— Такая охота может прийти только принцу Валуа. Вряд ли он станет делиться добычей с нынешней властью, к которой по вполне понятным причинам испытывает ненависть.
— Но каким образом? — не могла понять Анна. — Вам что-то известно, сир де Вержи?
— Не больше чем вам, мадам, поэтому то, что я хочу сказать, — всего лишь мои догадки.
— Каковы же они?
— У Франциска Бретонского, как вы знаете, есть дочь, его наследница. Тот, кто женится на ней, станет правителем Бретани.
— Но она еще девочка, ей всего семь лет!
— Помолвки случаются даже в годовалом возрасте.
— Ей-богу, — не выдержал Рибейрак, — на месте этого блудливого кота я женился бы на маленькой принцессе! Блестящий политический маневр, клянусь ягодицами Люцифера! В шахматах это называется «шах королю»!
— Именно это мне и пришло в голову, — сказал Этьен, — ведь Анна — старшая из двух дочерей Франциска. Правда, его супруга достаточно молода, чтобы родить ему наследника, но… младенцы часто умирают, и не всегда своей смертью.
На какое-то время Анна даже растерялась. Ведь случись так, как сказано, — и оба герцога поднимут против нее Бретань! Мало того, они найдут союзника в лице короля Ричарда, которому ее отец отказался платить «дань». Коли так, вновь начнется масштабная война; Людовик Орлеанский как отвергнутый претендент на регентство вполне способен на такой шаг, сторонников у него окажется немало… И тут она облегченно вздохнула: да ведь он женат на ее сестре! Значит, этому брачному союзу не бывать? В памяти внезапно всплыл разговор с отцом. А Рим?.. Стоит герцогу написать папе о своем «насильственном» браке с чудищем, от которого не может родиться ничего, кроме чертей, как понтифик даст разрешение на расторжение брака.
— Но ведь герцог Орлеанский женат! — высказала ту же мысль Катрин.
Анна горько усмехнулась:
— Рим сильнее нас… Но не думаю, что Франциск Второй решится на такой брак. У Анны Бретонской хватает женихов, и герцог пойдет на что угодно, лишь бы противостоять такому сильному соседу, как Франция. Кого же он возьмет в зятья — троюродного дядю короля Карла Валуа?
— Дядя этот представится изгоем, в результате чего хозяин уверует в то, что гость — враг новой власти, — молвил Этьен. — Ну, а поскольку у герцога Орлеанского окажется немало сторонников, а значит, удастся собрать значительные силы, то… Взять Амбуаз будет значительно легче, чем Париж.
— Боже мой, я и сама мечтаю поскорее оказаться в Париже! Город моего детства, моей мечты… Помнится, я хотела поговорить с вами об этом. Но это потом. А сейчас, в силу того что нельзя исключать и такого поворота событий, какой вам представился… — Какое-то время Анна размышляла, устремив взгляд в окно на полыхающие в лучах заходящего солнца луга в долине Луары. — Людовик рассчитывает взять меня коварством? Так я его возьму хитростью. Я напишу Франциску письмо, где попрошу его оказать двоюродному брату самое горячее гостеприимство, ибо он всегда был предан короне. Вряд ли после этого отцу придет охота выдать свою дочь за первого принца королевства, которое всегда стремилось прибрать к рукам Бретань.
— Браво, мадам! — бурно одобрил такое решение Рибейрак. — Клянусь непорочностью самого молодого из чертей преисподней, такая резолюция достойна вашего покойного батюшки!
— Идемте же скорее, друзья мои! Вы поможете мне составить такое письмо.
И все четверо скрылись за дверями, откуда совсем недавно вышла Анна де Боже.
Неведомо откуда вдруг появился человек и торопливо зашагал по коридору. Остановившись на мгновение, он бросил недобрый взгляд на эти двери, криво усмехнулся и зашагал прочь.
Глава 11ДВА ВАЛУА
Замок Герцога Франциска Бретонского, потомка родов де Монфор и де Дрё, стоял почти у самого устья Луары, на правом берегу, в четверти лье от реки. Высокие стены, существенно укрепленные совсем недавно, шесть мощных башен с машикулями, глубокие рвы (внутренний и внешний), заполняемые водой из Луары, — таков в общих чертах замок, с ХIII по XVI век резиденция правителей Бретани.
Подъезжая к Нанту, герцог Орлеанский загодя отослал вестового, дабы тот поставил в известность хозяина замка. Франциск, узнав о госте, велел быть наготове и тотчас открыть ворота, едва появится кавалькада.
Она вскоре подъехала и встала у рва, против ворот, которые с обеих сторон охраняли две огромные башни с узкими окнами-бойницами. Спустя некоторое время копыта коней зацокали по мосту, словно в задумчивости неторопливо опустившемуся на толстых цепях. Вслед за этим затрещали лебедки, накручивая на барабан канаты, и поползла кверху — нехотя, громким скрежетом выражая недовольство нарушением ее покоя, — темная железная решетка.
Всадники въехали во двор, огляделись вокруг. Им указали на трехэтажный дворец слева — жилище Франциска И. К главному входу вели две витые лестницы, слева и справа. Спешившись, представители французской знати стали подниматься по обеим.
Хозяин ожидал их в парадной комнате, называемой им Залом Дидоны[15]. В самом деле, едва гости вошли, как их взорам предстала растянутая на стене воловья шкура, а весь зал по периметру, в нескольких дюймах от пола был обтянут узкими полосами из другой такой же шкуры. Всем известна была страсть Франциска II ко всему, что связано с Ганнибалом и его войнами с Римом. А фриз над камином — не что иное, как лепнина с изображением сцен из Пунических войн. Высота фриза — около фута, над ним полотно — фигура Ганнибала в шлеме и с мечом в руке; за спиной у него — воины, впереди — водная гладь и на ней корабли римлян. Вся композиция имела в длину около десяти футов.
Свита осталась чуть поодаль, у стрельчатого окна, а оба герцога сели в кресла по обе стороны камина; тот и другой — напротив пилястр с капителями: одна из них — под воинами, другая — под римскими биремами. Обменявшись взаимными приветствиями и несколькими общими фразами, хозяин и гость приступили к беседе.
— Не удивляюсь, что гонимые властью французов ищут пристанища в Бретани. — Герцог Франциск вытянул ноги, ближе к камину. — Не вы первый, не вы и последний. Ныне же не вам одному, кузен, но и еще одному несчастному беглецу Арморика готова протянуть руку помощи. Но пока что поговорим о вас. Я в курсе ваших дел. Генеральные штаты, выходит, предпочли обойти закон, сославшись на предсмертную волю короля?
— Они все были заодно! — с жаром подхватил Людовик Орлеанский. — Все три сословия. Они обрушились на меня, как Везувий на Помпеи. Они отобрали у меня мое королевство!
— Оно такое же ваше, как и нашего кузена Ангулема. Догадываюсь, он остался с дофином.
— Чего ему терять, его шансы ничтожны. Мои же высоки, и я буду бороться, рассчитывая на вашу поддержку, Франсуа. Ничто не помешает мне пойти войной на регентшу: она еще слаба, а на границе с Анжу уже нет королевских войск.
— Почему же регентом избрали Анну?
— У нее было много сторонников. Лишь дьяволу известно, как и где ей удалось их навербовать. Даже низы, руководимые главой цеха парижских булочников неким Ришаром Лесером, и те ополчились против меня.
— Странно, с чего бы это вдруг? Кажется, они испытывали только ненависть к покойному королю, душившему их непомерными налогами. Но почему все же Людовик не возжелал вашего правления, кузен? — допытывался Франциск II. — Чем это вы ему не угодили? Как вашему союзнику мне надлежит об этом знать: я должен быть уверен в справедливости вашего возмущения.
— Задолго до кончины он отстранил меня от политической деятельности: не звал на Советы, не спрашивал моего мнения, не вел бесед. Мы выезжали вместе только на охоту; нередко играли в шахматы, и каждый раз он выигрывал у меня, злорадно хихикая при этом. Я чувствовал свою незначительность, ненужность. Что мне оставалось в этих условиях, как не пуститься в разгул с женщинами, которых не надо было долго уговаривать? Этого и добивался король. Хитрый лис, он знал, что делал: искал весомую причину для отстранения меня от власти. Поиски увенчались успехом, когда он заявил, что я дошел до крайней степени распутства, а мои оргии сродни шабашам ведьм у трона козлоногого врага рода человеческого. Услышав об этом из уст турского архиепископа, святые отцы замахали на меня руками и единодушно исторгли вопль возмущения.
— Словом, вы проиграли?
— О, все было подстроено. Дочь короля — ловкая бестия, та еще интриганка: она знала, кого и как настроить или купить. И она еще вздумала влюбиться!
— Вам-то что за дело? Чем это вам грозило?
— Вы еще не знаете, в кого она влюбилась.
— В кого же это? В собственного мужа?
— В меня, черт подери!
— Недурно, клянусь шлемом Ганнибала! — рассмеялся Франциск. — На вашем месте, кузен, я бы ответил на такую любовь, сулящую, как мне видится, известные выгоды.
— Вместо этого я объявляю ей войну, ибо она отняла у меня власть, которая куда заманчивее, нежели ее любовь. Этого у меня и без того в избытке: почти каждая женщина, сбрасывая одежды, клянется мне в любви.
— Ну а вы?
— Я делаю то же; это разжигает в них аппетит.
— Сброшенных одежд, надо полагать, наберется не один сундук?
— Их столько, что они не поместились бы на палубе любого корабля.
— Не откроете ли вы, кузен, какой-либо из этих сундуков? С удовольствием послушаю рассказы о ваших победах над женщинами, ибо сам большой охотник до такого рода забав. В свою очередь и я готов поделиться своими любовными похождениями.
— Охотно, кузен, это немного утихомирит мое душевное волнение. Итак, я начинаю.
И оба герцога, один бесстыднее другого, едва встретившись, стали хвастать своими победами. После довольно продолжительного обмена рассказами — причем не без натурализма — о битвах на Венериных полях, Людовику припомнилось вдруг начало беседы:
— Несчастный беглец, о котором вы говорили, кузен, — кто он? Можете не отвечать, если не считаете нужным посвящать меня в свои тайны. Однако я не могу себе вообразить, что кто-либо ущемлен в своих правах больше, чем я.