Мне было обидно слышать это, но я знала, что это так и есть. Люди нашей веры имели меньше прав, чем европейцы, но, в отличие от Жестины и Адель, мы были все-таки частью общества.
– Он приходил ко мне каждую ночь после приезда, – сказала Жестина. – На это я годилась, но не гожусь на то, чтобы быть матерью собственной дочери.
Возможно, Элиза догадывалась об этом и ее замысел был местью.
Не говоря больше ни слова, Жестина вошла в дом. Через окно я видела, как она собрала кое-какие пожитки в корзину и схватила Лидди за руку. Выйдя из дома, они поспешно спустились по лестнице.
– Пусть-ка он теперь нас поищет.
Лидди бросила на меня испуганный взгляд. Я пошла было за ними, но Жестина обернулась и бросила мне:
– Не смей следить за нами! Ты обращалась с этой ведьмой как с сестрой, и смотри, к чему это привело! Ты такая же, как они.
Стоя на дороге, я смотрела, как Жестина уводила дочку в горы, где росли столетние красные деревья, из чьей коры на острове делали сильнодействующее лекарство. Когда маленькой девочкой я болела, Адель как-то принесла мне чай, настоянный на этой коре. Я смутно помнила, что кожа у меня была такой горячей, словно кровать была в огне. Такой же жар охватил меня сейчас, и сердце у меня упало. Я боялась, что у Жестины нет шансов победить жену Аарона.
Утром я застала наших гостей во дворе. Они стояли в ожидании, пока из дома выносили их багаж.
– Жестина не приведет Лидди, если вы этого ждете, – сказала я.
– Вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся, – отозвалась Элиза, поцеловав меня на прощание. Я отстранилась, желая, чтобы они поскорее убрались. У кузена был вид человека, принявшего решение, хотя и не слишком радостный. Наклонившись ко мне, он прошептал:
– Мы с Жестиной ошибались, думая, что можем жить как хотим.
– Ее ошибкой был ты, – ответила я. Нельзя было доверять ему и думать, что он женится на ней. Надо было держаться подальше от нашего двора.
Я смотрела, как они выходят на улицу. Мама была так расстроена, что еще раньше ушла в свою комнату. Несмотря на все фокусы и неудачи Аарона, она сохранила глубокую привязанность к нему. Наверное, она была бы рада, если бы он остался, и даже, возможно, поддерживала бы его материально. Но Элиза, конечно, могла предложить больше.
С улицы до меня донесся веселый голос Элизы, и я удивилась, что она так радуется, хотя не получила того, чего хотела. Затем она сказала, что написала домой, чтобы приготовили комнату для Лидии. И тут я поняла. Я побежала за ними. Стоя на пристани, где солнце и слезы слепили мне глаза, я увидела в лодке Элизу и Аарона и вместе с ними маленькую девочку. Мой кузен нанял людей, которые выследили Жестину и отняли у нее Лидди. Девочке сказали, что ее отвезут во Францию на прогулку, а потом она вернется к маме, которая не возражает против этой поездки. Лидди спрашивала, почему же мама плачет и не хочет ее отпускать, так что ее приходится удерживать силой, оставляя синяки у нее на руках, но эти вопросы остались без ответа. Люди, нанятые Аароном, были моряками, которых чувства местных жителей не трогали.
Жестину, возможно, никогда не нашли бы, но я знала наши потайные места в горах. Я бегала по лесу, пока не услышала женский плач. Моряки, укравшие Лидди, привязали Жестину к палисандровому дереву около пещер, находившихся неподалеку от садов пиратских жен. Некоторые одинокие женщины приходили сюда умирать, когда у них уже ничего не оставалось в этой жизни. На ветвях дерева над головой Жестины сидели несколько пеликанов. Говорят, что пеликаны плачут красными, как кровь, слезами, а гнезда для птенцов строят из собственных перьев, которые выдирают из своей груди с кровью.
– Ты позволила им увезти ее! – крикнула Жестина.
– Нет, я не позволяла, – ответила я и начала отвязывать ее, сломав чуть ли не все ногти, потому что она плакала и дергалась.
– Скорее! Я должна догнать их!
Я знала, что они уже пересели с лодки на корабль, но не стала задерживать Жестину. Я никогда не видела, чтобы люди бегали так быстро. Она унеслась и растаяла вдали, как призрак. Позже говорили, что все, кто был на пристани, разбежались, когда она появилась там, а ее крики были слышны на расстоянии нескольких миль.
В течение нескольких недель после этого Жестина не выходила из дома и не открывала дверь ни мне, ни кому-либо еще. Я оставляла у дверей корзины с провизией, но она не трогала ее. Я сидела на ее крыльце до вечера, но она не выходила. Муж сделал все возможное. Он написал своим родственникам во Францию, обрисовав ситуацию. Наняли адвоката, но толку от этого было мало. Закон подтверждал, что Аарон Родригес обладает правами отцовства, тем более что дочь находится на французской территории. Тогда Исаак обратился к другому адвокату, который был не против обойти закон, подкупив нужных людей. Исаак заплатил ему большую сумму, но и тот не смог добиться пересмотра судебного решения. Мне иногда снилась Лидди на корабле, идущем в Париж. В моих снах она смотрела на наш остров, а пеликан сопровождал ее до самой середины Атлантики, где было уже холодно и куда не могли добраться даже те, кто любил ее.
Спустя несколько месяцев, уже летом, Элиза прислала мне письмо. До этого мы не получали никаких известий ни об Аароне, ни о Лидди, поэтому, увидев письмо, я пришла в волнение. У Элизы был красивый почерк, а чернила были очень темные, почти фиолетовые. Я хотела прочитать письмо и уже взяла бронзовый нож для бумаги, но все-таки решила, что послание предназначается скорее Жестине, и отнесла его ей. Она избегала меня все это время, и мысли об этом преследовали меня, как камешек в туфле. Когда я постучалась к ней, она не выразила радости по этому поводу, но впустила меня. Она была обижена на меня за то, что я подружилась с этой «ведьмой» из Парижа, и это было, в общем-то, справедливо, я и сама винила себя за это. В доме Жестины ощущалась пустота. Ставни были закрыты, хотя день был прекрасный, зеленое море сияло.
– Что это? – спросила она, когда я протянула ей письмо.
– Это из Парижа, – ответила я. Я чувствовала исходящее от письма тепло, словно оно было живым и дышало. – Или мне сжечь его?
Она протянула руку за письмом и ушла с ним в спальню.
Я так и не знаю, прочла она его или нет. Может быть, она проклинала Элизу, а может, была благодарна хоть за какую-то весть о дочери. Когда Жестина вернулась со сложенным письмом в руках, мы сожгли его в чаше, в которой Адель готовила свои снадобья, включая то, что спасло мне жизнь. Искры взлетали высоко к небу. В этот момент я загадала желание, и оно сбылось: Жестина не возражала, когда я приходила к ней. А однажды она пришла в гости ко мне, и я поняла, что она простила меня за то, что Аарон был моим кузеном, а эта «ведьма» из Франции его женой. Правда, прежними наши отношения так и не стали.
Глава 4Когда остаешься одна
Шарлотта-Амалия, Сент-Томас1824Рахиль Помье Пети
Думая о последних моментах жизни моего мужа, о неожиданном приступе боли в сердце, который он, очевидно, почувствовал в жаркий день под каскадом лимонно-желтых солнечных лучей и который заставил его резко согнуться, я задавалась вопросом, позвал ли он в тот момент меня или Эстер, свою любимую первую жену. Надеюсь, она была рядом с ним, протянув ему навстречу руки, и его дух покинул тело с радостью. В тот вечер, когда он умер, я вернулась домой из конторы одна и принесла с собой его очки и часы. Я легла в нашу постель, ожидая, что дух первой мадам Пети ляжет рядом и будет оплакивать смерть Исаака вместе со мной, но она не явилась. Она была здесь, чтобы оберегать своего мужа, а теперь он принадлежал ей в другом мире.
Это была смерть третьего близкого мне человека, и она изменила мою жизнь больше, чем две другие. Исааку было всего пятьдесят лет, и его смерть явилась полной неожиданностью. Мне было двадцать девять – слишком молодой возраст для вдовы. Я попросила Жестину сшить мне черное платье, которое я должна была носить в течение года. Она знала, что я не была влюблена в Исаака, но он был моим мужем, отцом моих детей. И она понимала мои страхи. Я была еще молода, но на меня легла ответственность за шестерых детей, переживавших потерю отца.
В день похорон стояла такая жара, при которой люди теряют сознание. Я воспринимала происходящее как в тумане и была рада, когда все кончилось. Наконец наступила ночь, дети уснули. Давид, Самуил, Ханна, Иосиф, Эмма и младшая, которую мы звали французским именем Дельфина. Розалия оставалась в детской и дремала там в кресле. Я еще не сказала ей, что на следующий день мы переезжаем. Мы не могли содержать такой большой дом, пришлось его выставить на продажу. В последние месяцы дела пришли в упадок, и нависла угроза, что придется закрыть магазин, за счет которого мы жили. Я боялась подумать, как Розалия воспримет новость о переезде. Она жила в этом доме очень давно и работала у Исаака еще до того, как из Франции приехала первая мадам Пети. Мадам с трудом передвигалась из-за жары, ее веснушчатое лицо покраснело от изнеможения. Она привезла столько вещей, что нести ее багаж из гавани пришлось четверым мужчинам. Ее французские платья до сих пор висели в шкафу. Я собиралась продать их вместе с остальным домашним скарбом, как ни горько это было делать.
В мой последний вечер в доме моего мужа меня раздирали противоречивые чувства. Я была одинока и вроде бы свободна, но я не чувствовала себя свободной. Раньше мне представлялось, что после смерти мужа я смогу начать новую жизнь, но теперь я не была в этом уверена. Зеленые ставни на окнах были распахнуты, по комнатам гулял морской ветерок. Холодные каменные коридоры были пусты: мебель красного дерева, которую Розалия полировала еженедельно, была погружена в фургон для продажи. Адель предупреждала меня еще до моего замужества, что жизнь в семье Пети будет тяжелой, но она не сказала мне, что я так сильно полюблю детей – как собственных, так и оставленных мне в наследство – и что эта любовь свяжет меня по рукам и ногам. Уже смеркалось, но была такая духота, что казалось, будто в темных углах вспыхивают искры зноя. Выйдя во двор, я увидела, что попугаи слетелись к каменному фонтану, чтобы напиться. Считается, что видеть попугаев в собственном саду – хорошая примета, но этот сад уже фактически не был моим. На похоронах люди прикладывали ко лбу влажные платки. Я была словно во сне, мне мерещилось, что на самом деле я сплю в Париже под прохладными простынями, пахнущими лавандой, а по шиферной крыше дома стучит дождь. И мне казалось, что это во сне я являюсь вдовой с целым выводком детей и что я нахожусь на похоронах, где не проливаю ни одной слезинки, хотя все вокруг рыдают.