— Гардеробщики, семь человек.
— Достаточно и трех.
Распорядитель двора вновь заскрипел пером, делая какие-то пометки.
— Далее меблировщики, двенадцать человек.
— Меблировщики? У нас во дворце что же, часто ломается мебель? Или целыми днями приходится переставлять ее с места на место?
— Это на тот случай, ваше высочество, когда двор куда-то переезжает. Не будь их, кто же будет перетаскивать мебель?
— Те четверо, что останутся, а помогать им будут придворные, авось не отвалятся у них руки. Их, как мне известно, около двухсот душ? Немало. Видит Бог, число это можно убавить до одной трети. Но так как дворяне поднимут глас возмущения, в чем вы, безусловно, правы, то мы оставим всех на своих местах, при этом вдвое уменьшим жалование, хватит им и доходов с их земель.
— Но, ваше высочество, осмелюсь напомнить, что вами уже были предприняты известные шаги в этом направлении. Насколько мне помнится, это не вызвало восторга в кругу придворных. И вот теперь снова…
— Пусть влезут в шкуру простонародья и поймут, каково это, когда ежегодно повышается налог для третьего сословия. Кроме того, о чем уже сказано, — отменить всяческие подачки и пожалования, а пенсии снижать вдвое, исключая лиц, особо отличившихся в деле служения отечеству. Да, вот еще что. Перед отходом ко сну и после пробуждения со мной находятся всего три дамы, мои камеристки, кроме них две горничные. А сколько человек в это время при особе короля? И что они делают? Каковы их обязанности?
— О, ваше высочество, их много, может быть, даже больше, чем следовало бы. Ваш покойный батюшка боролся с этим, в последний год его правления ряд должностей был упразднен, но как только короля не стало, все вернулось на круги своя.
— Почему же вы мне об этом раньше не сказали?
— Потому что вы не спрашивали, ваше высочество.
— Это верно. Итак, называйте всех с указанием рода деятельности каждого. Начинайте, я слушаю.
— Однако я не буду называть фамилии, это утомительно. — И главный распорядитель двора стал перечислять: — Едва король просыпается, один подает ему сорочку, другой — чулки, третий — штаны, четвертый — туфли, пятый — жилет, шестой — камзол, седьмой держит зеркало…
— Что? — подскочила с места регентша. Гримаса негодования исказила ее лицо. — А нет ли, случаем, должности сдувателя пыли с туфлей монарха или подавателя надушенногоносового платка? Черт знает что такое! Вот на что уплывают деньги из государственной казны! Все, о чем вы сказали, господин Роберте, с успехом может выполнять один человек. Так мы и сделаем, клянусь всеми силами ада, как сказал бы Филипп де Рибейрак, будь он здесь, и человеком этим будет Этьен де Вержи! Остальных упразднить! В войско, в действующую армию! Сколько их?
— Десять человек.
— Какое жалованье получает каждый из этих бездельников?
— Около ста парижских ливров ежемесячно, мадам.
— Тот, кто их заменит, будет получать двести ливров, остальные деньги останутся в королевских сундуках. Итого получится около восьмисот ливров каждый месяц! Немедленно же позовите ко мне казначея! Впрочем, это успеется, а сейчас продолжим изыскания средств пополнения казны. Позже займемся теми, кто стирает, гладит, печет хлеб, проветривает покои. Полагаю, и здесь мы найдем немало лишних ртов.
Изыскания продолжались не один день, и это позволило снизить налоги с населения ровно на одну треть. Третье сословие, узнав об этом, благословляло своего короля; второе сословие роптало и морщило лбы.
Вспомнив об этом, Анна вновь мысленно вернулась к дочери Максимилиана I и остановилась, глядя на нее. Вот они вдвоем бегут обратно, и на руках Маргариты, раскинутых в стороны, хлопают крыльями с полдюжины голубей. Эта маленькая девочка уже снискала любовь всех жителей Тура и Парижа, довольных такой юной и прекрасной королевой, и Анна с чувством отвращения к самой себе подумала вдруг о том, что королевству придется расстаться с маленькой принцессой. Она напряженно пыталась поймать мысль, продиктовавшую ей это решение, но ничего не выходило: мысль ускользала, не желая оформиться в некую непреложность, но о ней навязчиво напоминал стоявший перед глазами образ брата, неотрывно связанный в ее представлении с благополучием державы. Образ Маргариты, к сожалению, не вязался с этим. Почему? Она никак не могла понять, почему же? Потому что до сих пор нет и, по-видимому, не может быть дружеских отношений у Франции с Империей?..
— Не соблаговолит ли мадам составить нам компанию? — вдруг услышала она и повернулась на голос. — Мы собираемся поиграть в жмурки.
Леонора де Борнель, она угадала. Счастливая девочка, она может позволить себе не думать ни о чем, кроме развлечений. Таковы и все они. Что если бы каждую из них — на ее место? До жмурок ли было бы тогда, когда с севера, насупив брови, косится на королевство Максимилиан Габсбург, а с запада не менее враждебно смотрят в ее сторону оба кузена Орлеанской ветви дома Валуа? Вот-вот взорвется пороховая бочка, но кто первым поднесет к ней фитиль: германец или бретонец? бретонец или германец? Быть может, оба одновременно? К чему тогда держать при дворе принцессу Маргариту? Собственно, ни к чему, если забыть о брачном договоре. Но расторгнуть его нельзя, нет убедительной причины. А найдись она — и германец незамедлительно двинет на Париж свои войска. Но нужно ли искать то, чего нет?
Она немного отошла в сторону и медленно побрела по аллее, по обыкновению высоко подняв голову, но на этот раз опустив глаза. Слева и справа, в ветвях каштанов и кленов весело пели птицы, все еще грело землю неспешно ослабевающими лучами осеннее солнце, а за спиной беззаботно щебетали о чем-то юные фрейлины. Анна прислушалась. Беседа шла о том, сколько материи пойдет на новое блио с вырезом вокруг шеи, распашными рукавами и позолотой, и сможет ли очередной любовник оплатить к этому еще и туфельки из черного и малинового бархата.
Она вновь подумала о своем отце. Он советовал ей быть в добрых отношениях с духовенством: такой союзник порою может оказаться не менее важным, нежели несколько сотен копий[22] маршала Жоржа де Ла Тремуя. Святые отцы, разумеется, одобрили «Прагматическую санкцию», но хмурили лбы, ибо отныне прелатов назначал на церковные должности король, которому тоже приходилось за это платить, и немало. На возмущение, высказанное по этому поводу духовенством, Анна ответила:
— Возделывайте свой сад и выращивайте свой хлеб. А ваши деньги пойдут на приюты для бездомных и на отлив новых пушек, нужных для защиты наших рубежей.
Теперь… Бретань! Сколько раз отец говорил ей о мятежном герцогстве! А об Империи — лишь вскользь; она тогда вела войну во Фландрии и Эно, а с Францией был заключен мирный договор до… 1485 года. Стало быть, у Максимилиана нынче развязаны руки, и ничто не мешает ему оказать поддержку мятежным принцам. А выгода? Взамен они отдадут ему то, что с таким трудом удалось присоединить к короне ее отцу: Бургундию, Фландрию и Артуа. Но, не желая провоцировать военные действия со своей стороны, Максимилиан был явно доволен тем, что его дочь обещана в жены юному Карлу, Она — связующее звено в отношениях двух держав. Могут ли подумать франки, что тесть готовит войну против зятя? Да он и не готовит, если вдуматься. Ее затевает западный сосед, а ему достанется роль того, кто станет загребать жар чужими руками, заявив впоследствии о своем неведении и полной непричастности к мятежу. Стало быть, удара следует ждать не отсюда. Откуда же? Из Бретани! Ах, отец, как ты был прав! Ты всегда был прав, милый, добрый, мудрый отец! Но теперь тебя нет, и я осталась одна, в окружении врагов, которые хотят отобрать у меня то, ради чего ты не жалел собственной жизни. Но что же надо делать? Опередить? А вдруг я ошибаюсь и Бретань вовсе не готовится к войне? В таком случае я буду выглядеть полной идиоткой!.. Но нет; нельзя забывать о герцоге Орлеанском, из возлюбленного ставшего грозным врагом; не затем он помчался к своему кузену, чтобы сидеть сложа руки. Значит, надо быть готовой. Надо собирать войска.
Но — и опять эта назойливая мысль! — как быть с невестой Карла? Зачем она здесь, если от этих супружеских уз не зависит политика королевства? А брат? Ведь ему уже пятнадцать! Искать ему другую жену? Но где? Как? Какую и зачем? Однако об этом лотом, а сейчас… и Анна даже вздрогнула от неожиданно пришедшей ей в голову мысли, связанной с Бретанью, с мятежными принцами, с врагами Франции и с ее союзниками. И мысль эта облеклась всего-навсего в одно имя, которое огненными буквами, точно на Валтасаровом пиру, встало перед глазами регентши королевства мадам де Боже: Анна Бретонская!!! Невеста в окружении сонма женихов, среди которых — и страшнее уже и быть ничего не может! — ее троюродный дядя герцог Орлеанский! Она поставила ему подножку, но он быстро поднялся и только плюнул в ее сторону. Не исключено, что они с кузеном найдут выход из создавшегося положения, если уже не нашли его; во всяком случае, герцог вполне сможет апеллировать в Рим, рассказав о том, каким образом и кем была сделана ему подножка. Папа же любит тех, кто плачется ему в жилетку и одаривает его золотом. И вот он, брак, столь ненавистный Анне, столь опасный для державы! Брак, который одному ему ведомыми способами смог бы предотвратить ее отец. А она? Неужели она не найдет выхода? Неужели позволит нарушить волю отца, стремившегося навсегда исключить Бретань из числа своих врагов?..
И вдруг она резко остановилась от мысли, внезапно озарившей ее! В это время кто-то взял ее за руку. Она стремительно обернулась. Катрин!
— Анюта! Такая погода: солнце, цветы, легкий ветерок… Ужели ты не видишь всего этого? Порадуйся же вместе со мной, со всеми!
Анна порывисто схватила руку подруги. Глаза ее горели от возбуждения.
— Катрин, я придумала, как не только не допустить женитьбы герцога на Анне Бретонской, но и вообще отвадить всех женихов от руки такой невесты…
Много лет спустя Анна де Боже продиктует монаху из абб