За каждым стволом шевелилось что-то черное. Разглядеть было очень трудно, но Карлуша знал, в чем дело. Вскоре показались локти, нога, затем голова, и из-за каждого ствола медленно выполз черный шупо.
Из-за каждого ствола медленно выползал черный шупо.
Все они стояли спокойно, потому что еще не обнаружили Карлушу. Он лежал под скамейкой и не двигался.
Вдруг он услышал свисток. Но бежать нельзя, а то все двадцать шупо сразу его заметят. Они стоят рядом. Ноги их касаются Карлушиной головы.
Издали он слышит свое имя, потом вдруг: «Марихен! Марихен!» Голос матери… Он доносился издалека. А вот и она сама бежит в одежде проповедницы Армии спасения. У нее мокрые распущенные волосы, и на бегу она протягивает ему руки. Почему-то она совсем крошечная, не больше ваньки-встаньки…
— Марихен, Марихен! — зовет мама тонким далеким голоском и бежит к нему. В это время сверху опускается исполинская белая рука с растопыренными пальцами и хочет ее схватить. Каждый палец руки больше матери. Она бежит что есть сил. Платье ее совершенно мокро. Белая рука парит над ней, как чудовищная белая птица.
— Марихен, Марихен!
— Я не знаю, где он, — услышал Карл чей-то ответ. В темной подворотне лежал на земле Франц. С его лба по бледным щекам стекала кровь.
— Я не знаю, где он, — болезненно, как в бреду, стонал Франц. — Он взял с собой гайку и задвижку.
Карлуша быстро положил гайку обратно на лестницу. Он хотел положить и задвижку, но почувствовал запах пригоревших бобов. Он заглянул в комнату. Там, на полу, среди разбросанного платья и белья, лежала его мать. Вокруг нее розы, тюльпаны, гвоздики и сырая земля из цветочных горшков. Мать была мертва… Тут же стоял Хельмут и звонил в колокольчик. Карлуша услышал и другой тоненький звон. Ванька-встанька стоял на улице перед домом. Он вынул из своей груди маленький колокольчик и звонил, зажав его в железной руке.
Но тут появилась большая шелковая дамская туфля и наступила на ваньку-встаньку. Ванька-встанька лег, придавленный широкой подошвой. Но едва дамская туфля шагнула дальше, как ванька-встанька сразу поднялся. Он стоял прямо и звонил: «Плим-плим!..» У него было лицо Франца.
В этот миг появился огромный генеральский лакированный сапог с серебряной шпорой. Один шаг — и маленький Франц лежит под сапогом. Но сапог идет дальше.
«Плим-плим!» — и железный человек опять встает. «Рот фронт!» А теперь это Хельмут! Снова сапог, снова шаг. Опять ванька-встанька лежит на земле и снова встает. И каждый раз у него другое лицо.
«Плим, плим, плим! Рот фронт! Несмотря ни на что!»
Теперь это Лиза. А вот и мама! На ней ее старая шапка красного фронтовика. О, какая она красивая! Она склоняется над Карлом и хочет его поцеловать. Сердце мальчика бьется от счастья так сильно, что он просыпается.
Когда Карл открыл глаза, он не сразу понял, что его окружает. Это было похоже на картинку, изображавшую южноамериканский бамбуковый лес, которую он видел однажды в какой-то книге. Наконец, он все-таки понял, что это трава, обыкновенная трава. Она находилась так близко от его глаз, что, казалось, росла высоко, прямо до сумеречного неба. Тяжелые капли росы повисли на ней. Божья коровка ползла вверх по стебельку и остановилась перед серебряной каплей. (Может быть, она захотела пить?) На божьей коровке было семь темных точек. Такие попадаются часто. Вот одиннадцать точек — большая редкость.
Карлуша поднялся. Он продрог. У него болела спина. Он начал растирать руки и ноги, чтобы немного согреться. Потом отряхнулся, почистился и сел на скамью.
Так! Значит, он всю ночь проспал один-одинешенек под открытым небом. И не так уж страшно было. В его классе никто, верно, на это не решился бы. Они бы здорово струсили. Карлуша улыбнулся. Он был немножко горд.
Который же теперь чае? Ночью он слышал бой часов, а теперь они почему-то не бьют. Должно быть, очень рано. Солнце еще не взошло. Сквозь темные вершины деревьев брезжит серый рассвет. Но светлые, усыпанные гравием дорожки ясно видны. Множество длинных, мокрых, черных улиток ползает вокруг.
Карлуша был очень голоден. Но вдруг он услышал нечто такое, что заставило его забыть о голоде: на кусте сирени запела какая-то птичка. Как она заливается и щебечет! Какие пускает трели! Настоящая канарейка! Не успела она кончить, как наверху, в гуще ветвей, засвистал дрозд. Сначала тихонько, точно спросонок. Потом со всех сторон откликнулись другие птицы. Вскоре образовался настоящий хор.
Потом зазвонил трамвай. Проехал поезд. Тут Карл снова почувствовал голод, и ему вспомнилась мама. Да и вообще, что с ним теперь будет?
Какой-то дрозд уселся напротив мальчика на скамейку, помотал хвостиком и засвистал так, точно хотел ему что-то сказать. Карлуша, наморщив лоб, посмотрел на глупую птицу и сказал:
— А мне наплевать!
Он встал и пошел. Надо было раздобыть чего-нибудь поесть и отправиться на поиски матери.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Улицы были еще пусты. Карл шел быстро, хотя у него не было определенной цели. Но он решил, что медленно бродить по улицам опасно. Любой шупо может задержать его и спросить, что он делает в такой ранний час. Если же он сделает вид, что торопится, то каждый подумает, что его кто-нибудь послал по спешному делу.
Первое, что попалось ему навстречу, была большая машина для мытья улиц. Этого нового типа машины Карлуша еще не знал. На три метра в обе стороны била вода. Узкую улицу можно было вымыть за один раз. Карлуше захотелось даже, чтобы и его облили.
Тут и там начали открываться ворота. Дворник вышел на тихую улицу с ключом в руке. Он взглянул на небо, поежился от холода и потер руки. Почти все дворники делали то же самое. Потом они здоровались друг с другом через дорогу и, прежде чем снова войти в дом, вытаскивали из жилетного кармана толстые серебряные часы, чтобы еще раз проверить время. Появились первые фургоны с молоком и овощами.
«Скоро и Хельмут выедет со своим фургоном: „Генрих Хош — хлеб хорош“, — подумал Карл. — Вот было бы хорошо его встретить!» Но вблизи Ильзенштрассе Карлуша боялся теперь показываться.
В одном из окон первого этажа подняли штору. Толстая непричесанная женщина, вытираясь полотенцем, выглянула на улицу. При этом она сделала такие глаза, точно удивлялась, что уже светло.
Появились прохожие и велосипедисты.
Вскоре взошло солнце. Улицы окончательно оживились. На окнах магазинов взвивались жалюзи.
Карлуша понемногу успокаивался. Ужасы прошедшей ночи казались ему сном.
Он остановился перед гастрономическим магазином. В эту минуту как раз подымали жалюзи.
Карлуша и не знал, как интересно рассматривать витрину такого магазина, потому что до этого дня он еще никогда не был так голоден.
Он подошел поближе и, глотая слюну, представил себе, что он ест все эти вкусные вещи.
В это время мимо магазина проходила женщина. Ей было лет сорок на вид. Она была высока ростом, с широкими бедрами и крепкими плечами. Женщина несла в руках кошелку и мимоходом взглянула на витрину.
Маленький мальчик, стоявший у окна, прижавшись носом к стеклу, попался ей на глаза. Несколько секунд она с интересом смотрела на него и уже хотела двинуться дальше. Но тут она заметила, что локти мальчика в грязи, а к куртке пристали соломинки и сухая трава.
Женщина приостановилась. Она повернулась и обошла вокруг Карлуши. Он этого даже не заметил. Она внимательно разглядывала его. Штанишки на коленях были сырые, словно мальчик валялся на голой земле, да и руки были сильно испачканы. Он сегодня, очевидно, еще не умывался.
Высокая толстая женщина озабоченно нахмурилась и тихонько тронула мальчика за плечо.
— Послушай, малыш, — ласково сказала она.
Карлуша вздрогнул, повернулся с быстротой молнии и отступил на шаг. Все его тело напряглось, готовое к прыжку к бегству. Но перед ним стоял не полицейский. Испуганными, недоверчивыми глазами испытующе смотрел он в лицо женщины. Бывают ведь и женщины-сыщики. Он слыхал об этом. Правда, он представлял их себе несколько иначе. А эта — с круглыми щеками и маленьким улыбающимся ртом — казалась доброй женщиной. Но осторожность надо соблюдать прежде всего.
— Не бойся меня, — наклоняясь к нему, мягко сказала женщина. — Ты ведь сын Гедвига Бруннер? А?
Карл молчал, отворачивая лицо… Ему вовсе не понравилось, что ей было все известно. Карлуша покосился направо, чтобы установить, свободен ли путь к бегству. Мешал вход в магазин. Еще два шага, и он окажется в толпе. Карлуша сделал вид, будто его что-то заинтересовало, и незаметно скользнул немножко вправо.
— Ты же знаешь меня, мальчуган, — зашептала женщина… Она нагнулась почти к самому его уху. — Ты ведь видел меня у матери. Еще две недели тому назад, в субботу. Не помнишь? Ты показывал мне своего ваньку-встаньку…
Карлуша снова взглянул на женщину. А ведь, правда, знакомое лицо. Но, может быть, он ошибается? Простое сходство… Надо быть осторожным!
Все-таки действительно она! Карлуша, правда, видел ее всего один раз. Но это та самая женщина, которой он показывал своего ваньку-встаньку.
— Неужели ты меня не узнаешь, скажи? — тихо, но нетерпеливо спросила женщина.
Карлуша молча кивнул головой и опустил глаза. Он больше не боялся, но ему было стыдно.
Женщина взяла его за руку, оглянулась с опаской и зашептала в самое ухо:
— Отчего ты такой грязный, мальчуган? Разве твоя мать о тебе не заботится? Это не похоже на Гедвигу Бруннер. Случилось с ней что-нибудь?
Карлуша еще ниже опустил голову и молчал. Его глаза наполнились слезами. Он знал, что ему нечего стыдиться. И все-таки он покраснел: приходилось просить помощи у чужих людей…
— Бери корзинку, и уйдем отсюда! — внезапно прошептала женщина. Она всунула мальчику в руку кошелку, схватила его за другую руку и потащила за собой.
Карлуша поднял голову. Мимо них спокойно проходили двое полицейских.
Молча прошли они несколько к