С этими словами Этьен с поклоном повернулся к своей спутнице. И только тут Ласуа, повернувшись, увидел даму, сидевшую в седле и с любопытством глядевшую на него. Перед ней стоял пожилой человек с обветренным, в морщинах, приятным, простым лицом и добрыми глазами. На нем темно-коричневая куртка из шкуры животного и видавшие виды штаны из домотканого полотна. На ногах пыльные сапога с отворотами, головного убора нет, его заменяют густые, цвета спелого желудя, волосы с проседью, чуть ли не до плеч.
— Этьен, мальчик мой, что же ты мне сразу не сказал? — И Ласуа изящно поклонился даме. — Прошу прощения, мадам, но в пылу битвы мне не сразу удалось разглядеть, что мой ученик прибыл на встречу со своим старым другом в обществе прелестной амазонки с красивыми бархатными глазами цвета… ну да, под стать цвету моих, бывших когда-то великолепными, каштановых волос.
— Охотно прощаю, мессир Гийом, — расцвела улыбкой Анна, — ибо вас извиняет зрелище, которое я наблюдала с огромным удовольствием.
— Ба! Этьен, голубчик, ты слышал? Эта прелестная фея, совсем не представляя себе, с кем говорит, назвала мое имя! Ей-богу, после этого нам быть друзьями, ибо всегда ласкает слух, когда тебя называют по имени. Это вдвойне приятно, когда его произносит столь очаровательная незнакомка.
— И эта незнакомка будет очень рада иметь в числе своих друзей такого великолепного бойца и некогда непревзойденного похитителя дамских сердец, — прибавил Этьен. — Увы, у лиц, облеченных властью, всегда мало друзей, зато в избытке врагов.
Ласуа с видимым интересом поглядел на даму.
— «У облеченных властью лиц», выразился ты, Этьен? Что это значит? Уж не хочешь ли ты сказать, что твоя спутница в родстве с правящим домом Валуа? Кто же она? Не говорите, обаятельная незнакомка, я хочу услышать это из уст своего воспитанника. Итак, Этьен, кто же эта фея, лицом и грацией вылитая богиня любви и красоты? Смею предположить, что твоя дама — супруга герцога или графа, имеющего самое близкое родство с королевским семейством.
— Почти что так, Ласуа, но ты можешь продолжать, будучи уверен, что разгадка не замедлит себя ждать.
— Ага, значит, она не супруга, а сестра или, быть может, дочь некоего влиятельного лица, скорее всего, одного из принцев крови.
— Снова близко, мой старый друг, и все же, боюсь, тебе не разгадать загадку. Тебя вводит в заблуждение то, что у дамы нет эскорта, что подобало бы ей, будь она, скажем, дочерью короля. Тем не менее перед тобой дочь короля Людовика, мало того, регентша Франции при малолетнем Карле Восьмом, своем брате.
— Анна де Боже! — в удивлении воскликнул Ласуа, высоко вскинув брови. — Великая Мадам! Вот тебе раз! Так вот она какая, и не гордая, выходит, как говорят. А я всегда считал, что принцессы, тем более дочери короля, не имеют привычки выезжать на загородные прогулки, да еще и в сопровождении всего лишь одного спутника.
— Этот спутник один стоит пятерых, — чарующим взглядом одарила Анна Этьена, — а теперь, поскольку моих провожатых стало двое, то, соответственно, увеличилась вдвое и охрана.
— Это правда, мадам, ведь ваш избранник — мой ученик, — без поклона и без малейшей тени кичливости ответил старый эконом.
— Но ты сказал: «Великая Мадам», — произнес Этьен. — Откуда это прозвище?
— Так говорят у нас в Клермоне, откуда ты родом. Скоро так станут говорить и в Париже.
— Как же ты оказался здесь, Ласуа? И что у нас произошло? Ведь без серьезной причины ты не стал бы меня разыскивать.
— Твой отец вконец рассорился со старшим сыном. Аппетиты барона Жильбера, твоего брата, оказались неуемными. Он знатный рыцарь, из хорошей семьи, а потому, сам понимаешь, не мог не жить на широкую ногу при дворе графа Клермонского. Балы следовали за балами, турниры за турнирами, и барон все больше залезал в долги, которые отец отказался оплачивать. Помимо всего прочего, твой брат близко сошелся с некой особой, оказавшейся ведьмой. Она могла лечить лихорадку, зубную боль и порой даже возвращала утерянную собственность; все это не прибегая к услугам Церкви, не прося помощи у Господа. Однако наряду с этим она вызывала дьявола, насылала порчу на урожай, воровала у коров молоко, заколдовывала родники, так что из них переставала течь вода, насылала мор на домашнюю птицу. Будучи в духе, она, правда, с помощью заклинаний защищала цыплят от лис, выводила глистов у скотины, варила снадобья от кашля, икоты, головной боли и еще много от чего. Уж не знаю, какими чарами и для чего приворожила она твоего брата, только думаю, что сделать это ей было нетрудно.
Узнав обо всем этом, церковники приказали арестовать эту женщину, уверяя, что она занимается колдовством и является пособницей дьявола. Ее пытали, а потом приговорили к сожжению на костре. Сир Жильбер выступил в защиту своей любовницы, но его тоже схватили и осудили на пытки, а затем по распоряжению светского суда графства Клермон их обоих сожгли. После этого отец уплатил часть долгов своего беспутного сына, а вот на другую часть у него не хватило средств. Так что придется это сделать тебе, сынок, пока поместье не пустили с торгов, а потом ты вступишь во владение землями и замком, ибо отныне ты барон де Донзак д’Алеван, сир де Вержи, и твои земли будут приносить тебе приличный доход. В замке уже есть необходимый штат слуг, есть и мажордом; все они ждут своего нового хозяина. А вот мне ни там, ни в доме сира Гийома делать уже нечего. Я понял это, когда ты уехал ко двору короля, и долго скучал без своего воспитанника, а потом попросил хозяина отпустить меня к тебе. Может быть, я тебе пригожусь: буду твоим верным слугой, советником и наставником, как там, в замке твоего отца, помнишь?
— Еще бы мне не помнить! — обнял за плечи старого учителя его ученик. — Твоих уроков мне не забыть вовек, мой добрый Ласуа!
— Я убедился в этом только что, когда ты ранил двоих. Так что же, Этьен, возьмешь к себе на службу свою старую няньку, всегда любившую тебя?
Ответ верный слуга услышал из уст Анны де Боже:
— Отбросьте прочь сомнения, мэтр Ласуа. Ваш подопечный состоит ныне при особе его величества короля Франции, моего брата. Он придет в восторг, когда в числе его, а также моих друзей окажется столь блистательный мастер шпаги, который, хочется надеяться, обучит и его своему искусству.
— С превеликим удовольствием, мадам, — поклонился старый учитель. — Мне приятно будет слышать, что короля Франции Карла Восьмого считают незаурядным бойцом.
— Однако кто же вам самому преподал эту науку? Искусство это новое, мало кто знаком с техникой владения оружием, я имею в виду не меч, а шпагу, которая совсем недавно пришла на смену мечу.
— Я имею честь знать некоего Мароццо[19], итальянца. Мы познакомились, когда я помог ему скрыться от стражи, которая хотела арестовать его за нарушение эдикта о запрещении дуэлей. Мой сильный конь унес нас обоих в безопасное место. Таким образом, я спас ему жизнь; он, в свою очередь, отблагодарил меня той же монетой, обучив своему искусству, в котором, клянусь святым Антонием, ему нет равных. А науки такой пока еще нет, она только зарождается и очень скоро, я уверен, заявит о себе. Возможно, этот Мароццо напишет первую книгу о технике боя на шпагах. Он обучил меня многим приемам владения оружием, которым сам же дал название; из этих итальянских слов я запомнил лишь три: батман с выпадом, вольта и пунто-реверсо. Этим приемам я и обучил в первую очередь вашего спутника, мадам. Нынче он показал нам, что мои уроки не прошли бесследно.
— Я очень рада, что нам довелось познакомиться, — приветливо кивнула Анна, — причем таким удивительным образом. При дворе нет должности учителя фехтования на шпагах. Вы будете первым, мессир. Король назначит вам хорошее жалованье, и вашими учениками в самом скором времени станут все придворные.
— Хорошее жалованье — это то, мадам, чего мне всегда не хватало, — ответил старый учитель, — а потому я готов поселиться где угодно, хоть в собачьей конуре, с условием, чтобы я в ней поместился.
— Отлично, мэтр Гийом, в таком случае присоединяйтесь к нам. В Лувр мы вернемся уже втроем. Ну вот, Этьен, — повернулась Анна к спутнику, — а вы спрашивали, почему я не взяла с собой охрану. Наверное, подобно Кассандре, я предчувствовала, что моему эскорту, узнав о нем, позавидует любая дама, будь это даже супруга императора. А теперь в путь, мои храбрые воины, нам пора занимать места за обеденным столом.
Ласуа вскочил на коня, который преспокойно щипал траву в нескольких шагах, и они тронули лошадей. Миновав городские ворота, они направились вниз по улице Сен-Дени. Этьен и старый эконом во все глаза глядели по сторонам, а Анна погрузилась в размышления.
«В один прекрасный день, — думала она, — Этьен обнаружит, что я не отвечаю ему; его восхищение, породившее любовь, пропадет, и он не без горечи осознает, что смотрел на меня другими глазами. Я убью его нежную страсть, и он, вполне возможно, надолго замкнется в себе, закапывая свою любовь глубоко в землю и глядя на меня уже не как на женщину, а всего лишь как на регентшу».
При этой мысли буря протеста закипела в ее душе, ибо она не могла не признаться самой себе в том, что всегда хотела любить мужчину, любить страстно, отчаянно, даря ему свои ласки, поцелуи, всю себя! Она мечтала быть желанной, обожаемой, едва ли не каждую ночь видела себя в объятиях возлюбленного, слышала его нежные слова о любви и отвечала ему тем же… А двор считал ее холодной и расчетливой, грубой и самодовольной, этакой гипсовой статуей, мановением руки и с каменным лицом отдающей приказы. Одной Катрин поверяла Анна свои сердечные тайны, с ней одной делилась самым сокровенным, ей одной улыбалась. Так уж сложилось. В ней всегда видели всего лишь дочь короля, а у таких особ, по мнению многих, нет сердца. К тому же строгий отец приказывал следить за всеми, кто заводил с дочерью беседы. Ему докладывали, и он, боясь заговора, в который по неосторожности могли вовлечь «его милую дочурку», давал указания на первый раз корректно предупреждать не в меру говорливых. За непослушание в лучшем случае грозила опала. Такую же настороженность проявлял чересчур недоверчивый король ко всем, кто окружал сына Карла…