Она подумала о своих друзьях. Вот они, идут почти рядом с ней, негромко переговариваются о чем-то. Катрин, Рибейрак, Вержи… Неожиданно у нее стукнуло сердце. Этьен ведь любит ее! А она? Нет. Пока что нет. Пока что… Но сколько ждать? И случится ли это? А ей хотелось любить. Ей всего двадцать три, и она мечтала о ласках, объятиях, страстных поцелуях, которыми будет одаривать ее любимый человек. И она станет отвечать ему тем же, ибо вулкан страстей — не тот, прежний, а новый, молодой пока еще — будет непрерывно диктовать ей это. А ведь тот, кто любит ее, хорош собой, красив, силен! На его счету два поединка, из обоих он вышел победителем. Интересно, что послужило причиной? Она обязательно узнает. Когда? Ответ придет, когда они вдвоем отправятся на прогулку в окрестности Парижа. Это произойдет скоро, очень скоро. А сейчас? Бросить на него взгляд? А вдруг он не смотрит на нее? Ей показалось это неправильным, невозможным. И она повернула голову. Он смотрел на нее, мало того, любовался ею. И она, обрадовавшись этому, ответила искренней и чарующей улыбкой. Так и шла дальше, улыбаясь и думая уже только о своем брате и о том, в кого ей захотелось влюбиться.
Неожиданно Катрин взяла ее за руку:
— Чему ты улыбаешься, ведь герцог даже не взглянул на тебя.
Анна поцеловала подругу в щеку:
— Это и привело меня в восторг, Катрин, душа моя!
— Ну, слава богу, наконец ты отыскала веник, которым вымела сор из души. Однако, черт побери, Анюта, не пропадать же улыбке, которая, несомненно, вызовет восхищение у того, кто так жаждет ее увидеть. Он идет справа, подари ему свои губы и глаза. Одна любовь убьет другую — незыблемый закон жизни; этому учил, помнится, кто-то из древних мыслителей.
— Только что я подарила Этьену и то и другое, Катрин, милая. Боже мой, как я тебя люблю!
А народ уже готовился к веселью, зная по опыту и от стариков, что оно продлится не один день — с песнями, танцами, буффонадами и обильными застольями, на которых рекой течет вино. Как всегда в таких случаях, да и многих, им подобных, не обошлось без пересудов среди горожан.
— Юный король-то пригож собой и в седле сидит крепко, — говорили одни, — да вот нос у него крупноват и ростом маловат; но с носа воду не пить, а росту со временем нужным быть.
— Слух идет, он хилый, часто болеет, — поддерживали беседу другие. — Упаси бог, уйдет молодым в мир иной. Кто тогда царствовать станет?
— Его сестра! — авторитетно заявляли третьи. — Нынче ведь она — регентша. Да только как же это — сроду не было баб на троне Франции.
— Теперь, стало быть, будет, — охотно вступали в разговор четвертые. — Покойный король самой умной из баб ее назвал. Не зря, надо думать.
— Не допустит этого братец покойного короля, тоже Людовик, только Орлеанский, — возражали пятые. — Толкуют, бабник этот герцог тот еще, штук по пять обслуживает за раз.
— Да уж куда там! — возмущались женщины, покатываясь со смеху. И принялись наперебой: — Это каким же надо быть жеребцом! А откуда они там, жеребцы-то, во дворцах ихних? Любого возьми, так он, поди, и одну-то не сумеет обслужить как надо, так и слезет с нее, почесывая затылок. Да и бабы-то у них хилые — впятером на одного! Одна на пятерых — вот какою баба должна быть. А так, чего же — только пощекочешь ее, она уж и поплыла. Тьфу ты, курица!
И все, кто был поблизости, закатились хохотом.
В самый разгар празднеств герцог велел позвать к себе Рибейрака.
— Ну, что там поделывает сестричка короля? — спросил он, развалившись на диване и потягивая вино из кубка. — Вышивает ковер с изображением любовных сцен из «Декамерона» или, быть может, — нарочито сдвинул он брови, — собирает полки для похода на короля Ричарда? — Он раскатисто захохотал: — Сделаем оговорку: вместо Ричарда она возмечтала свалить с ног Габсбурга, а самой стать императрицей!
— Анна де Боже весьма опечалена вашим отъездом в Бретань, монсеньор, — коротко ответил Рибейрак. — Это вызвало в ней обиду.
— Так она надула губки? Я знаю, почему: эта дурочка все еще намерена подчинить меня себе. Не выйдет! Это она должна подчиняться мне, а не наоборот. Я назначу ей аудиенцию в своем парижском дворце, соблаговолит — милости просим на прием. Только пусть не рассчитывает на любовь: мне противно глядеть в ее пустые и холодные глаза.
— Надо полагать, принц, ваши глаза тоже не приводят регентшу в восторг, и точку в этом поставила церемония коронации, где вы ни разу не соизволили посмотреть в ее сторону.
— Не бог весть какое зрелище я бы увидел. Пусть знает, что я не боюсь ее.
— Ей известно о вашей помолвке.
Герцог допил вино, небрежно поставил бокал на столик.
— Неужели? Но как, черт побери! Впрочем, у нее, как и у папочки, конечно же, повсюду шпионы. Что ж, коронация — неплохой повод для того, чтобы выманить меня из Бретани. Но это ненадолго: клянусь честью, как только утихнут празднества, я отправлюсь к невесте. Черт возьми, такая милая девчушка, любит сладости и все, что блестит. И она подарит мне Бретань, Рибейрак! Неплохое приданое, как считаешь? Вот когда настанет пора свести счеты с дочкой старого короля.
— Это будет еще не скоро, принц, а пока я хотел бы передать вам просьбу гофмейстерины двора. Она желает побеседовать с вами.
— Мадам Катрин дю Бушаж? Твоя любовница? Любопытно. Не думаю, что она хочет о чем-то попросить: регентша не откажет ей ни в чем. Значит, эта дама намерена что-то предложить мне; если себя, то я отказываюсь: дважды входить в одну реку не в моих правилах.
— О, вряд ли столь знатной особе пришло бы это в голову, монсеньор. Как и многим, ей известны ваши привычки.
— Я тоже так думаю. Но ты, вероятно, знаешь или предполагаешь, о чем пойдет речь? Неужто она не сказала тебе?
— Не сочла нужным. Единственное, что я могу сказать вам по этому поводу, монсеньор, — гофмейстерина уверена, что вы не откажетесь от угощения, которое она вам приготовила.
Глаза у герцога Орлеанского заблестели, губы медленно растянулись в плотоядной улыбке.
— Хм, вот даже как! Что ж, поглядим. Скажи ей, что я готов ее принять. Ты же, друг мой, как и раньше, будешь сообщать моим агентам интересующие меня сведения.
— Ваш покорный слуга, монсеньор.
И, откланявшись, Рибейрак ушел. Встретив немного погодя Этьена, он сказал ему:
— Все идет, как задумано: герцог клюнул на приманку.
— Из этого следует, Филипп, что ты по-прежнему пользуешься его доверием.
— И так же, как и раньше, я буду снабжать его людей сведениями, которые получу от регентши.
— Отлично! Что еще?
— Теперь все зависит от умения, с каким Катрин выполнит свою работу. Я мог бы сообщить эту новость мадам де Боже, но, полагаю, ей будет приятнее услышать об этом из твоих уст. Чтоб мне не пировать за столом сатаны, если это не так!
Этьен обнял друга:
— Благодарю тебя, Филипп, ты доставишь мне этим огромное удовольствие. Мне и…
— Твоей даме сердца?
— Тотчас же отправлюсь к ней.
— Она будет рада, друг мой, поверь, но не столько твоему сообщению, сколько вашему свиданию, клянусь кончиками хвостов всех бесов ада!
— Что вселяет в тебя такую уверенность, Филипп?
— Я видел, как она поглядела на тебя, а потом улыбнулась, когда мы выходили из собора. Это значит, мой бедный влюбленный, что лед тронулся; верь мне, знака вернее этого быть не может, чтоб мне довелось поцеловать самую страшную ведьму!
Глава 17ПАРИЖ И СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ
Париж встречал юного короля столь же восторженно, сколь и других монархов. Он любил их всех, возвращавшихся из Реймса, и не скупился на улыбки, смех, крики радости, на вымпелы с гербами города и рода Валуа, на вино и цветы. Ну и, разумеется, на хорошеньких девушек, которые многообещающе глядели на молодых придворных, разодетых в шелка и бархат, слепящих белизной зубов. Ломились столы от еды и питья, из фонтанов вместо воды било вино, улицы вычистили до блеска, фасады домов украсили разноцветными полотнищами из шелка и коврами, мостовую посыпали травами и благоухающими цветами.
По пути следования кортежа были выстроены балаганные подмостки, на них бойко играли музыканты и кривлялись, кто во что горазд, бадены, тюрлепены и «беззаботные ребята»[16]. Руководил всеми тремя группами мнимый аббат. Каждой из групп полагалось высмеивать одно из трех: глупость, порок, злоупотребление. Едва процессия поравнялась с ними, как, по знаку «аббата», выступила первая группа.
— Скажи, король, не глуп ли твой дядя? — выкрикнул один. — Что дает ему положение принца крови?
За ним другой:
— Ничего, кроме того, что у него есть нора, куда в случае опасности всегда можно нырнуть. Ему и шлюх подадут — на выбор.
В игру вступил третий:
— А ведь он мог бы стать твоим первым министром. Но он глуп, а глупец всегда теряет свои глаза.
Четвертый и пятый — едва не хором:
— А бретонская юбка узка для него, пусть не сует туда свой нос, там пока ничем не пахнет.
Герцог Орлеанский заскрипел зубами и бросил злобный взгляд на группу ряженых. Но все в масках, и все кричат непонятно что, найдешь разве на них управу? К тому же разрешил магистрат с одобрения власти. И еще один полный ненависти взгляд полетел в сторону регентши. К удивлению Людовика, она не обращала на него ровно никакого внимания и улыбалась, но теперь уже не ему, а другому.
«Аббат» тем временем дал знак другой гильдии. И тут же послышалось:
— Хозяйка королевства, давно ли ты была на рынке, что у колодца? Знаешь ли, почем у торговцев три фунта мяса?
Эстафету подхватил другой:
— Да и есть ли оно на том куске, что они продают? Клянусь своими ушами, — в том, что висит у меня между ног, мяса и то больше, хоть и весит он много меньше трех фунтов.
Площадь разразилась хохотом.
Слово взял третий:
— А ты, прево, видел ли яйца, что продают на рынках? Клянусь бюстом Девы Марии, они все тухлые, не то что наши с тобой.