— Однако не стоит раньше времени прибегать к таким крайним мерам, Луи, — произнес Алансон. — Подождем коронации, а затем посмотрим, куда подует ветер. Быть может, не так уж страшна буря, как нам чудится? А там, пройдет какое-то время — и не утихнет ли гнев в вашей душе, уступив место здравому рассудку и, главное, превратностям судьбы?
— Что ж, подождем, — нехотя согласился герцог, легко кивнув, и, сузив глаза, внезапно спросил: — Вы как будто имеете виды на Бретань и крепость Бернавон близ графства Перш? Насколько мне известно, король не очень-то горел желанием делать вам такие подарки. Воображаете, его дочь окажется покладистее? Клянусь святым Стефаном, она пойдет в отца!
«Ага, — подумал Рибейрак, — надо будет сказать об этом Этьену: король не должен подписывать дарственную, которую может составить Анна де Боже».
— А вам, Лонгвиль, — обратился герцог к сыну Жана Дюнуа, — помнится, тоже хотелось бы увеличить свои владения за счет соседней сеньории? Полагаете, новоиспеченной хозяйке королевства доставит удовольствие отобрать земли у семьи вашего внезапно скончавшегося соседа?
Рибейрак внутренне улыбался. Вержи поставит об этом в известность короля, а тот передаст сестре; вожделенная сеньория вследствие этого надолго исчезнет за линией горизонта для графа Дюнуа.
— А вам, Ла Кудр, — повернулся Людовик Орлеанский к камердинеру, — не терпится пристроить ко двору свою тещу вместе с ее сестрой, не так ли? Попробуйте, мой милый, но учтите, Анна де Боже ничего не сделает даром; так, во всяком случае, мне это представляется. Какую услугу вы ей оказали или, быть может, собираетесь оказать? Да, я забыл еще принца Ангулемского; любопытно, чего захочет от своей дальней родственницы мой кузен? А Монморанси? Он, кажется, мечтает стать коннетаблем? Надо будет напомнить ему об этом воздушном замке.
Рибейрак мысленно повторил все то, что услышал. Покинув комнату, он негромко проговорил, остановившись у одной из арочных колонн и обращаясь к гипсовому бюсту Аристотеля, в двух шагах от ниши:
— Теперь можно с уверенностью сказать, что король не подпишет ни одного документа, который сестре вздумается дать ему на подпись. Пусть Этьен также убедит короля в том, что не следует делать ничего в угоду сторонникам Орлеанского дома. Почему, спрашиваешь ты меня, приятель? Да чтобы герцог озлобился и дал понять об этом Анне де Боже, авось это затушит неуемное пламя страсти в ее душе к этому выскочке. А еще лучше, когда они все — и его родичи, и фавориты — подговорят его на военные действия против регентши. Он проиграет, так было уже не раз с мятежной знатью, но тогда уж она определенно отвернется от этого развратника и обратит взор на сира де Вержи; об этом скажет ей родной брат.
Видишь, Этьен, как я стараюсь? Но, черт возьми, чего не сделаешь во имя дружбы! И если эти двое потомков Карла Пятого после Генеральных штатов окончательно не перессорятся, то я буду считать себя ничтожным дипломатом, клянусь песком преисподней, по которому ступают черти! Кстати, надо нанести визит будущей правительнице; цель визита — поставить ее в известность, что она не только супруга Пьера Бурбона, но еще и дама сердца одного бедного рыцаря, который готов совершить подвиг в ее честь. Это на тот случай, если Катрин забыла о моем поручении. Добавим, что этот рыцарь влюблен и дал обет… Вот черт, какой же обет он дал? Как думаешь, дружище? — обратился Рибейрак к философу. И ответил за него: — Ты прав, Этьен будет есть и пить стоя до тех пор, пока не совершит подвиг. Конечно, с одной стороны сегодня это кажется уже пережитком прошлого, но с другой… Сделаем так: до подвига еще далеко, а вот до улыбки гораздо ближе. Так пусть же дама сердца моего друга обратит на него свой благосклонный взор, ибо принимать пищу все же удобнее сидя, нежели стоя, дьявол меня забери! А ты забавный собеседник, дружище, коли даешь дельный совет.
И, на прощанье щелкнув Аристотеля по носу, Рибейрак направился к дофину, где рассчитывал увидеть Этьена де Вержи.
Глава бВ АМБУАЗ!
6 сентября 1483 года тело Людовика берегом Луары довезли до Орлеана, потом повернули на Клери-Сент-Андре. Там, в базилике Нотр-Дам-де Клери (как он сам того хотел) и упокоился навсегда король Людовик XI. Оплакивали его смерть немногие, думается, всего лишь трое: супруга Шарлотта Савойская, дочери Анна и Жанна. Кому иному лить слезы? В памяти народа, его приближенных и врагов он остался человеком жестоким, хитрым, скрытным и коварным, к тому же вел, по существу, затворнический образ жизни, рассылая повсюду послов и шпионов и получая от них сведения. Таким образом он узнавал планы своих врагов и даже знал их настроения. Сына по его указанию воспитывали в строгости; свидания Карла с отцом были редкими, порою они не виделись по нескольку месяцев; поэтому или по какой другой причине дофин не испытывал к отцу нежных сыновних чувств.
Этого нельзя сказать об Анне, давшей волю слезам. Теперь же, спустя пару дней после похорон, когда слезы высохли, она вдруг с ужасом поняла, что растерялась. И вправду, что же делать? С чего начинать? Она стала вспоминать все, о чем говорил отец. И вдруг поймала себя на том, что всегда ненавидела мрачный замок Плесси с его темными коридорами и закоулками, из которых, как в подземелье, тянуло сыростью и веяло страхом; с его угрюмыми комнатами и залами, с его низкими потолками. Всё здесь дышало запустением, некой отрешенностью от мира живых людей. Людовик, хотя и был ценителем и знатоком искусства — разбирался в живописи, любил литературу и не чуждался роскошных убранств апартаментов, — жил в Плесси как настоящий отшельник, запретив, за редким исключением, украшать покои и залы античными скульптурами, коврами ручной работы, роскошной мебелью и прочим. Замок выглядел изнутри словно воронье гнездо или, правильнее сказать, напоминал жилище паука, раскинувшего во всех направлениях тонкие нити и поджидавшего в углу своей паутины очередную жертву.
И Анна решила перебраться в Амбуаз — райский уголок, где все было обставлено согласно веяниям моды, дышало роскошью, вселяло дух оптимизма и любви к прекрасному. Всё это — с легкой руки Агнес Сорель, любовницы Карла VII, которую Людовик в пору своих молодых лет возненавидел за то, что эта «наглая и распутная девка» разрушила их семью, заставив страдать его мать, Марию Анжуйскую. Лишь Богу ведомо, какую душевную травму это нанесло дофину, который, неоднократно поднимая мятежи против отца, бежал от его преследований к бургундскому герцогу Филиппу.
Словно угадав намерения графини, об этом же завели с ней разговор супруг и брат.
— Можно понять вашего отца, Анна, — сказал ей муж, — человека больного и мнительного, любившего одиночество вкупе с тлетворным мраком и тишиной, но мы с вашим братом, да и придворные, сотканы из других нитей. Довольно пребывать в смрадном подземелье, если есть возможность дышать чистым воздухом, любоваться солнцем и радоваться жизни. Словом, надо немедленно перебираться в Амбуаз, пока мы здесь совсем не зачахли и нас не отнесли туда же, куда и вашего с Карлом отца.
— А еще лучше — в Париж! — заулыбавшись, воскликнул дофин. — Все же это столица, сестра, и король, я полагаю, должен жить там, а не хоронить себя заживо в замке, подобном Плесси.
— Разумеется, мы переедем в Амбуаз! — оживилась Анна. — Здешняя атмосфера мне тоже не по нраву.
— Вы о роскоши? — спросил Пьер де Бурбон. — Если бы только это! В ответ на ваши так называемые авансы герцог Орлеанский что-то затевает.
— На мои авансы?.. — Щеки у Анны зарозовели. — Что вы имеете в виду, говоря так?
— Каждому, даже простому лакею, известно, что вы безнадежно влюблены в этого щеголя, в вашего троюродного дядю. Уж не думаете ли вы, что в этих условиях я могу оставаться в неведении? До сих пор я молчал, полагая, что ваше глупое увлечение пройдет, но нынче настала пора заявить вам, что мне давно все известно. Так вот, повторяю, Людовик Орлеанский что-то затевает: повсюду его единомышленники собираются группами, о чем-то негромко переговариваются, озираясь по сторонам. Не готовится ли попытка похищения дофина, что однажды уже имело место?
— К тому же он чуть не отравил меня, — прибавил Карл.
— Никто не доказал, что это было его рук делом, — попыталась защитить возлюбленного дочь короля.
— В то же время ни один придворный не посмеет утверждать, что это было делом не его рук, — возразил граф. — Потому я и предлагаю перебраться в Амбуаз. Понятно, что вас одолевают мысли, связанные с нынешним положением, но не лучше ли думать о делах государства пребывая на дневном свету, нежели во тьме? Уверен, так будет лучше и для дофина.
— А я не прошу, я уже настаиваю на этом, поскольку мне дана власть приказывать! — топнул ногой Карл. — Я здесь просто задыхаюсь. А тут еще Орлеанский со своими кознями…
Анна смутилась, прикусив губу.
— Поговаривают, будто этот герцог вовсе не Валуа, а сын какого-то кастеляна.
— Ты с ума сошел, Карл! — сделала удивленные глаза сестра.
— Я? Ничуть! Вот скажу Вержи, пусть отколотит его дубинкой. Этьен теперь мой приближенный, Анна, я сделаю его капитаном моей гвардии.
— Боже мой, что же будет, когда ты станешь королем?
— Видела бы ты, как ловко он командует шахматными фигурами! Я дарую ему чин маршала, и он станет командовать войском, которое я пошлю на герцога Орлеанского.
— Карл, ты пугаешь меня! Что плохого сделал тебе наш дядя? За что ты его ненавидишь?
— За то, что он презирает тебя.
— Презирает? С чего ты взял?
— Будь иначе, он ответил бы на твои авансы, как выразился сир де Боже. Ныне же, судя по всему, Орлеану весьма не по вкусу пришлась воля нашего отца, а потому его ненависть к тебе будет только расти. Ты, кажется, сделала его губернатором Иль-де-Франса? Может быть, и его любимчиков собираешься одарить выгодными должностями и землями? Так знай, я против этого и не подпишу ни одной дарственной и ни одного указа.
— Не возьму в толк, Карл, кто мог внушить тебе такие мысли?