– Что мне неплохо бы съездить в замок Орв, возле Азенкура, – пьяная витальность Карла, казалась, была способна освещать комнату не хуже старорежимной керосинки. К*** слушала, пробовала теплое вино пальцем, протыкала его насквозь и рассеяно улыбалась.
– А при чем тут тевтоны?
– Зреет одно разбирательство. Будут наводить святость собственными средствами, как то заведено у них в Тевтонии. Они, представь, тоже уверены, что там обитает самый что ни на есть Мартин фон Остхофен. Собираются заниматься экзорцизмом. А я было начал думать, что это чисто бургундское Radio Ga-Ga <букв. «Сумасшедшее Радио» (англ.).>. Что вера в «живого Мартина» – это такой грибок, который, паразит, сначала плесневел на мозгах у Луи, затем передался мне, наверное, через Изабеллу, а потом, уж не знаю как, перескочил на Жануария.
– А теперь, выходит, этот грибок переметнулся в Кенигсберг? – в тон Карлу, чуть передразнивая его, вставила К*** .
Бургундское красное. Залог широты мышления. Для внутреннего и наружного применения. После отъезда Эдварда Карл полюбил такие купания.
– Может и переметнуться.
– А когда ты поедешь?
– Когда-когда. Когда ты скажешь своему мужу, что спишь с его начальником.
К*** чувственно расхохоталась. Вот чем разговор в бассейне с безнадежно забродившим виноградным соком заведомо лучше любого другого, постельного или послеобеденного. Если всё поставлено правильно, ты всегда заодно с собеседником. Всегда с ним дуэтом, всегда рука на плече. Он шутит – ты смеешься. Без разницы, сколько в шутке шутки, а сколько брутального ослоумия. Пьяные репризы на двоих всегда забавляют. Всегда смешно когда шутят. И всегда грустно когда надо. И всегда не против потрахаться, когда другой не против. Главное, правильно выбрать с кем. Карл выбрал К***
. Кажется, правильно.
– А хочешь, я ему завтра скажу? – К*** ещё раз прыснула, напоследок. – Так и скажу. Давно, скажу, хотела, но страшилась открыть тебе одну подробность моих с твоим начальником отношений. Он передернет свой кадык, посмотрит на меня как бюст Платона и скажет: «Подробность? Отношений? Твоих с герцогом? Так-так». А я ему скажу: «Родной, я с ним интимно связана». Он сразу поверит и сделает вид, что не расстроился. Золото!
– Тебе так не терпится выпроводить меня в гости к азенкурским призракам, что ты готова издеваться над моими маршалами?
– Так ты думаешь, там в замке Орв всё-таки призраки? – серьезно спросила К*** и подернула плечами. А может, поежилась. Карл плеснул на неё теплым вином.
– Я да, а ты?
– А я тоже, да, думаю, – подобрав губы, отвечала К*** и, зачерпнув ладошкой, выпила. – Я просто так подумала, если б ты уехал, ты написал бы мне письмо. А в нем обязательно было бы что-нибудь. Ну, например, «скучаю за тобой». Что-нибудь хорошее. Пусть бы даже и не совсем правда, а просто накрахмаленное клише, но я бы могла думать, что в нем, кроме опилок, есть ещё второе дно.
– Хочешь, я тебе и так скажу, что за тобой скучаю, – Карлу и правда было не жалко. Кап-кап, с вынырнувшего пальца упали красные капитошки и круги пустились врассыпную.
– Не-а.
– Ну, как хочешь, – Карл даже чуть-чуть обиделся. Это ж надо, какая-то захудалая дворянка воротит нос от твоего «скучаю». Её, видите ли, не впечатляет «скучаю» герцога Бургундского, вдобавок ещё и женатого.
– Ты чего? – Губы К*** розовые-розовые.
– Я чего? – Карл подобрал пьяные сопли и тоже зачерпнул ладонью, хотя рядом с его левым плечом стоял отличный серебряный ковшик. Как раз на один опрокидонт. – Я чего? Я, собственно, ничего. Я просто хотел объяснить тебе, как я тебя люблю.
От собственной безответственности у Карла перехватило дух. С бумажного кораблика моногамии дали предупредительный залп холостыми. Вспомнились родители и слово «нравственность».
– А я и сама знаю, как, – К*** выставила вперед ладонь, будто затворяя дверь в присутственные места, где топчутся батюшки и матушки, и одновременно отрезая Карлу путь к дальнейшим, всё разрушающим объяснениям. – Хочешь?
– Ну… – уклончиво промямлил Карл. Меньше всего на свете ему в тот момент хотелось протрезветь.
– Ты любишь меня с одной такой целью. Чтобы Ритули хватило на подольше. Ты любишь меня потому, что вовремя понял, что если будешь продолжать в том же духе, то ты залюбишь её до дыр. Ты решил – и правильно, между прочим, решил – выдавать ей любовь продуманными порциями, а остатки неоприходованного семени сливать мне на живот. А ещё вот. Ты любишь меня так, что никогда не скажешь мне: «Я за тобой скучаю». И любишь как раз за то, что можешь вообще ничего во мне не воспевать. Знаешь, детей в коробке с цветными карандашами больше всего интересует карандаш белого цвета. Я твой белый карандаш.
Глава 16.24126
Сэр Френсис Бекон умер в результате опытов с замораживанием в снегу петуха.
1
Замок Орв был освещён не хуже операционной. Антициклон, новый снег, безоблачные выси, проницаемые до седьмого трансфизического уровня.
Гвискар взбивал мыльную пену бритвенным помазком. Гибор завтракала рахат-лукумом, который полчаса назад был преподнесен ей бароном д’Орв. Её босые ноги непринужденно опирались о край обеденного стола. Гвискар и Гибор были в настроении.
– Знаешь, милый, – рассуждала Гибор, облизывая палец. – Из-за этой сладкой тянучки вспоминается Гранада.
– Не люблю вспоминать Гранаду, – бреясь, Гвискар почти касался носом зеркала, висящего на стене. Он был близорук.
– Я тоже. Но сегодня она мне сама с утра вспоминается и, надо сказать, мне очень стыдно.
– Ладно там, «стыдно»! Стыдно у кого видно, – утешил её Гвискар, добросовестно соскребая пену от скулы к подбородку. – Можно подумать, были варианты.
– Да нет, мне не за всё стыдно. А только за один, так сказать, эпизод.
– Ну-ну? – Гвискар сполоснул бритву в тазике и снова приник к зеркалу.
– Помнишь, как мы с тобой летали над обрывом, словно два Икара, а вся Гранада на нас глазела с завистью и восхищением?
– Летали. Ну?
– И как потом Али Зегрес и его молодая жена Фатима попробовали то же самое и убились, помнишь?
– Ну, – недовольно поджав губы, Гвискар обернулся к Гибор и сурово посмотрел на неё. Мол, «уберите камеру»!
– Так вот – у них были доверчивые, светлые лица. Когда они надевали крылья, они ни о чём не подозревали, для них это было вознесение, а не аттракцион. И мне уже тогда было не по себе от мысли, что они сейчас разобьются и это устроили я и ты. Можно было бы убить их и не так коварно, и не вдвоем, не разом…
– Немедленно прекращай этот треп, – перебил её Гвискар, лицо его было встревоженным. – Заладила.
– Да нет, ты сначала дослушай, – не унималась Гибор. – И я тогда подумала, что такое кощунство не проходит даром и что…
Гвискар снова поднес к лицу бритву и услышал, что лезвие бритвы едва слышно звенит. Этот металл был чувствительнее глиняного человека, но через секунду и сам Гвискар почувствовал чью-то опасную близость. Паранойя, наведенная маревом Гранады, или действительно кто-то внизу?
Но не успел Гвискар как следует прислушаться, насторожиться, подумать, как окно позади опало стеклянным ливнем, а зеркало в полуметре от его лица разлетелось на двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть осколков.
В фанерной подкладке зеркала торчал арбалетный болт.
2
Гвискар выбежал в искрящееся поутру поле без оружия. В последний раз он держал в руках меч четыре года назад и успел многое забыть – например, забыть настроение, в котором следует встречать арбалетный болт с перевернутой руной Feoh, выцарапанной на картонном оперении.
Гвискар огляделся. На опушке леса ни зверья, ни людья видно не было, но множество следов, оставленных ночью, свидетельствовало о том, что вокруг недостроенного замка Орв хороводил целый отряд.
О, если бы стены были выведены хотя бы на тридцать кирпичей! Тогда можно было бы просто запереть ворота и ждать, пока нападающим не наскучит троянский сюжет. А так, наверное, придется отсиживаться в донжоне. Или, может быть, умней сейчас же приготовить сани и прочь отсюда? Нет, догнать сани всадникам легче легкого, – вздохнул Гвискар, созерцая свежую дорожку конских копыт.
Гвискар замер на месте и снова прислушался. Тишина крематория в аккомпанементе сосновых ветвей, скрипящих от мороза. Он уже собрался поворачивать назад, как увидел на склоне овражка что-то черное – лежащую фигуру, пепелище костра, оброненный плащ?
Серо-черная линия. По земле волочили дырявый мешок, наполненный золой – определил Гвискар. Неравномерно, впопыхах, что ни кочка – вместо реки целое водохранилище. Линия продолжается и продолжается и… Гвискар шел вдоль неё в замешательстве… продолжается… и в конечном итоге образует замкнутый магический круг.
Гвискар хотел попробовать угольки рукой (вдруг ещё теплые и тогда, возможно, этот орешек инквизиторских знаний треснет под кувалдой искушенной мысли глиняного хакера?), но прежде предусмотрительно плюнул на них. Плевок не зашипел и не шлепнулся прозрачной жабьей икрой на прохладную золу. Плевок вспыхнул. Пламя хлестало лилово-малиновыми хвостами, доставая Гвискару почти до груди.
– Но откуда здесь тевтоны, маттьево!? – занявшись было малиновыми стожарами Вальхаллы, глаза Гвискара вновь потухли и стали усталыми и злыми.
Злыми, потому что этот черный круг ни ему, ни Гибор не преодолеть и, значит, из замка Орв им не сбежать – крылья вынесут только одного. И сани можно не готовить.
Усталыми, потому что за последние тридцать лет он убил столько людей, что впору было и устать.
Когда же, бегом домчавшись до неоконченных ворот замка (вместо стрельчатого свода – бутылка с отбитым горлышком), Гвискар обернулся и увидел вдали всадника с искрящимся распятием на груди, с черным тевтонским крестом на плече и с обнаженным мечом, лезвие которого, рассекая пространство на семь трансфизических слоев вглубь, стонало в басовом ключе.