— А в закрепление нашего союза, Луи, вы хотели бы обвенчаться с моей дочерью, не так ли?
— Полагаю, это все же лучше, нежели герцогство приберет к рукам Габсбург, Яков Шотландский или кто-либо еще.
— Безусловна, но как же ваш брак? Куца вы денете супругу?
— Брак? О чем вы говорите! Старик обвенчал нас по-хитрому. Мы были тогда еще детьми; наша помолвка состоялась заочно, я и в глаза не видел невесту. Еще через месяц мы с королем подписали брачный контракт. А увидел я свою супругу много позже, когда мне было уже пятнадцать лет. Я пришел в ужас! Я был взбешен! Не надо вам рассказывать, кузен, вы и сами видели, каким чудовищем одарил меня покойный тесть. Так может ли быть потомство от такой жены, и если да, то не окажется ли дитя страшнее Лернейской гидры или Ехидны? Я напишу папе, и он расторгнет этот гнусный брак.
— Полагаю, — заулыбался бретонский герцог, — папа, вникнув в суть дела и вдоволь насмеявшись, не сможет не пойти вам навстречу.
— Примите также во внимание, Франсуа, что обручение с вашей дочерью не стоит предавать широкой огласке, дабы об этом не стало известно другим женихам, которые пока что, полагаю, ведут себя тихо, хоть и наверняка косятся друг на друга. Вот они, союзники! Пусть они помогут мне в борьбе против регентши, а когда вскроется обман с предполагаемой невестой, будет уже поздно.
— На том и порешим, Луи.
И несколько дней спустя в замковой церкви, как о том повествуют историки, была совершена тайная помолвка, вслед за ней состоялась небольшая вечеринка в кругу самых близких друзей.
Ухаживания Людовика Орлеанского не остались без внимания, и вскоре при дворе Франциска II стали судачить об обручении французского гостя с их маленькой герцогиней.
Известие застало регентшу врасплох, когда она музицировала на арфе в обществе Катрин и нескольких придворных дам. По мановению руки дамы удалились. Вслед за ними вышел в коридор и ее тайный осведомитель.
Некоторое время Анна сидела неподвижно, сведя брови и отрешенно глядя перед собой.
— Что случилось? — подошла ближе Катрин, не слышавшая сообщения агента. — Неприятное известие?
— Он задумал жениться на бретонской принцессе, — не своим голосом ответила регентша, по-прежнему в оцепенении глядя в одну точку на секретере красного дерева.
— Твой красавчик? — догадалась подруга.
— Они уже подписали брачный договор. Шевалье де Вержи как в воду глядел.
— Хм! Вот так номер выкинул твой Нарцисс. Да ведь он замахнулся на Бретань, и он станет ее хозяином, едва Франциск отдаст богу душу. Коли он дал согласие на венчание, то отойдет в мир иной в самое ближайшее время, кузен позаботится об этом, будь уверена.
Анна повернулась на стуле:
— Катрин, эту парочку необходимо разлучить.
— Непременно; но как герцог мог согласиться? Разве такой союзник нужен ему в борьбе против Франции? По моему разумению, это должен быть Габсбург.
— Франциск не мог дать такого согласия, ведь я написала ему… мы вместе писали. Как же так? Что им руководило? Как он не понимает, что этим самым отдает Бретань короне!
— Анна, гонец не добрался до бретонского герцога, — после недолгого молчания молвила Катрин. — Другого объяснения нет. Клевреты Людовика Орлеанского заподозрили неладное и перехватили гонца. Видимо, наша беседа тогда — помнишь? — была кем-то подслушана. Бедный Кавалли…
Анна отвернулась; губы плотно сжаты на строгом лице, руки покоятся на атласе кринолина, взгляд застыл на оконной раме.
— Кажется, и в самом деле так. Я попрошу монахов отслужить панихиду. Да простит мне Жоффруа де Кавалли свою преждевременную кончину… Он был моим верным помощником.
— Мне тоже искренне жаль его. Не первая и не последняя смерть на совести герцога Орлеанского. Бог найдет способ, как отомстить ему за все; быть может, он лишит его потомства. Однако что же делать, Анна?
— Эту парочку надо разлучить, — повторила регентша. — Он знает, на какое число назначена коронация. И он обязательно вернется, в противном случае я лишу его всего: он потеряет герцогство, титул и станет нищим оборванцем просить подаяния на паперти одной из церквей.
— Ужели, Анна, столь сильна твоя власть?
— Ее дали мне отец и мой брат, наследник трона, который сделает так, как я захочу.
— Но он еще не коронован.
— Осталось две недели.
— Точно ли принц знает, когда ему следует быть в Реймсе?
— Дворянин, который только что отсюда вышел, уверил меня в этом.
— Значит, он приедет, и ты вновь увидишь своего милого… Или он тебе уже не люб? Слава богу, если так.
— Не знаю, Катрин. Но я рада буду увидеть его снова, а увидев, уже не отпущу обратно. В конце концов, он мой вассал!
— Как же ты удержишь его, ведь, едва закончится церемония, он умчится к своей маленькой невесте?
— Над этим мы с тобой подумаем немного погодя, Катрин. Не родился еще тот мужчина, у которого не помутился бы разум при виде того, как перед ним раздевается красивая женщина, а потом, раздвигая ноги, зовет его к себе. Такие женщины, а в особенности девицы, должны быть у него каждый день, и притом всякий раз новые. Ты хорошо знакома со многими особами легкого поведения, к тому же в твоем ведении, как гофмейстерины, молоденькие фрейлины, прибывающие ко двору. Полагаю, они сочтут за счастье нырнуть в постель к первому принцу крови; в противном случае ты можешь отказать им в месте или пообещать массу неприятностей.
— Как раз недавно прибыли пятеро: две из Берри, три из Лангедока.
— Вот и отлично!
— Считаешь, стало быть, принц надолго задержится при дворе?
— Зная его натуру, уверена, он не вернется в Бретань.
— А его невеста? Как быть с помолвкой?
— Для ее расторжения необходимо представить Церкви доказательства неверности жениха; имея их, она воспротивится такому браку. Она сделает это еще и по моей указке на родство: Анна Бретонская приходится Людовику Орлеанскому двоюродной племянницей.
Глава 15УЛЫБАЙТЕСЬ ЧАЩЕ, МАДАМ!
Анна рассчитывала дождаться принца Людовика в Амбуазе, предполагая, что он возьмет с собой охрану числом не более сорока шпор. Приведи он две сотни и она запрет ворота: не хватало еще вооруженного инцидента накануне коронации; неуравновешенный герцог способен на любую выходку, дабы похитить юного короля, взяв его под свою опеку. Вот тогда Анне действительно придется нелегко: власть имеет тот, в чьих руках король.
Но Людовик не приехал. Анна мрачнела с каждым днем, и одновременно в ней нарастала злоба, похожая на ненависть — следствие разрушенной любви.
Прошли уже все сроки, но первый принц крови все не появлялся. И Анна приказала собираться в дорогу, одновременно строя планы отмщения за свою поруганную любовь, за пренебрежение… за все. Тотчас по прибытии из Реймса она обратится в Парламент — высший судебный орган Франции — с просьбой лишить наглеца титула принца крови; далее — письмо в Рим с изложением обстоятельств дела. Так и быть, она оставит ему герцогство Орлеанское, но для всех он будет уже никем — бесправный, преданный забвению.
Придя к такому решению, поделившись своими планами с мужем и друзьями, сжав губы, гордо восседая на пегом андалузском жеребце, Анна махнула рукой, давая сигнал к отправлению кортежа по направлению к Реймсу. Процессия растянулась в длину на сто туазов, пожалуй, даже больше, если учесть, что они захватили с собой в дорогу весь скарб, который вскоре перекочует в Реймс, оттуда — в Лувр. Таково желание Карла, заявившего, что он не собирается возвращаться в Амбуаз: какого черта, в самом деле, если Париж, когда они поедут обратно, так близко, почти что прямо на пути!
— Таков мой первый королевский приказ! — заявил он сестре и Пьеру де Боже. — Ведь из Реймса я поеду уже с короной на голове.
Супруги ничего не имели против.
Выехав из замка и вытянувшись вдоль правого берега Луары, королевский поезд направился в сторону Блуа. Впереди, вооруженные протазанами, швейцарские рекруты в красных камзолах и шляпах с белым пером, за ними конные трубачи, королевские гвардейцы впереди и позади экипажа, в котором сидят четырехлетняя принцесса Маргарита Австрийская, семилетняя принцесса Луиза Савойская и их гувернантки. По обе стороны экипажа, на пять — семь шагов впереди — члены королевского семейства, все на лошадях. Юный Карл — левее, рядом с ним Вержи и Рибейрак; на обоих — короткое, облегающее тело, платье светло-зеленого и темно-голубого цветов. На Карле — синий, подбитый мехом горностая, короткий плащ с желтыми лилиями, на голове берет с красным пером. Голубой цвет — главный символ Пресвятой Девы; оглядев придворных, можно с уверенностью сказать, что они об этом никогда не забывали. На многих дамах вокруг талии пояс — знак ордена Подпоясанных дам, установленного год назад. Белые лошади — а их восемь, запряженных в экипаж, — покрыты золочеными и серебристыми попонами.
Когда проехали уже порядочно, Рибейрак, поглядев на Карла, не мог не воскликнуть, да так, что все, сидящие в экипаже, дружно повернули головы в его сторону и осенили себя крестным знамением:
— Ну вот, теперь у нас будет король! Чтоб мне довелось поцеловать черта в зад, если не так!
— Ох и воняет же у него, наверное, в этом месте, — захохотал Карл.
— У него? Черта с два! Да будет вам известно, сир, черти чище людей, во всяком случае, они всегда следят за собой. Душу одного рыцаря, ужасного богохульника, убитого в сражении при Нанси, черти отказались утащить в пекло, потому что из-под доспехов у него шел невообразимый смрад. Богу такой подарок тоже был не нужен. Надо полагать, душа бедняги до сих пор мечется в чистилище: и в раю, и в аду она без надобности, ибо не может очиститься от грехов и перестать вонять. И если бы такой смердящий только один. Увы! Их тьма!
— Откуда тебе известно, Филипп, что черти — такие чистюли? — с улыбкой повернулся к другу Этьен.
— Очень просто: я беседую с этой братией по ночам. Один шепнул мне как-то, что каждый из них моет в день по два раза свой зад — утром и вечером. А вот небезызвестная всем Норада Беро, восьмидесятилетняя нянька маленького герцога Орлеанского, этой процедуре уделяла внимание раз в три дня. Вероятно, в таких же правилах она воспитала своего подопечного, для которого сегодня как раз наступил один из этих трех дней, последний.