся ее предки: дед, отец, мать и прочие родственники. В их желании, если вдуматься, не было ничего противоестественного.

На переговоры со мной явился Эндрю Липпинкот.

— Она никогда не высказывала никаких пожеланий относительно того, где ее похоронить, — весьма резонно заметил он.

— А с какой стати она должна была высказывать такие пожелания? — разозлился я. — Сколько ей было? Двадцать один! В двадцать один год никто не задумывается о смерти и о том, где и как его похоронят. Наверное, она захотела бы, чтобы нас похоронили рядом. Но кто думает о смерти в расцвете лет?

— Совершенно справедливое замечание, — согласился мистер Липпинкот. — А затем сказал: — Боюсь, вам тоже придется съездить в Америку. Есть много деловых вопросов, которые требуют вашего внимания.

— Деловых вопросов? А какое я имею отношение к бизнесу?

— Самое прямое, — ответил он. — Разве вам не известно, что, согласно завещанию, вы являетесь основным наследником состояния, принадлежавшего Элли?

— В качестве ближайшего родственника?

— Нет. Согласно ее завещанию.

— Разве Элли оставила завещание?

— Конечно, — ответил мистер Липпинкот. — Элли была деловой женщиной. Это и неудивительно, ведь она с малых лет жила среди бизнесменов. Поэтому, как только она стала совершеннолетней, то есть незамедлительно после регистрации брака, она составила с помощью своего лондонского адвоката завещание, один экземпляр по ее распоряжению переслали мне. — Помолчав, он сказал: — Если вы приедете в Штаты, настоятельно рекомендую вам передать свои дела в руки хорошего адвоката.

— Зачем?

— Потому что при наличии огромного капитала, большого количества недвижимости, ценных бумаг и пакетов акций в различных отраслях промышленности вам потребуется правовая помощь.

— Я ничего не смыслю в таких вещах, — признался я. — Ничего.

— Я понимаю, — отозвался мистер Липпинкот.

— А не мог бы я передать все это в ваши руки?

— Отчего же…

— Тогда почему бы нам так и не поступить?

— Тем не менее я полагаю, что вам не обойтись без услуг другой фирмы. Я ведь уже действую от имени отдельных членов семьи, и вполне может случиться так, что их и ваши интересы столкнутся. Если вы мне доверяете, я постараюсь сделать так, чтобы вас представлял исключительно компетентный адвокат.

— Спасибо, — сказал я. — Вы очень любезны.

— Если вы позволите мне быть несколько бестактным… — Он выглядел чуть смущенным. Я втайне торжествовал — оказывается, и Липпинкот умеет быть бестактным.

— Разумеется, — сказал я.

— Я бы посоветовал вам быть крайне осторожным, когда вы будете что-либо подписывать. В особенности деловые бумаги. Прежде чем подписать, прочтите документ очень внимательно.

— А пойму я что-нибудь в этом самом документе, а?

— Если вам что-либо будет непонятно, вы передадите его своему юрисконсульту.

— Вы даете мне понять, что я должен кого-то опасаться? — спросил я с внезапно вспыхнувшим интересом.

— Я полагаю, что с моей стороны было бы не совсем уместным отвечать на подобный вопрос, — ускользнул от ответа мистер Липпинкот. — Кроме этого, я ничего не могу вам сказать. Там, где речь идет о больших суммах денег, желательно не доверять никому.

Итак, он намекнул, что я должен кого-то опасаться, но имени назвать не пожелал. Это я понял. Кого же? Коры, что ли? Или у него есть давнишние подозрения относительно красномордого банкира Стэнфорда Ллойда, этого богатого и беззаботного балагура, который недавно приезжал сюда «по делу»? Или он имел в виду дядю Фрэнка, который может подсунуть мне какие-нибудь фальшивые документы? Внезапно я увидел себя со стороны: несчастный, наивный простачок, угодивший в болото, кишащее крокодилами, которые скалят в улыбке зубы, прикидываясь добрыми друзьями, а сами готовы разорвать меня на куски.

— Миром правит зло, — предупредил меня мистер Липпинкот.

Этого он мог бы и не говорить. Но именно после этой фразы я вдруг спросил:

— Смерть Элли была кому-то выгодна?

Он пристально посмотрел на меня.

— Весьма любопытный вопрос. Почему вы его задали?

— Не знаю, — ответил я. — Просто потому, что это пришло мне в голову.

— Больше всех вам, — сказал он.

— Разумеется, — отозвался я, — но сейчас речь не обо мне. Я в самом деле хочу знать, кому еще выгодна ее смерть?

Мистер Липпинкот сосредоточенно молчал.

— Если вас интересует, — наконец заговорил он, — упомянула ли Фенелла в своем завещании каких-то конкретных лиц, отказав им некоторую сумму, то должен вам ответить: да, но суммы эти весьма незначительны. В завещании фигурируют несколько старых слуг, ее бывшая гувернантка, два-три благотворительных заведения, но ничего такого, что представляло бы интерес. Есть завещательный отказ на имя мисс Андерсен, но также небольшой, поскольку, как вам, наверное, известно, Элли уже отблагодарила мисс Андерсен, и довольно щедро.

Я кивнул. Да, Элли мне об этом говорила.

— Вы были ее мужем. Других близких родственников у нее не было. Но, насколько я понял, вы спрашивали не об этом.

— Я даже сам толком не знаю, о чем я спрашивал, — сказал я. — Но так или иначе, вам удалось, мистер Липпинкот, внушить мне подозрения, правда, я не очень понимаю, на чей счет. Только смутные подозрения. Что же касается финансов, то я мало в них разбираюсь, — твердо добавил я.

— Я вам верю. Но позвольте заметить, что никакими конкретными сведениями я не располагаю. Когда человек умирает, обычно производится оценка его финансовых дел. Это может растянуться на долгие годы. Или произойти совсем скоро.

— Вы хотите сказать, — сообразил я, — что кто-то из членов семьи может незамедлительно предпринять кое-какие меры, и тогда наступит полная неразбериха, которая кончится тем, что меня заставят подписать, например, документы об отказе от правомочий, или как там вы это называете.

— Если бы дела Фенеллы не были, так сказать, в отрегулированном состоянии, как им и положено быть, то в таком случае… да, возможно, ее преждевременная кончина могла бы… м-м… оказаться кое для кого весьма благоприятной — не будем называть имен, — кто сумел бы — поскольку ему пришлось бы иметь дело с таким, извините, дилетантом, как вы — очень умело замести следы. Я сказал вам все, что могу, больше на эту тему мы разговаривать не будем. Это было бы неэтично.

В маленькой церкви отслужили скромную панихиду. Если бы можно было не присутствовать, я бы ни в коем случае туда не пошел. Я ненавидел всех этих людей, которые выстроились перед церковью и не спускали с меня глаз. Любопытных глаз. Грета спасла меня от многих неприятных моментов. До сих пор я не сознавал до конца, какой это сильный и надежный человек. Она все приготовила, заказала цветы, предусмотрела все до мелочей. Теперь я лучше стал понимать, почему Элли во всем полагалась на Грету. Таких, как Грета, на свете раз-два, и обчелся.

В церкви в основном были наши соседи, некоторых мы почти не знали. Но мне на глаза попалось лицо, которое я когда-то видел, только не мог вспомнить — где. Когда я вернулся домой, Карсон доложил, что в гостиной меня ждет посетитель.

— Я не могу сегодня его принять. Пусть уходит. Его не следовало впускать!

— Извините меня, сэр, но джентльмен сказал, что он родственник.

— Родственник?

И мне сразу вспомнился человек, которого я видел в церкви.

Карсон протянул визитную карточку.

Сначала я ничего не понял. Мистер Уильям Пардоу. Повертев карточку в руках, я покачал головой. И отдал визитку Грете.

— Вы случайно не знаете, кто это? — спросил я. — Лицо его мне показалось знакомым, но, где я его видел, не могу вспомнить. Может, это кто-то из приятелей Элли?

Грета взяла у меня визитку и посмотрела на нее.

— Ну конечно, — сказала она.

— Кто это?

— Дядя Рюбен. Кузен Элли, помните? Она вам наверняка про него рассказывала.

Теперь я понял, почему его лицо показалось мне знакомым. У Элли в гостиной висели фотографии ее родственников. Вот почему. Пока я видел его только на фотографии.

— Иду, — сказал я.

Я вошел в гостиную. Навстречу мне поднялся мистер Пардоу.

— Майкл Роджерс? Возможно, мое имя вам незнакомо, но ваша жена была мне кузиной, хотя и называла дядей Рюбеном. Нам с вами не довелось встретиться. С тех пор как вы поженились, я впервые в Европе.

— Разумеется, я про вас слышал, — сказал я.

Не знаю, как получше описать Рюбена Пардоу. Рослый, плотного телосложения, с крупными чертами и рассеянным выражением на лице, как будто его мысли витали где-то далеко-далеко. Но, поговорив с ним несколько минут, вы начинали понимать, что он знает, что к чему, лучше, чем можно было предположить.

— Мне незачем говорить вам, как я был потрясен и расстроен, услышав о смерти Элли, — сказал он.

— Не надо об этом, — взмолился я. — Я не в силах вести подобные разговоры.

— Конечно, конечно. Я вас прекрасно понимаю.

Он был сама любезность и дружелюбие, но вместе с тем было в нем нечто такое, что вызвало у меня смутную тревогу. Вошла Грета, и я спросил:

— Вы знакомы с мисс Андерсен?

— Разумеется, — ответил он. — Как поживаете, Грета?

— Стараюсь бодриться, — сказала Грета, — Вы давно приехали?

— Недели две назад. Вот, путешествую.

— Я уже встречал вас, — вдруг вспомнил я и уточнил: — Я видел вас на днях.

— Правда? Где именно?

— На аукционе в поместье Бартингтон Мэнор.

— А, конечно, — сказал он, — да, да, по-моему, я вас тоже заметил. Вы были с человеком лет шестидесяти, у него темные усы.

— Да, — подтвердил я, — это майор Филпот.

— Вы оба, по-моему, пребывали в отличном настроении, — заметил он.

— Лучше не бывает, — отозвался я и повторил, хотя меня не покидала странная тревога: — Лучше не бывает.

— Ну разумеется. Вы ведь еще и понятия не имели о том, что произошло. Это было как раз в тот день, когда Элли погибла, да?

— Мы ждали Элли к ленчу, — сказал я.

— Какая трагедия! — воскликнул дядя Рюбен. — Настоящая трагедия для каждого, кто…

— А я и не знал, — перебил его я, — что вы в Англии. И Элли, наверное, не знала. — Я замолчал, ожидая, что же он мне на это ответит.

— Да, — подтвердил он, — я ей не написал. Дело в том, что я не знал, сколько времени сумею здесь пробыть, но вышло так, что я завершил все свои дела раньше, чем предполагал. Я надеялся, что после аукциона у меня будет время повидаться с вами.

— Вы прилетели из Штатов по делу? — спросил я.

— И да, и нет. Кора хотела со мной посоветоваться по двум вопросам. Один из них — касательно дома, который она намерена здесь купить.

Именно от него я и узнал, что Кора в Англии.

— И об этом мы не знали, — сказал я.

— В тот день она была совсем недалеко отсюда, — заметил он.

— Недалеко? В отеле?

— Нет, она остановилась у приятельницы.

— Оказывается, у нее здесь есть друзья?

— У некой дамы по фамилии — как ее? — Хардкасл.

— У Клодии Хардкасл? — удивился я.

— Да. Они с Корой большие приятельницы. Кора познакомилась с ней еще в Штатах. Разве вы об этом не слышали?

— Мне мало что известно о вашей семье, — сказал я и посмотрел на Грету. — Вы знали, что Кора знакома с Клодией Хардкасл?

— Первый раз слышу, — ответила Грета, — Вот почему Клодия в тот день так и не появилась.

— Правильно! — воскликнул я. — Она ведь собиралась поехать с вами в Лондон. Вы должны были встретиться на станции в Маркет-Чэдуэлле…

— Да, но ее там не оказалось. Она позвонила сюда уже после моего ухода. Сказала, что к ней неожиданно приехали из Америки, и поэтому она не может со мной поехать.

— Значит, это к ней Кора приезжала?

— Конечно, — подтвердил Рюбен Пардоу и покачал головой. — До чего же все запутано. — Он вздохнул. — Насколько я понимаю, дознание отложено?

— Да, — ответил я.

Он допил чай и встал.

— Не хочу вас больше беспокоить. Если смогу быть чем-нибудь полезен, я остановился в «Маджестике» в Маркет-Чэдуэлле.

Я поблагодарил его и сказал, что вряд ли он нам сможет помочь. Когда он ушел, Грета спросила:

— Интересно, что ему нужно? Зачем он приходил? — И вдруг резким тоном добавила: — Пусть все они убираются туда, откуда явились.

Глава 4

Больше у меня забот на Цыганском подворье не было. Я оставил дом на Грету, а сам отправился на пароходе в Нью-Йорк расквитаться там со всеми делами и принять участие в похоронах Элли. Я с ужасом предчувствовал, что это будет нечто отвратительно пышное, с большим количеством позолоты.

— Ты едешь в джунгли, — предупредила меня Грета. — Будь осторожен. Не дай им возможности содрать с тебя живьем шкуру.

Она оказалась права. Я действительно очутился в джунглях. И сразу это понял. Ох и плутал я в этих джунглях! У меня было такое ощущение, словно меня вытащили из норы. Я был не охотником, а дичью, и на меня со всех сторон из-за засады были наставлены ружья. Вполне возможно, что порой я несколько преувеличивал грозившую мне опасность. Но иногда мои страхи подтверждались. Помню, как я был у адвоката, рекомендованного мне мистером Липпинкотом (исключительно любезный человек — обращался со мной как врач, к которому пришел на прием больной). Ранее мне посоветовали поскорее избавиться от земельных участков, где стояли буровые вышки, поскольку мои права на эту землю были несколько сомнительны.

«Врач» спросил меня, кто дал мне этот совет. Стэнфорд Ллойд, ответил я.

— В таком случае придется этим заняться, — сказал он. — Такой человек, как Стэнфорд Ллойд, знает толк в подобных делах.

Однако чуть позже сообщил мне следующее:

— Ваши права на эту собственность в полном порядке, у вас нет никаких оснований для срочной продажи. Пока придержите ее.

Я понял, что мои страхи не напрасны: я у них под прицелом. Им было известно; что в финансовых делах я абсолютный профан.

Похороны были величественные и, на мой взгляд, ужасные. С позолотой, как я и предполагал. На кладбище, больше похожем на городской парк, было множество цветов и памятников из мрамора, свидетельствовавших о богатстве усопших. Элли точно бы не понравились такие похороны. Но бал правили ее родственники.

Через четыре дня после моего прибытия в Нью-Йорк я получил письмо из Кингстон-Бишопа.

В заброшенном карьере с другой стороны холма нашли тело старой миссис Ли. К тому времени она уже была мертва несколько дней. Там и прежде бывали несчастные случаи, а потому давно твердили, что карьер следует обнести забором, но разговоры так и остались разговорами. Коронер вынес вердикт: смерть от несчастного случая, и деревенской администрации было рекомендовано незамедлительно огородить карьер. В коттедже миссис Ли под досками обнаружили триста фунтов стерлингов в однофунтовых купюрах.

В постскриптуме майор Филпот добавил: «Вы будете огорчены, но должен сообщить, что вчера на охоте погибла, упав с лошади, Клодия Хардкасл».

Клодия погибла? Не может быть! Какой ужас! Не прошло и двух недель, как второй человек погибает, упав с лошади. Неужто бывают такие странные совпадения?

Не хочется останавливаться на том времени, которое я провел в Нью-Йорке. Я чувствовал себя инопланетянином, задыхающимся в чуждой мне атмосфере. Я постоянно был начеку, боясь что-то не то сказать или сделать. Той Элли, которую я знал и которая принадлежала мне, больше не существовало. Она превратилась в американку, наследницу огромного состояния, окруженную друзьями, знакомыми и дальними родственниками, в представительницу клана, прожившего в Штатах уже пять поколений. Как яркая комета, она пролетела над моей страной и надо мной. А потом вернулась к себе домой, чтобы быть похороненной рядом со своей родней. Что ж, так оно и лучше. Мне было бы очень тяжко, если бы она лежала на аккуратном маленьком кладбище у подножия заросшего соснами холма на окраине деревни. Да, мне было бы куда тяжелее.

«Вернись туда, где твой дом, Элли», — сказал я про себя.

Время от времени мне вспоминалась песенка, которую она любила петь, подыгрывая себе на гитаре. Я видел ее пальцы, ласково пощипывающие струны:

Темной ночью и чуть свет

Люди явятся на свет.

Люди явятся на свет,

А вокруг — ночная тьма.

И одних ждет Счастья свет…

«Все верно, — думал я. — Тебя действительно ждал Счастья свет — на Цыганском подворье. Только он быстро погас. Ты вернулась туда, где, быть может, у тебя не было столько света, где ты не была счастлива. Но зато ты дома, среди своей родни».

И вдруг в моей голове мелькнуло: «А где буду покоиться я, когда придет мой черед умереть?»

На Цыганском подворье? Возможно. Моя мать приедет навестить мою могилу — если, конечно, сама к тому времени не умрет. Но я почему-то не мог представить свою мать мертвой. Легче было думать о собственной смерти. Да, она приедет и увидит мою могилу. И ее строгий взгляд вряд ли смягчится. Но хватит думать о ней. Я вовсе не хочу о ней думать. Не нужна мне она, не хочу ее видеть.

Нет, это неправда. Дело вовсе не в том, хочу или не хочу я ее видеть. Дело в том, что, когда она смотрит на меня, ее глаза видят меня насквозь, и мною овладевает страх. «Матери, они все чуют! — думал я. — Но почему они непрестанно следят за своими детьми? И почему они уверены, что знают о детях все? Ничего они не знают! Ничего! Она должна гордиться мною, радоваться за меня, радоваться, что я достиг таких высот. Она должна…» Я с трудом заставил себя отвлечься от этих мыслей.

Сколько времени я в Штатах? Почему-то я был не в состоянии вспомнить. Казалось, будто я сто лет брожу среди людей, которые следят за мной с фальшивой улыбкой на губах и враждебностью во взгляде. Каждый день я твержу себе: «Я должен через это пройти. Я должен через это пройти, и тогда..» Вот эти два последних слова и были мне надеждой. Я твердил их и твердил. По нескольку раз в день. И тогда… В этих словах таилось мое будущее. Я твердил их так же, как когда-то повторял два других слова: я хочу.

Все лезли из кожи вон, стараясь угодить мне, потому что я был богат! Согласно условиям завещания Элли, я стал сказочно богатым. К этому нелегко было привыкнуть. У меня были капиталы, о которых я и понятия не имел: акции, ценные бумаги, недвижимость, — и не знал, что со всем этим делать.

Накануне моего возвращения в Англию у меня состоялся долгий разговор с мистером Липпинкотом. Я даже в мыслях не позволял себе называть его иначе. Он так и не стал мне дядей Эндрю. Я сказал ему, что намерен забрать у Стэнфорда Ллойда ту часть капитала, которая находится под его опекой.

— Вот как! — На его обычно бесстрастном лице взлетели вверх колючие брови. Он взглянул на меня хитрыми глазками, и я стал отчаянно соображать, что означает это его «вот как!».

— По-вашему, я напрасно хочу это сделать? — забеспокоился я.

— У вас есть для этого основания, я полагаю?

— Нет, — ответил я, — никаких оснований у меня нет. Мною руководят исключительно эмоции. Надеюсь, я могу быть с вами откровенным?

— Обещаю вам, что этот разговор останется между нами.

— Ладно, — кивнул я. — По-моему, он мошенник.

— Ага. — Вид у мистера Липпинкота был явно заинтересованный. — Что ж, вполне возможно, что ваше чутье вас не подводит.

Теперь я знал, что был прав. Стэнфорд Ллойд жульничал с акциями Элли, капиталовложениями и всем прочим. Я подписал доверенность и вручил ее Эндрю Липпинкоту.

— Вы согласны, — спросил его я, — взять все на себя?

— Что касается финансовых дел, — ответил мистер Липпинкот, — тут можете полностью мне доверять Буду делать все, что в моих силах. Не думаю, что вы разочаруетесь во мне.

Интересно, что он хотел этим сказать? А что хотел, я не сомневался. По-моему, он давал мне понять, что я ему не нравлюсь и никогда не нравился, но, поскольку я был мужем Элли, он готов всячески мне помогать. Я подписал все нужные бумаги. Он спросил, каким видом транспорта я возвращаюсь в Англию. Лечу? Нет, сказал я, не лечу, а плыву.

— Мне хочется побыть некоторое время наедине с самим собой, — объяснил я. — Морское путешествие, надеюсь, пойдет мне на пользу.

— И где же вы собираетесь жить?

— На Цыганском подворье, — ответил я.

— Ага. Значит, вы решили жить там?

— Да, — подтвердил я.

— А я-то думал, что вы намерены продать это поместье.

— Нет, — ответил я, и мое «нет» прозвучало чуть резче, чем следовало. Я вовсе не собирался расставаться с Цыганским подворьем. Цыганское подворье было частью той мечты, какую я лелеял еще с юности.

— Кто-нибудь присматривает за домом, пока вы здесь, в Штатах?

Я ответил, что поручил это Грете Андерсен.

— А, да, — отозвался мистер Липпинкот. — Грете.

По тому, как он произнес «Грете», было очевидно, что он имел в виду нечто особое, но я не стал ловить его на слове. Если она ему не нравилась, то это его дело. Он всегда ее недолюбливал. Наступило какое-то неловкое замешательство, и я решил, что мне следует что-то сказать.

— Она очень хорошо относилась к Элли, — начал я. — Ухаживала за ней во время болезни. Специально приехала к нам, чтобы помочь Элли. Поймите, я… я чувствую себя в неоплатном долгу перед ней. Вы просто не представляете, как она мне сочувствовала и какое проявляла участие. Не знаю, что бы я без нее делал.

— Разумеется, разумеется, — откликнулся мистер Липпинкот, но весьма сдержанно.

— Поэтому я очень многим ей обязан.

— Весьма способная девица, — заметил мистер Липпинкот.

Я распрощался с ним и еще раз поблагодарил его.

— Вам не за что меня благодарить, — еще более сухо отозвался мистер Липпинкот, добавив: — Я написал вам небольшое письмо и отправил его авиапочтой в Цыганское подворье. Раз вы возвращаетесь пароходом, то по прибытии оно, вероятно, уже будет вас ждать. — И пожелал: — Счастливого путешествия.

И тут я все-таки рискнул и спросил, не был ли он знаком с женой Ллойда — Клодией Хардкасл.

— Вы имеете в виду его первую жену? Нет, никогда с ней не встречался. По-моему, они очень скоро разошлись. Он потом снова женился. Второй брак тоже был недолгим.

Значит, Клодия действительно была женой Стэнфорда Ллойда…

В отеле меня ждала телеграмма. Просили срочно прибыть в одну из калифорнийских больниц. Мой друг Рудольф Сэнтоникс хотел, чтобы я приехал. Ему осталось жить недолго, и перед смертью он пожелал повидать меня.

Я перекомпостировал билет на более поздний срок и полетел в Сан-Франциско. Сэнтоникс был еще жив, но силы его были явно на исходе. Мне сказали, что, возможно, он даже не придет перед смертью в сознание. Но накануне он был очень настойчив в желании повидать меня. Я не отрываясь смотрел на него. От человека, которого я когда-то знал, осталась только оболочка. Он и раньше-то не выглядел здоровяком, была в нем какая-то прозрачность, хрупкость, болезненность. А сейчас он и вовсе превратился в высохшую мумию — как те, что в музее. Я сидел и думал: «Хорошо бы он поговорил со мной. Пусть скажет хоть что-нибудь, хоть слово, перед тем как умрет».

Мне было так одиноко, так одиноко и страшно. Я сумел уйти от врагов и пришел к другу — к единственному моему другу. Только он, кроме матери, знал обо мне все, но про мать мне сейчас думать не хотелось.

Раза два я заговаривал с медсестрой, спрашивал, нельзя ли что-нибудь сделать, но она только качала головой и дипломатично уходила от ответа:

— Может, он придет в сознание, а может, и нет.

Вот я сидел и ждал. Вдруг он зашевелился и застонал.

Сестра тихонько его приподняла. Он смотрел на меня, но я не понял, узнал он меня или нет. Он смотрел сквозь меня куда-то в стену. Но вдруг его взгляд стал осмысленным. «Узнал! — подумал я. — Он меня видит». Он что-то проговорил, но так тихо, что мне пришлось наклониться над ним. Нет, он шептал какие-то бессмысленные слова.

Потом вдруг тело его задергалось в конвульсиях и, откинув голову, он выкрикнул:

— Глупец, почему ты не выбрал другой путь?..

И, рухнув на подушки, скончался.

Я не понял, что он хотел сказать и сознавал ли, что говорит.

Вот так я встретился с Сэнтониксом в последний раз. Интересно, услышал бы он, если бы я что-нибудь ему сказал? Мне хотелось еще раз сказать ему, что дом, который он построил, — лучшее, что у меня когда-либо было, и он мне дороже всего на свете. Забавно! Наверное, этот дом был олицетворением моих желаний, тех страстных желаний, которые нельзя выразить словами. А он их распознал и осуществил. У меня есть свой дом. Я возвращаюсь к себе домой.

Возвращаюсь домой. Только об этом я и был способен думать, пока плыл на теплоходе…

Сначала мною владела смертельная усталость, но потом откуда-то из глубины хлынуло ощущение счастья… Я плыву домой. Плыву домой…

Домой вернулся моряк,

Домой вернулся с морей,

И охотник вернулся с холмов[327].

Глава 5

Да, вот так я и плыл. Все позади. Битва окончена, борьба завершена. Последний этап путешествия.

Далеко позади осталась моя неугомонная молодость. Дни, когда я мечтал: «Я хочу, я хочу». А ведь это было не так давно. Меньше года назад…

Я лежал на койке и вспоминал, вспоминал былое.

Встреча с Элли, наши свидания в «Риджентс-парке», регистрация брака в мэрии. Дом — его строит Сэнтоникс, строительство завершено. Мой дом, целиком мой. Я стал тем, кем хотел стать, кем всю жизнь мечтал стать. Я получил все, что желал, и теперь плыву домой.

Перед отплытием из Нью-Йорка я написал письмо и отправил его авиапочтой, чтобы оно пришло в Англию раньше, чем приплыву я. Я написал Филпоту. Я почему-то чувствовал, что Филпот в отличие от других меня поймет.

Писать легче, чем рассказывать. А он должен знать. Все должны знать. Некоторые, быть может, не поймут, но он… он поймет. Он видел, как близки были Элли и Грета, как Элли во всем полагалась на Грету. По-моему, он понимал, что и я привык полагаться на Грету, и как мне будет невыносимо трудно жить одному в доме, где я жил с Элли, если не найдется человека, который меня поддержит. Не знаю, сумел ли я его убедить. Я старался изо всех сил.

Мне бы хотелось, — писал я, — чтобы вы первым узнали нашу новость. Вы были добры к нам, и, по-моему, вы единственный способны нас понять. Я не могу жить один в Цыганском подворье. Все время, пока я был в Америке, я думал об этом и вот что решил: как только вернусь домой, я попрошу Грету стать моей женой. Только с ней я могу говорить об Элли. Она меня поймет. Возможно, она мне откажет, но я почему-то думаю, что согласится. И тогда получится, что нас по-прежнему в доме трое.

Я трижды переписал письмо, прежде чем мне удалось выразить именно то, что я хотел сказать. Филпот должен был получить его за два дня до моего возвращения.

Когда мы приближались к Англии, я поднялся на палубу. И смотрел, как земля плывет нам навстречу.

«Хорошо бы рядом был Сэнтоникс», — подумал я. Я и в самом деле этого хотел. Мне хотелось, чтобы он знал, что сбываются мои мечты, что сбывается все, что я замышлял, все, о чем грезил.

С Америкой я покончил. Больше я никогда не увижу всех этих мошенников и лизоблюдов, всех, кого ненавидел я и кто, несомненно, ненавидит меня и смотрит как на выскочку из низов. Я возвращался домой с победой. Возвращался к моим соснам и к петляющей, полной опасностей дороге, которая шла через Цыганское подворье к дому на вершине холма. К моему дому! Я возвращался к тому, чего хотел больше всего на свете. К моему дому — дому, о котором мечтал, который задумал обрести, который мне дороже всего. И к необыкновенной женщине… Я всегда знал, что в один прекрасный день встречу ее. И встретил. Я увидел ее, и она увидела меня. И мы сошлись. Необыкновенная женщина. С той минуты, когда я впервые ее увидел, я понял, что принадлежу ей, принадлежу целиком и навсегда. Я был ее собственностью И теперь наконец я ехал к ней.

Никто не видел, как я прибыл в Кингстон-Бишоп. Уже наступили сумерки, я приехал поездом и со станции пошел пешком окольной дорогой, чтобы не встретить никого из местных жителей. В тот вечер я никого не хотел видеть.

Солнце уже совсем село, когда я ступил на дорогу, ведущую к Цыганскому подворью. Я уведомил Грету о времени моего прибытия. Она ждала меня в доме на холме. Наконец-то! Мы покончили с ложью и притворством — теперь я могу не делать вид, что не люблю ее, думал я, смеясь в душе над той ролью, что мне довелось играть, над ролью, которую я тщательно разыгрывал с самого начала, изображая человека, которому Грета ненавистна и который не хочет, чтобы она приехала и жила с нами. Да, я старался изо всех сил. Ни у кого не должно было возникнуть ни малейшего сомнения в моей искренности. Я припомнил разыгранную нами ссору, которую Элли не могла не подслушать.

С первой же минуты нашего знакомства Грета поняла, что я собой представляю. Мы никогда не имели никаких иллюзий относительно друг друга. Она рассуждала точно так же, как я, у нее были те же желания, что и у меня. Мы хотели завладеть миром, не меньше! Мы хотели чувствовать себя счастливее всех на свете. Мы хотели удовлетворить все наши честолюбивые замыслы. Мы хотели жить, ни в чем себе не отказывая. Я вспомнил, как излил ей душу во время нашей первой встречи в Гамбурге, рассказывал о своих ненасытных желаниях От нее не нужно было скрывать моей чрезмерной жажды удовольствий. Ей была свойственна такая же жадность.

— При таких аппетитах прежде всего нужны деньги, — сказала она.

— Ясное дело, — согласился я, — только я не знаю, откуда их взять.

— Одной работой, — заметила Грета, — даже если работать не покладая рук, их не наживешь. Да ты и не из тех, кто любит трудиться.

— Работать! — возмутился я. — Я и так всю жизнь работал! Я не хочу ждать. Не хочу ждать до старости. Ты когда-нибудь слышала про человека по фамилии Шлиман?[328] Как он работал, скопил целое состояние, чтобы осуществить мечту всей его жизни, а потом отправился в Трою на раскопки, где нашел захоронения троянцев. Мечта его сбылась, но ему пришлось ждать до сорока лет. Я же не хочу ждать до старости, когда окажусь одной ногой в могиле Я хочу заполучить все сейчас, пока я молод и здоров. И ты тоже, правда? — спросил я.

— Да. И, кроме того, я знаю, каким способом можно этого добиться. Сделать это нетрудно. Интересно, как это ты сам не додумался? Ты ведь пользуешься успехом у женщин, верно? Я сразу это почувствовала.

— Ты считаешь, что меня интересуют женщины или когда-либо интересовали? Есть только одна женщина, которая мне нужна, — сказал я. — Это ты. И ты это знаешь. Я — твой, и только твой. Я понял это в ту минуту, когда увидел тебя. Я всегда знал, что встречу такую, как ты. И встретил. Я принадлежу тебе.

— Да, пожалуй, я готова тебе поверить.

— И к тому же мы оба хотим от жизни одного и того же, — сказал я.

— Говорю тебе, это совсем нетрудно, — повторила Грета. — Все, что от тебя требуется, — это жениться на богатой девушке, на одной из самых богатых на свете. Я могу помочь тебе это сделать.

— Не говори глупостей, — засмеялся я.

— Никаких глупостей. Все очень просто.

— Нет, — отказался я, — это не для меня. Я не хочу быть мужем богатой жены. Она купит мне все, что мне захочется, но за это посадит меня в позолоченную клетку, а я вовсе к этому не стремлюсь. Не слишком веселенькая перспектива — стать рабом..

— Тебе это вовсе не угрожает. Твой брак продлится недолго. Совсем недолго. Жены ведь иногда умирают.

Я уставился на нее.

— Что? Я тебя шокировала? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Ничуть.

— Я так и думала. Мне показалось, что ты, может быть, уже… — Она смотрела на меня вопросительно, но я не собирался ей отвечать. Во мне еще сохранился инстинкт самосохранения. Есть тайны, которыми не хочется ни с кем делиться. Не потому, что это уж такой большой секрет, а просто не хочется вспоминать… Особенно о самой первой. Глупость, конечно, чистое ребячество. Мною овладело страстное желание заполучить первоклассные наручные часы, которые подарили моему школьному приятелю. Как я их хотел! Такие же! Стоили они кучу денег. Ему их купил богатый крестный. Да, мне их очень хотелось, но я понимал, что у меня таких часов никогда не будет. Однажды мы вместе отправились на каток, хотя лед еще не устоялся. Нет, заранее я об этом не подумал. Просто случилось так, что лед треснул. Я подъехал к приятелю. Он провалился в полынью, но держался за кромку льда, обрезая в кровь пальцы. Я подъехал к нему — разумеется, чтобы помочь ему выбраться, но в ту секунду, когда я был уже рядом, блеснули его часы. «А что, если он уйдет под лед и утонет? — пришло мне в голову. — Это так легко устроить», — подумал я…

Почти непроизвольно я расстегнул ремешок, схватил часы и, вместо того чтобы попытаться вытащить его, ткнул его голову под лед… И подержал там. Сопротивляться он не мог — ведь он был подо льдом. Увидев нас, к нам подбежали люди. И решили, что я, наоборот, помогаю ему выбраться. Его с трудом вытащили, сделали ему искусственное дыхание, но было уже поздно. Я спрятал обретенное мною сокровище в потайном месте, куда время от времени клал вещи, которые хотел скрыть от глаз матери, потому что она обязательно стала бы допытываться, откуда я их взял. Однажды, проверяя, нет ли у меня прохудившихся носков — хотела их заштопать, — она все-таки наткнулась на часы. Естественно, спросила потом: чьи они, не Пита ли? Конечно нет, с чистой совестью ответил я.

Потому что теми часами я уже давно поменялся с одним мальчиком из нашей школы.

Я всегда побаивался матери — я чувствовал, что она слишком многое про меня знает. И когда она нашла часы, я испугался. По-моему, она что-то подозревала. Но наверняка ничего не знала. Никто не знал. Однако я заметил, что она как-то странно на меня поглядывает. Все вокруг были уверены, что я старался спасти Пита. Она же, по-моему, в этом сомневалась… Она догадывалась об истине. Она не хотела ее знать, но, на свою беду, слишком хорошо знала меня. Некоторое время я чувствовал себя виноватым, но потом это ощущение прошло.

А затем, когда я был в лагере военной подготовки, мы с одним малым по имени Эд очутились в игорном доме. Мне явно не везло, я спустил все, что у меня было, а Эд выиграл кучу денег. Когда перед уходом он обменял все свои фишки, оказалось, что он здорово разбогател. Карманы у него топырились от купюр. И вдруг из-за угла появились двое бандитов и напали на нас. У них были ножи, они ими ловко орудовали. Мне только поранили руку, а Эду досталось всерьез. Он упал. В этот момент послышались чьи-то шаги, и бандиты тут же смылись. И тут я понял, что если действовать быстро… и принялся за дело. И даже не забыл обмотать руку носовым платком, прежде чем вытащить из Эда нож. Потом я ткнул его пару раз в самые уязвимые места, он охнул и отдал Богу душу. Сначала я перепугался, но тут же сообразил, что все будет шито-крыто. Я даже испытал некоторую гордость, оттого что сумел так быстро разобраться в ситуации и смекнул, что делать. «Бедняга Эд, — подумал я, — он всегда был глуповат». Я быстренько переложил все деньги из его карманов в свои! Вот что значит вовремя смекнуть, как надо действовать. Жаль, что возможности проявить свой талант подворачиваются крайне редко. Некоторые наверняка просто трясутся от страха, совершив убийство. Но я не испугался. Во всяком случае, в тот раз.

Но не подумайте, что мне так уж хотелось это делать. Только когда было очевидно, что игра на самом деле стоит свеч. Не понимаю, каким образом Грете удалось учуять во мне такие способности. И тем не менее учуяла. Нет, ей не было известно, что я уже отправил на тот свет двух людей. Но она догадывалась, что идея организовать убийство меня не испугает и не расстроит.

— Так что же, Грета? — спросил я.

— Могу тебя познакомить с одной из богатейших невест Америки. Я нахожусь при ней вроде как в услужении. Живу в ее доме. И она ко мне очень прислушивается.

— По-твоему, она снизойдет до такого человека, как я? — спросил я. Я ни на секунду не мог в это поверить. — С чего это богатая девица, которая может выбрать любого красивого и обаятельного парня, заинтересуется мною?

— У тебя тоже обаяния хоть отбавляй, — заметила Грета. — Девчонки к тебе липнут, верно?

Я усмехнулся и сказал, что это правда.

— Романы она до сих пор не заводила. За ней слишком зорко присматривали. И разрешали встречаться только с молодыми людьми из определенных кругов — с сыновьями банкиров или миллионеров. Ее готовят к солидному браку с состоятельным человеком. И боятся, что она может встретить какого-нибудь смазливого иностранца, который, естественно, захочет прикарманить ее деньги. И, естественно, именно к таким авантюристам ее и тянет. Они непривычны для нее, она таких никогда не видела. Тебе придется разыграть перед ней целый спектакль. Ты должен будешь влюбиться в нее с первого взгляда и поразить в самое сердце! Ну это-то совсем просто. За ней еще никто по-настоящему не ухаживал. Я имею в виду, по-мужски. Так что дерзай, у тебя все шансы.

— Надо попробовать, — осторожно сказал я.

— Мы могли бы все хорошенько продумать, — воодушевляла меня Грета.

— А потом вмешаются ее родичи, и все будет кончено.

— Нет, не вмешаются, — сказала Грета. — Не вмешаются, потому что не будут об этом знать. А когда узнают, то будет поздно. Ты к этому времени втайне женишься на ней.

— Вот, значит, что ты затеяла?

Потом мы обговорили задуманный нами спектакль, так сказать, распланировали мизансцены. Естественно, примерные, учитывая неизбежность импровизации. Грета вернулась в Америку, но мы с ней переписывались. А я продолжал скакать с одной работы на другую. Написал ей про Цыганское подворье и про мое желание его заполучить, на что она ответила: лучшей декорации для романтической истории просто и не придумаешь. Мы скорректировали наши планы так, чтобы моя встреча с Элли произошла именно там. Грете предстояло настроить Элли на боевой лад: покупка дома — непременно в Англии, уход из семьи, как только она станет совершеннолетней.

Дело пошло, Грета оказалась великой мастерицей плести интриги. Я вряд ли сумел бы так лихо все закрутить, но не сомневался, что свою роль сумею сыграть как надо. Я всегда любил кого-нибудь из себя изображать. Вот так все и получилось. Так я и встретился с Элли.

Забавно все это было. Безумно забавно, потому что, конечно, во всех моих действиях всегда был элемент риска — того и гляди, дело сорвется. Особенно меня пугало, что мне придется встретиться с Гретой. Предстояло вести себя так, чтобы ни единым взглядом не выдать себя. Я старался не смотреть на нее. Мы договорились, что самое лучшее — сделать вид, что она мне не нравится, что я ревную к ней Элли. Я играл свою роль без единого промаха. Помню день, когда она приехала к нам. И как однажды мы инсценировали ссору — ссору, которую Элли должна была слышать. Не знаю, не перестарались ли мы. Вроде нет. Иногда я боялся, а вдруг Элли догадается, но, по-моему, она так ничего и не поняла. Хотя не знаю. Правда, не знаю. Иногда Элли ставила меня в тупик.

Притвориться влюбленным в нее мне ничего не стоило. Она была такой милой, такой прелестной. Я, правда, иногда ее побаивался, потому что иногда она поступала так, как считала нужным, не предупредив меня. Я и не догадывался, что ей кое-что обо мне известно. Но она любила меня. Да, любила. Порой и мне казалось, что я люблю ее…

Конечно, совсем не так, как Грету. Я был целиком во власти Греты. Она обладала необыкновенной женской притягательностью. Я сходил по ней с ума, с трудом себя сдерживал. Элли же была совсем другой. Но с ней я чувствовал себя счастливым, как ни странно это звучит теперь. Очень счастливым.

Я рассказываю об этом, потому что именно такие мысли посетили меня в тот вечер, когда я вернулся из Америки и был на седьмом небе. Ведь я добился всего, о чем мечтал, несмотря на риск, на опасность, несмотря на то что совершил очередное убийство, в чем откровенно признаюсь!

Да, тут потребовалась хитрость. Не раз меня одолевали сомнения, но я понимал, что никому не догадаться, как мы это проделали. Теперь все страхи были позади, и я шел на Цыганское подворье — совсем как в тот день, когда впервые прочел объявление на стене и отправился поглядеть на руины старого дома. Дорога поднималась вверх, вот и поворот…

И тут я увидел ее. Элли, я хочу сказать. Как только я вышел из-за поворота в том месте, где случались автокатастрофы. Она стояла там же, где стояла тогда, — в тени разлапистой ели. Там же, где стояла в тот раз, когда чуть испугалась, увидев меня, и я испугался, увидев ее. Именно там мы посмотрели друг на друга, а потом я подошел и заговорил с ней, играя роль молодого человека, влюбившегося с первого взгляда. Сыграл вполне удачно. Я же говорю, что из меня вышел бы неплохой актер!

Но сейчас я вовсе не ожидал ее увидеть… Да и как я мог сейчас ее увидеть? Но я ее видел… И она смотрела… смотрела прямо мне в лицо. Только на этот раз взгляд ее был таким, что мне стало страшно. Очень страшно. Она смотрела так, будто не видела меня. Да, собственно, я ведь знал, что ее там нет. Я знал, что она умерла, — но видел ее. Она умерла, ее тело покоится на кладбище в Соединенных Штатах. И тем не менее она стояла под разлапистой елью и смотрела на меня. Нет, не на меня. У нее был такой вид, будто она ждала меня, и в ее лице светилась любовь — та самая любовь, которую я увидел однажды, когда она, легонько трогая струны, спросила: «О чем ты задумался?», а я вместо ответа сказал: «Почему ты спрашиваешь?» И она ответила: «Ты смотришь на меня так, будто любишь меня». И я произнес какую-то глупость, вроде: «Конечно, я тебя люблю».

Я остановился как вкопанный. Я остановился как вкопанный посреди дороги. Меня била дрожь.

— Элли! — громко позвал я.

Она не двинулась с места. Стояла и смотрела… Смотрела сквозь меня. Вот что напугало меня, потому что я знал, что если хоть на секунду задумаюсь, то пойму, почему она меня не видит, а понимать этого я не хотел. Нет, не хотел. Я был совершенно уверен, что не хочу этого понимать. Она смотрела туда, где я стоял, — и не видела меня. Тогда я бросился бежать. Как последний трус мчался я по дороге туда, где светились огни моего дома, пока не прошел охвативший меня бессмысленный страх. Я одержал победу. Я вернулся домой. Я был охотником, вернувшимся с холмов домой, к той, другой женщине, чья любовь была для меня дороже всего на свете, к необыкновенной женщине, которой я был предан душой и телом.

Теперь мы поженимся и будем жить в нашем доме. Мы получили все, за что боролись! Мы победили… Теперь можно отпустить поводья!

Дверь была не заперта. Я вошел, нарочно громко топая ногами, и прошел прямо в библиотеку. Грета стояла возле окна, поджидая меня. Она была изумительна. Такой изумительной, такой красивой женщины я в своей жизни не видел. Она была Брунгильдой[329], главной из валькирий, с отливающими золотом волосами. Меня буквально одурманил ее аромат, вкус ее кожи… Мы так долго были лишены близости, если не считать коротких встреч в «Капризе».

Я, моряк, возвратившийся с морей домой, в объятья своей единственной. Да, это была одна из самых упоительных минут в моей жизни.

А потом мы вернулись на грешную землю. Я сел, и она протянула мне небольшую пачку писем. Я машинально выбрал из них конверт с американской маркой. Это было письмо от Липпинкота. «Интересно, что в нем, — подумал я, — почему ему захотелось написать мне письмо?»

— Итак, — удовлетворенно и глубоко вздохнула Грета, — нам все-таки удалось.

— День победы настал, — отозвался я.

И мы расхохотались, мы хохотали как безумные. На столе стояло шампанское. Я откупорил его, и мы выпили друг за друга.

— Чудесный у нас дом, — заметил я, оглядевшись. — Он кажется мне сейчас еще красивее, чем раньше. Сэнтоникс… Я ведь не сказал тебе. Сэнтоникс умер.

— О Господи, — вздохнула Грета, — какая жалость! Значит, он и вправду был болен?

— Конечно, болен. Просто мне не хотелось думать об этом всерьез. Я навестил его перед смертью.

Грета вздрогнула.

— Я бы не стала этого делать. Он тебе что-нибудь сказал?

— В общем ничего. Сказал только, что я глупец и что мне надо было выбрать другой путь.

— Что это значит — «другой путь»?

— Не знаю, что он имел в виду, — ответил я. — Он, наверное, бредил. Понятия не имею, о чем он говорил.

— Этот дом — превосходный ему памятник, — заметила Грета. — Я думаю, продавать его мы не будем, правда?

Я недоумевающе на нее уставился.

— Разумеется. Ты что, думаешь, я захочу жить где-нибудь в другом месте?

— Но не станем же мы жить здесь постоянно, — заупрямилась Грета. — Круглый год. Похоронить себя в такой дыре?

— Но я хочу жить именно здесь. Всегда об этом мечтал.

— Да, конечно. Но, Майк, у нас ведь куча денег. Мы можем поехать куда глаза глядят. Можем объехать хоть всю Европу или отправиться на сафари в Африку Нас ждут приключения. Мы будем ездить и собирать красивые вещи, картины, например. Можно поехать в Азию. Ты ведь хотел жить полной жизнью?

— Да, конечно… Но мы всякий раз будем возвращаться сюда, ладно?

Меня охватило странное ощущение — странное ощущение, что что-то не так. Я ведь все время только и мечтал о доме и о Грете. Больше мне ничего не было нужно. А ей хотелось кое-чего еще. Я это видел. Она еще только входила во вкус. Начинала хотеть. Начинала понимать, что может иметь то, что хочет. Мною вдруг овладело до того дурное предчувствие, что меня бросило в дрожь.

— Что с тобой, Майк? Ты весь дрожишь. Не простудился ли?

— Дело не в этом, — сказал я.

— Что случилось, Майк?

— Я видел Элли, — ответил я.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Когда я шел по дороге и вышел из-за поворота, то увидел, что она стоит под деревом и смотрит на… Смотрит в мою сторону.

Глаза Греты чуть округлились.

— Не говори глупостей. Тебе показалось.

— Возможно, и показалось. Это ведь Цыганское подворье, тут все что угодно может примерещиться. Элли стояла там, и вид у нее был… радостный. Как обычно, словно она… никуда оттуда не уходила и не уйдет.

— Майк! — схватила меня за плечо Грета. — Перестань, Майк. Может, ты выпил лишнего, пока добирался сюда?

— Нет, ну что ты! Я знал, что ты приготовишь для нас шампанское.

— Ладно, забудем Элли и выпьем за нас.

— Это была Элли, — упорствовал я.

— Откуда ей там быть? Может, просто игра света?

— Это была Элли. Она стояла там. Она ждала меня и смотрела на меня. Но не видела. Грета, она меня не видела! — воскликнул я. — И я знаю — почему. Я знаю, почему она меня не видела.

— О чем ты говоришь?

И тогда я впервые произнес это, тихим-тихим шепотом:

— Потому, что это был не я. Меня там не было. Там не было ничего, кроме ночной тьмы. — И со страхом в голосе я выкрикнул: — «Люди явятся на свет, и одних ждет Счастья свет, а других — Несчастья тьма». Меня, Грета, меня! Ты помнишь, Грета, — продолжал я, — как она сидела вот здесь на диване и тихо напевала эту песню, подыгрывая на гитаре? Помнишь? Ты должна помнить. Темной ночью и чуть свет, — еле слышно запел я. — Люди явятся на свет, а вокруг — ночная тьма. И одних ждет Счастья свет… Как Элли, например. Ее ждал Счастья свет, Грета. А других Несчастья тьма. Вот что всегда знала про меня мать. Она знала, что я рожден для ночной тьмы, для тьмы несчастья. И Сэнтоникс знал. Он знал, что я иду навстречу горькой судьбе. Но могло быть иначе. Одну минуту, всего одну минуту, пока Элли пела эту песню, я мог переломить судьбу и быть счастлив с Элли. И мог бы долго-долго жить с Элли.

— Прекрати выдумывать, — перебила меня Грета. — Вот уж никогда не ожидала, что ты такой трус, Майк. — И она опять затрясла меня за плечо. — Опомнись.

Я смотрел на нее во все глаза.

— Извини, Грета. Что я тут наговорил?

— Тебя, видать, порядком измочалили там, в Штатах. Но ты ведь сделал все как надо, да? Я спрашиваю про финансовые дела.

— Все в порядке, — ответил я. — Наше будущее обеспечено. Наше чудное, восхитительное будущее.

— Странно ты как-то разговариваешь. Интересно, что написал тебе Липпинкот?

Я взял письмо и разорвал конверт. Внутри был только снимок, вырезанный из газеты, причем довольно помятый. Явно побывавший не в одних руках. Я принялся его разглядывать. На снимке была улица. Я сразу узнал эту улицу с величественным зданием на заднем плане. Это была улица в Гамбурге. Навстречу фотографу шли люди, и впереди — парочка. Мы с Гретой. Значит, Липпинкот все знал… Он с самого начала знал, что мы с Гретой знакомы. Кто-то прислал ему вырезку, может, даже без каких-либо подлых намерений. Просто решил, что это довольно забавно: фото мисс Греты Андерсен, прогуливающейся по Гамбургу, в какой-то газете. Липпинкот знал, что я знаком с Гретой. И тут я вспомнил, как он настойчиво расспрашивал меня, знаю ли я или не знаю Грету Андерсен. Я, конечно, сказал, что нет, не знаю, и он понял, что я лгу. Вот с тех пор он и стал относиться ко мне с подозрением.

Мне вдруг стало страшно. Конечно, Липпинкот не мог знать, что я убил Элли. Но заподозрил что-то неладное. Может быть, он даже догадывался, кто убийца.

— Вот, взгляни. — Я протянул ей снимок. — Значит, он знал, что мы были знакомы. Знал с самого начала. Я всегда ненавидел эту старую лису, а он ненавидел тебя. Как только он узнает, что мы решили пожениться, он сразу все поймет. — Но тут я сообразил, что Липпинкот, наверное, уже давно подозревал, что мы собираемся пожениться, как только понял, что мы знакомы. И уж конечно не сомневался, что мы состоим в близких отношениях.

— Майк, да хватит тебе трястись от страха, как угодивший в силок кролик! Вот именно, как кролик! Я обожаю тебя. Я всегда восхищалась тобой. Но сейчас ты меняешься прямо на глазах. Ты всех боишься.

— Не смей так говорить!

— Но это же правда.

— Ночная тьма!

Больше я ни о чем не мог думать. Слова эти засели у меня в голове, и я только и думал о том, что они означают. Ночная тьма. Это значит мрак. Вот почему Элли меня не видела. Я могу видеть мертвых, а мертвые меня не видят, хотя я жив. Они не видят меня, потому что в действительности меня нет. Человека, который любил Элли, больше нет. Он предал самого себя и растворился в ночной тьме. Я опустил голову.

— Ночная тьма, — повторил я.

— Перестань, — завизжала Грета. — Будь мужчиной, Майк. Забудь про глупые суеверные вымыслы!

— Как я могу про них забыть? — упорствовал я. — Я продал свою душу, чтобы заполучить Цыганское подворье, верно? А здесь, оказывается, нас поджидала беда. И Элли, и меня. А может, и тебя.

— О чем ты говоришь?

Я встал. Подошел к ней. Я любил ее. Да, я все еще ее любил, вернее, меня все еще к ней влекло. Любовь, ненависть, влечение — в сущности, разве это не одно и то же? Все три чувства складываются в одно, а потом это одно делится на три. К Элли я никогда не испытывал ненависти, но Грету я ненавидел. Я наслаждался этой ненавистью, я ненавидел ее всем сердцем, которое было переполнено неистовым желанием, и это желание сулило ни с чем не сравнимое удовольствие. Нет, я не мог ждать, пока минует опасность, я не хотел ждать. Я подошел к ней вплотную.

— Грязная стерва! — выкрикнул я. — Проклятая золотоволосая стерва! Тебе тоже грозит беда, Грета. Берегись меня, понятно? Я научился получать удовольствие от убийства. Я радовался в тот день, зная, что Элли упадет с лошади и умрет. Я ликовал в то утро в ожидании смерти, но еще никогда я не предвкушал убийства с таким удовольствием, как сейчас, потому что у него совсем другой привкус. Я хочу не просто знать, что кому-то предстоит умереть от проглоченной за завтраком пилюли. Не просто столкнуть в карьер жалкую полоумную старуху. Я хочу приложить собственные руки.

Вот теперь испугалась Грета. Грета, которой я принадлежал с тех пор, как встретил ее в Гамбурге, ради которой, прикинувшись больным, бросил работу. Чтобы остаться с ней. Да, тогда я принадлежал ей и душой и телом. Но не сейчас. Сейчас я принадлежал только себе. Я уходил в другие владения, к той, о которой мечтал.

Да, Грета испугалась. Мне было страшно приятно видеть ее испуг, и я стиснул руки у нее на горле. Да, даже сейчас, когда я сижу здесь и пишу о своей жизни (должен заметить, что это тоже чрезвычайно приятное занятие), рассказывая, через что мне пришлось пройти, и какие чувства я испытывал, и о чем думал, и как обманывал каждого встречного, — да, даже сейчас, описывая этот момент, я получаю удовольствие. А когда убил Грету, я был поистине счастлив…

Глава 6

Больше рассказывать вроде не о чем. Моя история достигла кульминации[330]. Все, что могло свершиться, свершилось. Долго я сидел один и даже не помню, когда они пришли. И не помню, пришли ли они все вместе… Сидеть там в засаде они явно не могли, потому что тогда мне не дали бы убить Грету. Первым, заметил я, появился сам Бог. Не Господь Бог, конечно, что-то я совсем запутался. Я говорю о майоре Филпоте. Мне он всегда нравился. И я ему, по-моему, тоже. Он и вправду был похож на Бога — если бы Бог был человеком, я хочу сказать, а не каким-то сверхъестественным существом, обитающим где-то в заоблачной выси. Майор был человеком справедливым. Справедливым и добрым. Он заботился о природе и людях. Старался всем помогать. Чем мог, конечно.

Понятия не имею, что он знал обо мне, а что нет. Помню, как он с любопытством поглядывал на меня на аукционе, когда посоветовал умерить свою радость, сказав, что от нее недалеко и до беды. Интересно, почему именно в тот день он это сказал?

И потом, когда мы очутились там, где на земле лежала кучка одежды, оказавшаяся потом Элли в костюме для верховой езды… Интересно, понял ли он прямо тогда или хотя бы заподозрил, что я имею некоторое отношение к случившемуся?

Когда Грета умерла, я, как уже сказал, долго сидел в кресле, уставившись на свой бокал. Он был пустым. Как и я сам. И вокруг была какая-то пустота. Горела только одна лампа в углу, которую зажгли еще мы с Гретой. Она давала мало света, а солнце… Солнце, должно быть, давно зашло. Я сидел и тупо ждал, что будет дальше.

Потом, кажется, начали собираться люди. А может, они пришли все вместе. И, наверное, совсем бесшумно, потому что я поначалу ничего не заметил и не услышал.

Будь рядом Сэнтоникс, он, наверное, сказал бы мне, что делать. Но Сэнтоникс умер. И к тому же он избрал другой путь, совсем не тот, что я, поэтому он вряд ли сумел бы мне помочь. По правде говоря, мне уже никто не мог помочь.

В какой-то момент я вдруг заметил доктора Шоу. Он сидел так тихо, что сначала я вообще его не увидел. Он сидел рядом со мной и чего-то ждал. Я потом сообразил, что он, по-видимому, ждет, когда я заговорю.

— Я вернулся домой, — сказал я.

За спиной у него тоже были люди. И они пребывали в ожидании — ждали, наверное, каких-то указаний от доктора Шоу.

— Грета умерла, — сказал я. — Ее я убил. Вы хотите увезти ее тело, верно?

Где-то блеснул свет магниевой вспышки. Должно быть, полиция фотографировала убитую. Доктор Шоу повернулся, сказав кому-то:

— Пока нет.

И снова обернулся ко мне. Наклонившись к нему, я прошептал:

— Сегодня вечером я встретил Элли.

— Вот как? Где?

— На дороге. Она стояла под разлапистой елью. Знаете, в том же месте, где я увидел ее впервые. — И, помолчав, добавил: — Она меня не видела… Не могла видеть, потому что меня там не было. — Я снова помолчал. — Это меня огорчает. Крайне огорчает.

— В капсуле был цианид[331]. Вы его дали Элли в то утро?

— Это лекарство от сенной лихорадки, — ответил я. — У Элли была аллергия. Утром она всегда принимала одну капсулу, перед тем как ехать верхом. Мы с Гретой начинили пару капсул средством от ос, которое разыскали в сарае, разъединили их, а потом снова соединили половинки так, что ничего не было заметно. Все это мы проделали в «Капризе». Ловко, правда? — И я захохотал. Странный был смех, я сам слышал. Больше похожий на хихиканье. — Вы ведь, когда приходили смотреть ее ногу, проверили все лекарства, которые она принимала, верно? — спросил я. — Снотворное, антиаллергическое… Ничего опасного, верно?

— Верно, — подтвердил доктор Шоу. — Все они были очень мягкого действия.

— Ловко мы все проделали, правда? — спросил я.

— Ловко, но не очень.

— И все же не понимаю, как вы догадались.

— Мы все поняли, когда произошел второй случай — смерть, которую вы не планировали.

— Клодия Хардкасл?

— Да. Она умерла точно так же, как Элли. Упала с лошади на охоте. Клодия никогда не жаловалась на здоровье, а тут она вдруг падает с лошади и умирает. Произошло это на глазах у многих, а поэтому ее почти сразу подняли — и сразу почувствовали запах цианида. Если бы она пролежала, как Элли, на открытом воздухе хотя бы часа два, запах бы улетучился и никаких улик не осталось. Не знаю, каким образом эта капсула попала в руки Клодии. Возможно, вы забыли ее в «Капризе». Клодия иногда заходила в «Каприз». Там обнаружены отпечатки ее пальцев, и там она обронила зажигалку.

— Проявили беспечность! Утомились… Ведь это совсем непросто — запихнуть в маленькую капсулу цианид.

А затем я спросил:

— Вы подозревали меня в смерти Элли, верно? Вы все? — оглядел я какие-то фигуры, которые видел словно в тумане. — Все до одного?

— Да, подозревали. Но не были уверены, сумеем ли доказать.

— Вам бы следовало меня предупредить, — упрекнул его я.

— Я не полицейский, — ответил доктор Шоу.

— А кто же вы?

— Врач.

— Мне врач не нужен, — сказал я.

— Это еще неизвестно.

Тогда я посмотрел на Филпота и сказал:

— А вы что здесь делаете? Пришли меня судить, председательствовать на моем процессе?

— Я всего лишь мировой судья[332],— отозвался он. — А сюда пришел как друг.

— Как мой друг? — удивился я.

— Как друг Элли, — ответил он.

Я ничего не понимал. Я вообще ничего не соображал, но казался себе весьма важной персоной. Вокруг меня метались люди. Полиция и врачи. Шоу и сам Филпот, такой почтенный и занятой человек. Вся процедура допроса была настолько сложной, что я вконец запутался. Я очень устал. Последнее время я стал ни с того ни с сего уставать и сразу засыпал…

А люди все приходили и уходили. Самые разные люди: адвокаты, поверенные в делах, еще какой-то юрист и врачи. Несколько врачей. Они меня раздражали своими вопросами, я не хотел им отвечать.

Один из них настойчиво спрашивал меня, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал, что хочу. Мне нужно только одно, сказал я: шариковая ручка и побольше бумаги. Я хотел написать, как все произошло, как все случилось. Я хотел объяснить, что я чувствовал, о чем думал. Чем больше я думал о себе, тем больше мне казалось, что это будет интересно всем. Потому что я человек незаурядный. Я по-настоящему яркая личность, совершившая очень дерзкие, недоступные бездарям поступки.

Врачи — или кто-то один из них, — по-видимому, пришли к выводу, что это неплохая мысль.

— Вы ведь всегда даете людям возможность сделать заявление? Верно? — сказал я им. — Так почему бы мне не изложить свое заявление в письменной форме? И в один прекрасный день все сумеют его прочесть.

Они предоставили мне такую возможность. Но подолгу я писать не мог. Я быстро уставал. Однажды я услышал, как кто-то произнес — «заниженное чувство ответственности», если я ничего не путаю, как кто-то другой с ним не согласится. Многое можно было услышать. Иногда они забывают, что их слушают. Потом мне пришлось появиться в суде, и я потребовал, чтобы мне принесли мой лучший костюм, потому что хотел произвести хорошее впечатление. Оказалось, за мной уже давно следили. Те новые слуги. По-моему, их нанял и велел следить за мной Липпинкот. Они узнали многое обо мне и Грете. Смешно, но после ее смерти я почему-то о ней почти забыл… После того как я убил ее, она перестала меня интересовать.

Я пытался вернуть себе то необыкновенное ощущение одержанной победы, которое испытывал, когда задушил ее. Но почему-то никак не удавалось…

Однажды совершенно неожиданно ко мне привели мою мать. Она стояла в дверях и смотрела на меня. Вид у нее был не такой тревожный, как обычно. Скорее — грустный. Нам нечего было сказать друг другу.

— Я старалась, Майк, — только и сказала она, — изо всех сил старалась оградить тебя от беды. Но ничего не получилось. Я всегда боялась, что не получится.

— Ладно, мама, не стоит себя казнить. Ты ни в чем не виновата. Я выбрал тот путь, какой хотел.

«Именно это и говорил Сэнтоникс», — вдруг пришло мне в голову. Он тоже боялся за меня. И тоже не смог ничего сделать. Никто не мог ничего сделать, кроме, наверное, меня самого… Не знаю, не убежден. Но время от времени мне приходит на память день, когда Элли спросила у меня: «О чем ты думаешь, когда вот так смотришь на меня?» И я ответил: «Как вот так?» Она сказала: «Будто любишь меня». Наверное, я и вправду любил ее. Мог бы любить. Она была такой ласковой, моя Элли, такой милой. Ее ждал Счастья свет… Главная моя беда, наверное, в том, что я всегда был чересчур жадным. Жадным до всего, а заполучить это все хотел даром, ничем себя не утруждая.

В тот день — помните? — когда я явился в Цыганское подворье и встретил Элли, мы шли по дороге и столкнулись с Эстер. Она велела Элли уехать из Подворья навсегда. Вот тогда мне и пришло в голову платить ей. Я понял, что за деньги она готова на все. И стал давать ей деньги. А она принялась пугать Элли, грозить ей, внушать чувство страха. Я решил, что, если Элли умрет от шока, угрозы сочтут неоспоримой уликой. В тот первый день, теперь я знаю, я уверен, Эстер и в самом деле испугалась. Она испугалась за Элли. Она уговаривала ее уехать, забыть про Цыганское подворье, не иметь со мной ничего общего. Я тогда этого не понял. Не поняла и Элли.

Может, Элли боялась меня? Вполне возможно, сама того не сознавая. Она чувствовала, что ей что-то грозит, знала, что ее поджидает опасность. И Сэнтоникс тоже чувствовал во мне зло, равно как и моя мать. Все трое они, наверное, это угадывали. Элли угадывала, но не придавала этому значения — никогда. Странно, все очень странно. Теперь-то я знаю, что мы были счастливы вдвоем. Да, очень счастливы. Хорошо бы мне тогда это понимать… У каждого есть шанс. Я же свой упустил.

Странно, не правда ли, что я не вспоминаю о Грете?

И даже мой красавец дом мне безразличен. Только Элли… Но с Элли нам больше не суждено встретиться. Я погружен в ночную тьму… Вот и конец моей истории.

«Конец твоего пути предопределен его началом» — так часто говорят. Но что это означает?

С чего же начинается моя история? Надо постараться вспомнить…

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА