— Все сделаю, как скажете, отец мой, ибо знаю, что должно усмирить свою сердечную склонность, с которой долго и тщетно борюсь.
— При известном старании человек умеет укрощать диких зверей, значит, сможет укротить и свои страсти. Но вот что еще скажу тебе, дочь моя: коли не отвечает избранник на сердечные муки твои, то, по моему разумению, недостоин он любви твоей, а коли так, то взамен мудреца уподоблен свинье. И сказал Господь и нам заповедовал: «Не бросайте жемчуга вашего пред свиньями». Прояви радушие или ненависть к объекту своей страсти, но помыслы греховные, брачному союзу грозящие, оставь невозвратно и проси Бога простить тебе прегрешения твои, вольные и невольные. Он простит, ибо грех твой не столь велик, как кажется; наихудший род греха — не признавать, что ты грешен.
Покачиваясь, точно одурманенная зельем, похожая на сомнамбулу, вся во власти противоречивых мыслей, Анна вышла в коридор и медленно направилась… сама не зная куда. В голове все смешалось: заветы отца, его кончина, похороны, беседа с Катрин, слова Карла, ее глупая любовь, наставления священника, его совет находить успокоение души и разрешение мучавших ее вопросов в молитве… В какой? О чем она должна просить Бога? Как выразить ей всю степень раздиравших ее душу двойственных чувств? Что предстоит ей? Покаяться в том, что любила того, кого не надо было, кого нельзя было любить? Обещать Господу, что вычеркнет эту любовь из своей жизни, ибо может случиться так, что, будучи в плену сердечных томлений, пойдет на поводу у объекта своей страсти? В ответ он, и об этом нетрудно догадаться, использует ее любовь, как орудие, в дурных целях, что окажется во вред Франции… Перед глазами встал образ отца — в шляпе с сильно загнутыми сзади и с боков полями, с ожерельем из речных ракушек, с толстым мясистым носом и тяжелым взглядом темно-серых глаз, блестевших умом. «Так-то ты претворяешь в жизнь завет отца? — с укором говорил он. — Все еще любишь этого развратника и не собираешься кончать с этим? Возмечтала променять постель на королевство? Намереваешься отдать на разграбление страну, собранную воедино мною? А не думаешь ли, что настигнет тебя за это мое проклятие?..»
Анна задрожала. В страхе, одна, похожая на привидение, она бессознательно шла вперед, а перед ее взором стояли строгие глаза отца и набатом звучали в ушах его слова. Они преследовали ее, не давали покоя. Вся обуреваемая двойственными чувствами, как неприкаянная, едва ли не в растерянности брела она по коридору с темными колоннами и мрачными нишами, опустив взгляд, думая о чем угодно, только не о том, куца и зачем шла.
Коридор тянулся вглубь и пропадал во мраке, слабо освещаемом редкими факелами. Шаг, другой, третий — и справа факел выхватил из тьмы витую лестницу в одной из башен. Ступени тянулись вверх, пропадая за поворотом; слева от них — перила, а внизу, словно провожая угрюмым взглядом эти спиралью уходящие к верхним этажам перила, — каменный пол, сумрачный, холодный, терпеливо поджидающий свою жертву…
Не отдавая себе отчета, не воспринимая реальности, Анна медленно повернула и, опершись локтем на эти перила, едва ли не сгорбившись, стала подниматься по ступенькам. Чья-то тень мелькнула в это самое время в коридоре, на полу, скользнула по стене и застыла выжидающе там, где начинался подъем…
Не слыша и не видя ничего вокруг, Анна продолжала в задумчивости подниматься все выше… а тень в это время бесшумно, осторожно кралась за нею, шаг за шагом, ступень за ступенью… Старые, кое-где потрескавшиеся, пребывающие в вечной сырости перила угрожающе начали раскачиваться под рукой Анны, под чрезмерной уже для них тяжестью, но она не замечала этого, отрешенно глядя в пустоту, занятая своими мыслями. И вдруг перила затрещали и провалились, таща руку за собой, а за нею и все тело. Анна тихо вскрикнула и почувствовала, что теряет равновесие и падает в мрачную бездну… И нельзя было как предотвратить, так и остановить падение, ибо оно неизбежно и предопределено судьбой… У нее закружилась голова. «Боже мой, я падаю! Неужели это конец?..» — успела еще подумать Анна и в страхе закрыла глаза, подчиняясь неумолимому року, не в силах ему противостоять. Но в это мгновение кто-то невидимый сильной рукой обхватил ее сзади за талию и удержал на месте. «Сам ли Бог это?.. Ангелы?.. Быть может, это дьявол?» — пронеслось в голове Анны, и, уже выровнявшись, стоя на ступеньке, она боязливо повернулась, заранее страшась того, кого увидит сейчас перед собой.
Факел выхватил из тьмы не ангела (во всяком случае, у незнакомца не было крыльев за спиной) и не демона; перед ней стоял всего-навсего мужчина — с усами, без бороды — и, легко улыбаясь, глядел на нее. Убедившись, что Анне уже не грозит падение, незнакомец опустил руки и почтительно поклонился. Она смотрела на него при колеблющемся свете факела и пыталась вспомнить, где она видела это лицо. Кого оно ей напоминает?.. О Пресвятая Дева, да ведь это же…
— Этьен де Вержи! — проговорила она в изумлении и растерянности.
— К вашим услугам, мадам. — И вновь, не сводя взгляда с Анны, ее спаситель сделал короткий поклон.
Она тряхнула головой, точно отгоняя наваждение:
— Но каким образом?.. Как вы оказались здесь?
— Волею провидения, направившего меня вслед за вами. Должен же был кто-нибудь удержать вас от падения с такой высоты, а ведь здесь… — Этьен покосился в глубину провала, — …никак не меньше десяти — пятнадцати футов.
Анна бросила взгляд туда же.
— Боже мой, я и в самом деле едва не упала… точнее, я уже падала, и это был бы последний шаг в моей жизни, ведь я могла разбиться.
— Не сомневаюсь. Я видел, в каком состоянии вы покинули исповедальню. Клянусь темными силами преисподней, как сказал бы мой друг Рибейрак, мне очень не хотелось, чтобы вы переломали себе ноги и вдобавок разбили голову. Ноги между тем нужны вам, чтобы идти по стопам отца, а голова — чтобы бороться с врагами королевства. Но зачем, скажите на милость, вы пошли этой дорогой? Перила старые, давно обветшали, да и ступени того и гляди провалятся. Не проще было идти прямо и подняться по большой, парадной лестнице?
— Сама не понимаю, что со мной, — рассеянно забегала Анна глазами по сторонам. — Действительно, идти следовало прямо… Разум мой помутился. Сам дьявол, видно, направил меня сюда. Не окажись вы рядом в эту минуту…
— Не правда ли, мадам, совсем неплохо, когда в минуту опасности на выручку приходят друзья?
— Ваша правда, сир де Вержи. Я рада, что у моего брата есть такой друг, как вы. В трудную минуту, уверена, он всегда сможет опереться на вашу руку.
— В данное время, мадам, вы больше, нежели он, нуждаетесь в этом, и я готов предложить вам свою руку как сейчас, чтобы вы без опаски продолжили свой путь, так и в дальнейшем.
— Благодарю вас! Право же, я буду вам весьма признательна. Но это всего лишь небольшой аванс. Ваш поступок, возможно, предотвратил крушение великой империи франков, о незыблемости которой всегда радел мой покойный отец.
— Что вы, мадам, мой поступок — всего лишь пустяк.
— Спасти человеку жизнь вы считаете пустяком? Не согласна с вами. Случись со мной беда, и…
— Герцогу Орлеанскому не отобрать корону у вашего брата, мадам, так же как и не стать регентом. Эту миссию Господь доверил вам, и у меня нет оснований полагать, что такое решение Всевышний принял сгоряча. Одно омрачает дело: вы одиноки. Согласитесь, в вашем положении трудно обойтись без друзей, и мы с Рибейраком готовы предложить вам руку дружбы. Возможно, очень скоро она понадобится вам.
Обворожительно улыбнувшись, Анна кивнула:
— А пока, кавалер, мне хотелось бы воспользоваться одной из этих рук, дабы благополучно миновать эти злосчастные ступени.
Едва взяв Этьена под руку, она вспомнила беседу с подругой, на излучине Луары. Сколь непредсказуемыми и странными бывают порой извивы человеческих судеб и событий! Могла ли она подумать, что так скоро произойдет близкое знакомство с тем, на кого совсем недавно советовала ей обратить внимание Катрин дю Бушаж? Мало того, она даже взяла его под руку, и он предложил ей свою дружбу, за которой, быть может, последует… Ах, Катрин, неужели и вправду произойдет то, чего тебе так хочется? И не станет ли это выходом из того нелепого положения, в которое она сама себя поставила, если верить мудрой пословице «Клин клином вышибают»?
Занятая теперь уже совсем другими мыслями и не гася улыбку, Анна, опираясь на руку человека, так неожиданно ворвавшегося в ее жизнь, стала не торопясь и не обращая никакого внимания на перила, подниматься по ветхой лестнице, оставшейся здесь, неведомо по какой причине, от древней башни времен короля Людовика VII.
Глава 8ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Герцог Орлеанский тем временем кипел злобой и проклинал все на свете. Все надежды он теперь возлагал на созыв Генеральных штатов, которые примут надлежащее решение вопреки тому, что пожелал на смертном одре полуживой и полубезумный король. Ведь не сказал же он, в самом деле: «Я, король Людовик, будучи в здравом уме и твердой памяти, приказываю…» И документа с такой формулировкой не составили, а если и так, то не дали ему на подпись: герцог внимательно наблюдал за всем происходящим вокруг ложа короля. Значит, можно объявить устное завещание умирающего монарха простым бредом выжившего из ума старика. Людовик Орлеанский поставил эту мысль во главу угла. Разумеется, его партия горой стояла за своего вожака, рассчитывая на выгодные должности, подачки, пенсии. Чего только ни стали приписывать и оглашать во всеуслышание в адрес той, что пока правила государством при малолетнем дофине: она, дескать, не снижает непомерных налогов, обзавелась любимчиками, которые не стесняясь запускают руки в казну, упразднила налоги с церковных земель, распустила армию и тратит средства из казны на нужды представителей Бурбонского дома и т. п. Ничего этого, конечно, и в помине не было, но именно в этом направлении, опираясь на низы и рассчитывая на объективность Штатов в этом вопросе, и решил действовать герцог Орлеанский. Начинать следовало с агитации и пропаганды. И тотчас стали появляться в Туре, Амбуазе, Париже и других городах памфлеты, высмеивающие и обличающие новое правительство в бездарности, злоупотреблениях, в презрении к низшему сословию. Словом, повторялась ситуация с регентством королевы-матери Бланки Кастильской; но у той был сильный защитник в лице кардинала Сент-Анжа; у Анны де Боже не было никого, кроме мужа, которого, по правде сказать, больше интересовали дела своего графства.