мецком, итальянском и бретонском языках, что помогало сохранять дисциплину и точно выполнять команды. Несмотря ни на что, одержимый ореолом славы и власти, герцог Орлеанский предпринял дерзкое наступление, в результате которого в его руках оказались Ванн и Плоермель.
Однако, несмотря на помощь с юга, востока и севера, силы оппозиции были все же недостаточными, чтобы противостоять королевским войскам, насчитывавшим 15 000 солдат. Армия мятежных принцев составляла чуть больше двух третьих от этого числа.
Анна де Боже в это время находилась в войске, в окружении своих телохранителей. Перед этим, в Лувре, Карл пытался отговорить сестру от «такого бездумного и никому не нужного шага», но она ответила ему:
— Я не желаю отсиживаться во дворце, ожидая, когда принесут долгожданную весть о победе над Бретанью. Я должна быть на поле боя и смотреть на битву. Я хочу видеть распростертым у своих ног того, которого когда-то любила, а теперь презираю и ненавижу.
— Я поеду с тобой! — вскочил Карл и бросился к сестре.
— Нет, дорогой брат, — выбросила она вперед руку, — ты останешься здесь. Державе нужен король!
— Я знаю, ты едешь туда вслед за Вержи. Они все трое уже там. Но тебя могут убить! В лучшем случае, ты попадешь в плен.
Она подошла к нему, положила руку на плечо.
— Ты уже взрослый, Карл. Совсем недавно ты был наивным мальчиком, который с надеждой заглядывал в глаза сестре, ища в них ответа на вопросы по управлению королевством. Теперь тебе семнадцать, и ты стал разбираться в этом не хуже меня самой. Королями становятся рано, порою даже не достигая совершеннолетия. Не осуждай свою сестру, брат мой, и пойми: где же быть женщине, если не там, где ее возлюбленный, и не счастьем ли будет для нее разделить его судьбу, какою бы она ни оказалась? Он умрет — и некому будет держать на руках его тело и оплакивать его смерть, кроме меня. А попадет в плен — и я пойду на любые унижения, дабы вызволить его оттуда или испытать вместе с ним все тяготы заключения.
Карл слушал, раскрыв рот.
— Такова неодолимая сила любви? — с удивлением спросил он.
— Когда-нибудь ты сам себе ответишь на этот вопрос, брат.
— Когда же?
— Когда узнаешь, что такое любовь и как она сладка. Она не бывает без слез и жертв, без стона раненого сердца, без ежеминутных мыслей о том, к кому летит на крыльях твоя любящая душа. Нет этого — значит, нет любви. Я еду к тому, кто мне дороже жизни, и нет силы, которая смогла бы меня удержать. Меня будут сопровождать сто всадников — вполне надежный эскорт. Утри слезу, брат, и верь, я вернусь… и, конечно же, не одна. Знай, побеждать — удел смелых, отступать и гибнуть — заячьих душ.
И она уехала к войску. Уже в Бретани ее догнала весть из Парижа. Писал Карл:
Сестра моя, спешу сообщить тебе новость: умер кардинал Карл, второй брат твоего мужа, так что Пьер де Боже отныне — герцог де Бурбон, а ты теперь герцогиня. Поздравляю тебя, сестра! Возвращайся скорее, я хочу тебя обнять!
Твои брат, милостью Божьей король.
Письмо задрожало в руке Анны, она не смогла сдержать слез. Меньше минуты ушло на то, чтобы слезы просохли. Тогда она объявила всем о своем громком титуле.
Маршалы и капитаны низко ей поклонились.
Глава 4ВОТ И ВЫ, МАДАМ!
Настал день битвы, 28 июля, когда оба войска встретились близ городка Сент-Обен-дю-Кормье. Генерал Ла Тремуй начал размещать полки между Динаном и Фужером, не подозревая, что бретонцы были так близко от них, меньше чем в миле.
Догадываясь, что противник в неведении относительно реального положения дел и только еще начинает выстраивать свои ряды в боевой порядок, лорд Скейлс и маршал де Риё предложили немедленно начать атаку на французов. Но дело испортил Ален д’Альбре. По его мнению, следовало прежде произвести дислокацию войск в нужном порядке, вначале встретив врага пушками, вслед за этим за дело возьмутся лучники, после них пехота и уже потом конница. Маршалы были не согласны. Начались жаркие дебаты. Каждый отстаивал свою правоту, дабы в дальнейшем приписать честь победы себе, а время между тем работало на королевские войска. И Ла Тремуй успел выстроить армию в нужном порядке: на левом фланге маршал Бодрикур, и ближе к центру конница и пехота Луи де Крюссоля; на правом — Пьер де Боже и маршал Филипп де Корд. В центре, охраняемые с обеих сторон Крюссолем и Кордом, лучники и рыцари. Генерал, Анна и ее окружение находились здесь же, на пригорке, и наблюдали за ходом битвы.
Дебаты бретонцев были прерваны на какое-то время появлением герцога Орлеанского. Поглядев в его сторону, маршалы дружно оторопели: в центре отряда громыхала огромными колесами повозка с пустой клеткой, металлической, с дверцей, на которой висел замок. Лорд Скейлс первым выразил удивление:
— В чем дело, герцог? Какого черта вы притащили сюда клетку? Кого вы собираетесь в ней держать?
— В таких клетках обычно возят ведьм, которых предают потом суду инквизиции, — вторил сэру Эдварду Вудвиллу командующий армией Жан де Риё. — Вы вздумали поохотиться на ведьм, принц? Если так, то должен сказать, что для этого вами выбрано не самое удачное время.
— Да и где рассчитываете вы их найти? — поддержал маршалов Ален д’Альбре. — Здесь нет женщин, собирающихся лететь верхом на метле на бал к Вельзевулу. Впрочем, нам доложили, что сюда прибыла ваша родственница, но она, по моему разумению, так же далека от колдовства, как любой из нас от престола апостола Петра.
— Ее-то я и упрячу сюда, ибо она для меня хуже ведьмы, — заявил Луи Орлеанский.
— Как! Ваша племянница, регентша Франции, которую, кстати сказать, зорко охраняют ее головорезы! Что это вам взбрело в голову? Да и как вы намерены добраться до нее? А доберетесь — что это вам даст?
— У меня с этой особой старые счеты. Как известно, она отобрала у меня власть, за это я отниму у нее свободу, а может быть, и саму жизнь. Начнем наше выступление, господа, а в нужный момент, когда силы врага увязнут в сражении, я брошу на пригорок мою отборную конницу. Клянусь головой святого Дионисия, рыцари разметут охрану моей дражайшей родственницы, после чего я возьму ее в плен. Лучшего места не придумать для дочери моего кузена Людовика, который в таких клетках держал своих врагов.
— Что ж, попытайтесь. С удовольствием полюбуемся, как эта хозяйка королевства опустит свои крылышки, очутившись в новом жилище, где вместо телохранителей она окажется в окружении железных прутьев.
Сцена эта вкупе с промедлением в связи с передислокацией войск добавила времени Ла Тремую, и это оказалось гибельным для бретонцев, точнее, для их артиллерии: чуть ли не половина пушкарей, в нетерпении ожидавших приказов, была тотчас уничтожена лучниками авангарда противника. Увидев это, лорд Скейлс, разразившись проклятиями, дал знак своим лучникам и после обстрела немедля бросил в бой копейщиков и конницу.
Королевская пехота в беспорядке попятилась, расползаясь в стороны и оголяя пригорок. Ла Тремуй поднял руку и, в сопровождении знаменосца с орифламмой и своих всадников, бросился на конницу бретонцев. Но та неожиданно подалась вправо. Генерал устремился за ней. Де Корд тем временем был оттеснен влево копейщиками и конниками Жана де Риё.
Эскорт Анны, часть которого она отправила в помощь Тремую, поредел: она осталась под защитой одной своей личной охраны — десяти человек. И их моментально расколола и смяла невесть откуда взявшаяся конница — сто копий, сто шпаг и мечей. Их даже не убивали, ее телохранителей, их просто выдавили и погнали вниз по склону. Этьен упал с коня шагах в ста, сброшенный копьем, та же участь постигла и Рибейрака. Их не стали добивать то ли оттого, что они уже не представляли угрозы, то ли повинуясь рыцарскому кодексу чести, запрещавшему бить лежачего. Однако это маловероятно, поскольку Скейлс, которого, повторяю, называли последним рыцарем века, уже лежал убитым у подножья холма. Ласуа хотел помочь друзьям, но броненосцы не дали ему этого сделать: их налетела на него едва ли не дюжина, все с мечами, и ему ничего не оставалось, как отступить вслед за остальными. Последнее, что он увидел, — повозка, взбирающаяся на пригорок, и на повозке — клетка.
С Анной осталось всего несколько человек — два пажа и слуга, — и с ними тотчас было покончено. Ее окружали враги, — злобно ухмыляющиеся физиономии отовсюду глядели на нее, — и впереди всех самый главный, самый опасный враг — ее дядя герцог Орлеанский. Но она не струсила, не раскисла, не стала просить у него пощады. Гордая, с высоко поднятой головой, она смело смотрела ему в глаза, выражающие торжество и в то же время горящие жаждой мести. Но недолго она смотрела — отвела взгляд и вопрошающим взором окинула поле битвы. Французы отступили, в войске началась паника, и Анна видела, как сотники, капитаны и маршалы носились по полю, призывая солдат образумиться и вновь построиться в ряды для отражения атак, а вслед за этим и нападения. Пока же воины Алена д’Альбре медленно продвигались вперед, до этого понеся огромные потери от артиллерии обоих флангов. И еще Анна увидела то, чего не видели бретонские командиры, включая сюда и герцога Орлеанского. То была брешь, которая образовалась в рядах бретонцев из-за глупости д’Альбре. Брешь, в которую немедленно надлежало бросить кавалерию, и это должно было послужить началом разгрома врага. Жаль, что она не могла отдать такого приказа; вместо этого она вынуждена стоять и глядеть в пустые, холодные глаза того, кого она когда-то — и сейчас это казалось ей дурным сновидением — безответно любила.
— Итак, дорогая племянница, — злорадно улыбаясь, начал между тем герцог Орлеанский, — вот и пришла пора свести нам с вами старые счеты. Долго я ждал минуты торжества над вами, так ловко и так подло обманувшими меня, но я знал, что мой час придет. И он пришел!
— Ваш час? Что же вы выиграли, пленив меня? — в ответ бесстрашно усмехнулась Анна. — Ужели вы думаете, что Парламент переменит свое решение вопреки воле покойного короля?