— Вот уже больше месяца мы с братом одни, и нет у нас никого, — подала голос Николь, хлопая глазами, которых не сводила со всадника.
— Где же вы живете? — спросил тот. — Где ночуете?
— А где придется, сеньор, — снова заговорил брат, — в заброшенных сараях, на сеновалах, иногда в замках или в домах знатных господ.
— Пускают, стало быть, вас? Что же, даром? Ведь за постой надо платить.
— А мы рассказываем всякие истории и поем песни. Еще я умею стоять на руках, а сестренка ходит колесом по кругу.
— Неплохо! Выходит, вы стали труверами и жонглерами?
— Надо же как-то зарабатывать на жизнь.
— Вне всякого сомнения. Но что же это за истории такие вы знаете? А песни? Откуда они и о чем?
— О крестовых походах, о прекрасных дамах…
— И еще о Роланде, — осмелев, оживленно прибавила девочка.
— А, верно, поете о том, как этот славный рыцарь погиб в Ронсевальском ущелье?
— Нет, о том, как умерла его дама сердца по имени Альда.
— Хм, любопытно. Как же она умерла и отчего?
— У Роланда была возлюбленная, и уж так не хотела она отпускать его в поход на сарацин, так лила слезы и убивалась, словно предчувствовала беду, что случится вскоре с ее милым. А как узнала, что погиб он, то задрожала вся, побледнела, как гипсовое изваяние, и замерла, глаз не сводя с короля Карла. Тот же молвил ей: «Не плачь, дорогая сестра, я найду тебе другую и тоже достойную партию: Людовик, мой сын, станет тебе мужем». И ответила ему Альда на это решительно, блеснув на прощанье глазами цвета морской волны: «Странно мне слышать это. Да не попустит Бог, чтобы я жила, коли нет больше Роланда». Сказав так, упала Альда мертвой к ногам императора. И похоронили возлюбленную Роланда четыре графини, и упокоилась она при алтаре скромной обители.
— Ай да девочка! — восхищенно воскликнул Тристан, бросая ей монету. — Клянусь святым Мартином Турским, ты заслужила гораздо больше, нежели лепешка и сыр.
— История с Робертом, герцогом Нормандским, прозванным — Дьяволом, не менее любопытна, сеньор, — заторопился мальчик, — и если вы соблаговолите послушать… Девушку звали Арлеттой, она была простой прачкой, и герцог, проезжая мимо, увидел ее и влюбился без памяти. Вернувшись в замок, он велел своим слугам позвать девушку к себе. Но она горда, девица Арлетта, не в пример остальным из ее сословия. «Коли герцог зовет меня к себе, — заявила она послам, — то и одеться мне следует во все нарядное, и отправлюсь я в гости не пешком, а на парадном коне!» А едва подъехали к воротам и ей предложили войти в калитку, она с достоинством, гордо вскинув голову, ответила: «Пусть герцог сам выйдет ко мне, и быть мне в замке лишь одним путем — через главные ворота!» И так она полюбилась герцогу за красоту свою и за смелость, что стали они жить вдвоем в любви и согласии, и родился у них сын, который покорил Англию и стал ее королем Вильгельмом Первым.
Тристан бросил еще одну монету.
— Держи, малыш, ты заслужил это. Но откуда вам обоим известны эти истории? Не каждый может похвастать такими познаниями.
— Как-то мы гостили в замке у одного рыцаря, который поздним вечером приютил паломника, возвращавшегося из святых мест. Этот паломник до самой ночи занимал хозяина и его супругу рассказами из далекой старины.
— А мы сидели поблизости на ковре и всё слышали, — прибавила Николь.
— А еще люди нередко просят нас помолиться за них в храме, — продолжал мальчик, — известно ведь, что молитвы нищих лучше доходят до Господа. За это нам дают хлеб и даже монеты.
— И вы не обманываете ничьих надежд?
— Зачем же? Это нечестно, и это большой грех. Как удастся отмолить его, и простит ли Господь?
— Здесь ты прав, приятель. Но ты говоришь… Как, кстати, твое имя?
— Меня зовут Симон, господин.
— С апостолом Христа вы, значит, тезки. Так говоришь, Симон, вы направляетесь в Париж? Догадываюсь, почему. В каждом городе, а тем более в таком большом, есть приюты для калек, больных и сирот. По-видимому, такой целью вы и задались?
— Мы уж хотели было… да бродячая жизнь лучше сидячей. Что бы мы там делали? Сидели бы и ждали, когда нам подадут миску супа? Ну нет, лучше ходить по дорогам, бывать в замках, на городских площадях, а потом снова куда-нибудь идти. Ведь мы сами умеем зарабатывать. Так почему мы должны ждать подаяния от короля? Один монах сказал, что, зарабатывая трудом, мы выполняем свой долг перед Богом.
— А если король забудет? — поспешила вставить Николь, собирая языком оставшиеся на ладони крошки. — Или передумает нас кормить? Тогда что же, умирать с голоду?
— А иногда, — снова заговорил Симон, — по большей части в праздники, у дворцов и церквей раздают милостыню. Но надо успеть, а то не достанется. Да и ждать, бывает, приходится долго: когда начнут бросать людям монеты, кто ведает? А нищих много, каждый торопится подобрать первым; часто затевают драки, бьются костылями: кому проломят голову, кому выбьют глаз… Мертвых отвозят на кладбище, сваливают в яму, и там они гниют. Никому нет дела. Так заведено давно.
— Таких, как мы, много, — махнула рукой Николь. — Сколько уже убито людей на войне и умерло от болезней… А детям куда? Да вам и самому известно, господин, чего ж рассказывать.
— Да уж известно, — кивнул Тристан. — Болезни, битвы, голод… Как уберечься от этого? И никому не дано знать своего смертного часа, как и дня грядущего, лишь Богу то ведомо. Однако, как бы там ни было, друзья мои, вы все же направляетесь в Париж. Любопытно узнать, зачем же это?
Дети наперебой стали рассказывать, что в городе живет их тетя с мужем, булочником, мэтром Ришаром, и у них двое сыновей. Однажды повитуха предсказала тете, что следующим ее ребенком снова будет мальчик. В том же уверяла и ворожея, ибо луна, по ее словам, благоприятствует этому, да и звезды тоже не имеют привычки лгать.
— Эти двое, выходит, ваши кузены? — согласно кивнул Тристан. — Должно быть, уже помогают отцу печь булки и лепешки?
— Что вы, сеньор, — легко усмехнулся Симон, — они еще маленькие. Пьеру почти пять лет, а Жаку скоро исполнится год.
— Упитанные, надо думать, малыши у вашей тети, не так ли? Ведь, что ни говори, а семья живет в достатке.
— У тети Ангелики здоровые дети, никогда еще не болели. Один и другой, когда родились, весили чуть ли не по полторы сотни унций каждый.
— Около восьми парижских ливров, — пояснила девочка.
— А сама она очень красивая, — продолжал мальчик, — такая красивая, что дядя Ришар боится, как бы ее не украли. Он сам так говорит. Однажды, когда они с отцом выпили много вина, он сказал, что от такой любовницы, как его супруга, не отказался бы и сам король.
Тристан, услышав это, внезапно задумался. Какая-то мысль, похоже, пришла ему в голову. Дети смотрели на него, не понимая, отчего всадник замолчал и, сузив глаза, с легкой улыбкой стал смотреть вдаль, туда, где через несколько лье должен был показаться Париж. Покивав в ответ на собственные мысли, он снова повернулся к детям и, уже не без живейшего интереса, вновь заговорил:
— Я знаю одну булочницу, она живет на улице Крысоловки. Зовут ее Ангелика…
— Ангелика Лесер? — обрадованно воскликнул мальчик. — Если так, то это она самая, и живут они близ церкви Святого Андре.
— Да, да, у церкви Святого Андре… — рассеянно промолвил всадник, весь во власти каких-то неотвязных дум. Спохватившись, он вновь с любопытством проговорил: — Роста она выше среднего, розовые щеки, приветлива, добра… а на правой щеке у нее, кажется, родимое пятно?
— Именно, сеньор! У нас очень хорошая тетя.
Помолчав, Тристан снова спросил:
— А ее мужа, говорите, зовут мэтр Ришар? Ну да, конечно же! — внезапно прибавил он, хлопнув себя ладонью по ноге. — Теперь я вспомнил. Однажды мы с приятелями заходили в эту лавку. С нами были еще дамы, им захотелось вдруг отведать свежих булочек с маком.
— О, дядюшка Ришар умеет выпекать такие булочки! — весело подтвердила Николь. — Ни один хлебопек города Парижа не может похвастать тем, что у него это получается лучше.
— Верно, тетушка ваша живет в ладу со своим супругом и они любят друг друга?
— Конечно же, — подтвердил Симон, — только…
— Что «только», малыш?
— Мэтр Ришар боится выпускать нашу тетю из дома, даже на рынок он ходит сам, а ее запирает на ключ.
— Вот так-так! Что же тому причиной? Вероятно, так происходит после ссоры?
— Нет, сеньор, просто он опасается, что она может не вернуться домой. Люди говорят, будто король и его слуги тайком бродят по городу и отыскивают хорошеньких женщин, которых увозят во дворец себе на потеху или даже самому королю. Ну а поскольку наша тетя очень хороша собой…
— Вот, значит, как, — протянул Тристан, загадочно усмехнувшись, и снова на какое-то время замолчал, постукивая плеткой, которую держал в руке, по холке коня. — Так ты говоришь, Симон, — вновь обратился он к мальчику, — вашему младшему кузену только что исполнился год?
— Нет, сеньор, это будет только в октябре, в самый канун дня святого Луки.
— Ага, вот оно что, — проронил всадник и прибавил тихо, так, чтобы дети не услышали: — Не думаю, чтобы ей в ближайшее время вздумалось вновь забеременеть, но ничто не помешает ей пойти на это, если в роли мужа выступит…
Дети, недоумевая, смотрели на незнакомца, не понимая и даже не представляя себе, что может воспоследовать из этой неожиданной встречи для истории Франции. Знал об этом лишь один всецело преданный царствующему дому Валуа человек — правая рука короля, его верный слуга и камергер Тристан Отшельник.
Король считал себя умным. Тристан был умнее.
Дети ждали. Они уже порядком устали от долгого пути. Быть может, всадник, с которым они так по-дружески поговорили, предложит им поехать с ним вместе? Ведь, судя по всему, он направляется в ту же сторону. Не услышав такой просьбы, но прочитав об этом по лицам детей, к их радости, он вдруг заявил:
— А что, не прихватить ли мне и вас с собой, ведь я тоже еду в Париж! Думаю, вы не откажетесь от такого предложения.