Прежде чем Боб успел объяснить, что из-за отсутствия электричества печеных сырных плетенок у нас сегодня нет (для их приготовления требовалась электрическая духовка), джентльмен объявил, что он готов сделать заказ.
— Для начала принесите нам четыре порции печеных сырных плетенок, — попросил он.
Лицо Боба, залитое светом свечей, побледнело. Он снова принялся извиняться, но тут терпение джентльмена окончательно лопнуло. Тот шарахнул по столику меню, резко отодвинул стул и объявил, что уходит. Однако когда джентльмен вставал, он сделал шаг назад, поставив ногу прямо в лужу, отчего поскользнулся и плашмя грохнулся на пол. Боб просто онемел от ужаса.
Повисло гробовое молчание. Все внимание гостей, официантов и несчастного Боба было приковано к джентльмену. Джентльмен поднялся. С куртки у него капало. Однако стоило бедняге заметить, что все присутствующие смотрят на него, гадая, что он станет делать дальше, его настроение отчего-то переменилось. Джентльмен снял мокрую куртку, широко улыбнулся, развел руками и произнес:
— Дамы и господа, представление было бесплатным.
Ресторан взорвался шквалом аплодисментов. Многие гости вставали, чтобы рассмотреть происходящее получше. К тому моменту воображение уже успело нарисовать Бобу джентльмена, подающего против нас судебный иск, и прочие прелести. Как только этот жутковатый образ начал меркнуть, Боб помог посетителю сесть на стул и предложил оплатить ему химчистку. Вытершись насухо салфетками, джентльмен заказал на всю компанию четыре салата «Цезарь» и омаров, а Мигель быстро притащил бутылку шампанского за счет заведения.
Эта четверка ушла последней. После того как они поблагодарили нас за «совершенно незабываемый вечер», таксист Тедди отвез их обратно в отель. С глубоким вздохом облегчения мы рухнули на стулья в обеденном зале. Мы смотрели на полную луну, чувствуя, как на нас наваливается усталость.
— Интересно, а какая сейчас температура в камерном холодильнике? — пробормотала я.
Боб пошел проверять.
Слезящимися глазами я посмотрела на ребят. Общими усилиями нам удалось обслужить в кромешной темноте девяносто двух посетителей.
— Теперь никто не посмеет нам сказать: «Не можешь — не суйся», — заметила я.
— Температура в холодильнике — десять градусов, — отрапортовал Боб. — Завтра же поеду на Сан-Мартин и куплю генератор. Клинтон говорит, что за две с половиной тысячи можно достать вполне приличную модель.
Неожиданно генератор показался нам самым гениальным изобретением за всю историю человечества. Я полностью согласилась с мужем: на Сан-Мартин — первым же утренним паромом.
— Бум-бум-бум, ба-ба-бум-бум-бум, — донесся до нас знакомый звук приближающейся машины, оборудованной мощными динамиками. — Бам-бум-бум, — звук становился ближе. Наконец мы увидели огни фар и клубы пыли. Жук все-таки приехал, пусть и опоздав на семь часов.
— Жук, а где ты был? — спросила я.
— На Сан-Мартине застрял, — улыбнувшись, ответил он.
Злиться на него было совершенно невозможно. Он ведь все-таки приехал на работу, пусть даже и в половине двенадцатого ночи, прекрасно осознавая, что ему предстоит при свечах мыть целую гору посуды.
Проблему с водой Жук решил просто: он приехал на работу во всеоружии. Жук извлек из машины двадцатилитровое ведро на веревке. Им он собирался черпать воду из цистерны.
— Насос нам не нужен, — объявил он.
Мы нагрели на плите воду, чтобы Жук смог помыть посуду.
— В темноте даже прикольнее, — произнес он своим неподражаемым фальцетом.
Утренние визиты Дядюшки Уодди стали неотъемлемой частью нашей жизни. Я уже с нетерпением ожидала момента, когда увижу его улыбающееся лицо. Он привычно заходил на кухню, болтал со мной и делился рецептами булочек из кукурузной муки, лепешек и рыбной похлебки. Он всегда приносил с собой огромные связки мукуны, усыпанные крупными пурпурными цветами — Уодди собирал на берегу корм для своих коз. Несмотря на то, что наш гость никогда об этом не просил, обычно Боб кидал связки в машину и подвозил Дядюшку до его домика на холме. Уодди настаивал на том, что ему крайне важны физические упражнения, но восемьдесят пять лет в карман не спрячешь, поэтому он никогда не отказывался от предложения его подвезти.
Дядюшка Уодди, в точности как мне рассказывал, каждый день проходил вдоль всего берега бухточки Мидс-Бэй. Он всегда шел быстрым, широким шагом, размахивая руками, словно ему было не восемьдесят пять лет, а вдвое меньше. Однако с течением времени Уодди стал заглядывать к нам несколько реже. Однажды днем мы увидели его сидящем на веранде и подошли поздороваться. По тихому голосу мы догадались, что чувствует старик себя не очень. Съездить к доктору он отказывался, мотивируя это тем, что несколько его соседей уже вот так уехали в больницу и больше оттуда не вернулись.
Дядюшка Уодди начал резко сдавать. С каждым днем он словно старел на несколько лет сразу. Однажды утром он зашел к нам на кухню и, отказавшись от дежурного стакана апельсинового сока, объявил, что ложится в больницу. То была наша последняя встреча.
Отпевали его в старой методистской церкви в Саут-Хилл. Создавалось впечатление, что с Дядюшкой Уодди пришли проститься все жители острова. Церковь была сложена из камня в 1878 году. Она выстояла и в ураганы, и в шторма, и в революцию. В готические сводчатые окна врывался ветер, дувший со стороны порта. С церковного двора, где мы стояли, открывалось невероятной красоты зрелище: сверкающие на солнце воды бухты Роад-Бэй, на которых покачивалось неисчислимое множество рыбацких лодок и яхт, а дальше виднелся островок Сэнди-Айленд с пучком кокосовых пальм.
Мы с Бобом в толпе других людей, которым не хватило места в церкви, стояли в дверях. Заглянув внутрь, мы увидели Лоуэлла с семьей, пастуха Элберта, Джеймса, Бенни и многих других наших знакомых. Все тихо сидели в ожидании начала службы. Слышался лишь шелест бумажных вееров, которыми присутствующие обмахивали разгоряченные печальные лица.
Во дворе остановилась машина со спецномерами, и толпа расступилась, чтобы дать дорогу премьер-министру и его сопровождающим. Они устроились в первом ряду, специально приготовленном для них. Как только все расселись, вперед вышел пастор, который заговорил о Дядюшке Уодди.
Пастор рассказал обо всей его жизни. Мы узнали о том, какую важную роль этот человек сыграл во время революции. Благодаря ему удалось улучшить уровень образования, и пастор призвал молодых граждан Ангильи следовать примеру дядюшки Уодди: правильно питаться, постоянно упражняться и вообще вести здоровый образ жизни, если они, конечно, хотят дожить до восьмидесяти пяти лет.
Три человека играли на гитарах и пели гимны. У меня по щекам катились слезы. Я вспоминала связки мукуны у дверей своей кухни. Мы с Бобом сели в машину и присоединились к траурной процессии. Впереди нее тащился старый белый катафалк, за рулем которого сидел Оззи. Джона Уоддингтона Ходжа похоронили на кладбище в Вест-Энде. С кладбища открывался вид на Мидс-Бэй, где дядюшка Уодди почти восемьдесят лет плавал, гулял и собирал корм для коз.
Вернувшись на кухню, я уставилась на пустой дверной проем. На смену таким, как дядюшка Уодди, приходило новое поколение, и я загрустила при мысли о том, что сегодня на кладбище в Вест-Энде мы погребли часть традиций старой Ангильи.
Мы не виделись с Джошуа и Эвелиной вот уже несколько недель, и смерть Дядюшки Уодди подтолкнула меня съездить к ним в Рей-Хилл. Настроение у меня было грустное. Машину я вела очень медленно, ветер сносил на дорогу дым: кто-то жег уголь. Я глубоко вздохнула, наслаждаясь картинами старой Ангильи. Двое подростков трудились во дворике над лодкой. За ними наблюдал старик, сидевший в тени дерева, судя по всему, их дедушка. Искусство строить лодки передавалось здесь из поколения в поколение. В Саут-Хилл мужчина в выгоревшей майке и кепке с надписью «Нью-Йорк» толкал вперед ржавую тележку, в которой стояли два белых ведра. Видимо, он вез воду с колонки, потому что у него дома не было цистерны.
Чуть дальше я проехала мимо маленького деревянного домика, во дворе которого была свалена куча проволочных вершей для ловли рыб. Лишь очень немногие из этих деревянных домиков пережили ураган «Донна», накрывший Ангилью в 1960 году. Теперь тут стоят практичные дома из цемента, которые могут выстоять даже в беспощадный шторм.
Я свернула на лабиринт дорожек, которые вели к дому Джошуа, миновав группу школьников, направлявшихся домой. Две девочки постарше вели за руки двух мальчишек лет трех. Малютки едва поспевали за старшими на своих маленьких ножках.
Джошуа и Эвелина сидели в гостиной и слушали радио, которое словно перенесли сюда на машине времени из сороковых годов. Оно стояло на полке между двух фарфоровых статуэток дельфинов. На стене рядом с радио висела в рамке фотография — стоящая под пальмой Эвелина. Эту фотографию мы сделали пять лет назад и прислали ей на Рождество.
— Ты поправилась, — промолвила Эвелина, смерив меня взглядом.
Я вежливо улыбнулась.
— И это просто замечательно, — продолжила она, видимо, ожидая от меня реакции на свою реплику.
— Так я и не болела, — неуверенно ответила я, догадываясь, что это не совсем верный ответ.
— Она имеет в виду, что ты набрала несколько килограммов, — пришел на помощь Джошуа. — Хорошо выглядишь.
— По-моему, так ничего хорошего в этом нет.
— Я чувствую себя толстухой, — сказала я и пошлепала себя по бедрам, которые были не такими изящными, как мне хотелось.
— Никакая ты не толстая. Выглядишь как нормальный, здоровый человек.
Если бы я приехала в гости к своей родной бабушке, она бы посоветовала мне сбросить лишний вес. Обязательно рассказала бы о последних диетах, о которых слышала по телевизору и составила бы их список: высокобелковые, низкобелковые, высокоуглеводные, низкоуглеводные, такие, в которых надо считать каждую калорию, и такие, в которых о калориях следовало вообще забыть. И, естественно, каждая из них сулила бы мне отсутствие мук голода. В том случае, если я совсем теряла форму, я отправлялась в спа-салон и скрывалась там, пока мне не возвращали более или менее презентабельный вид.