— Не говоря уже о том, — поддержал Рибейрак, — что это огромное и волосатое не способно, в отличие от соперника, зачать дитя.
Хорошо, что этого не слышала юная герцогиня: она пришла бы в ужас, возмущенная фривольными шуточками французских царедворцев.
Датой венчания (церковного обряда бракосочетания) определили начало декабря, так что у будущих супругов было время для того, чтобы привыкнуть друг к другу, ибо им надлежало все же лечь в одну постель, а не в две. И они привыкли, да так, что быстро стали друзьями. Анна уже перестала замечать то, что поначалу показалось ей уродливостью, а Карла забавляла слегка подпрыгивающая походка будущей супруги и пленили ее грация, нежные руки, шея, плечи и… грудь, которую он нашел восхитительной. Ему удалось даже притронуться к ней, когда однажды вечером они очутились вдвоем в одной из ниш полутемного коридора. Как ни странно, у бретонской принцессы это не вызвало взрыва негодования, скорее наоборот: она тихим, нежным голоском попросила будущего супруга повторить такое сладкое прикосновение. Карл сиял от счастья: ему это очень нравилось! А юная герцогиня стояла, улыбаясь и закрыв глаза, и просила, чтобы он оголил ее грудь, которая ждала бешеных ласк.
В таком, состоянии оба еле дождались даты, которую им назначили. Церемония бракосочетания состоялась 6 декабря 1491 года в присутствии епископа Луи Амбуазского. Личный духовник короля — Жан де Рели, епископ Анжерский — отслужил мессу. Молодожены подписали брачный контракт, где в одной из статей значилось, что в случае, если королева Анна останется вдовой, она обязана выйти замуж во второй раз, но только за преемника умершего короля, который не оставил наследника. Иными словами, этот договор делал неизбежным включение Бретани в состав королевского домена. Другой пункт не менее любопытен: если король умрет бездетным, он уступает мадам Анне свои права на данное герцогство. Что и произойдет семь лет спустя.
При бракосочетании возникли вполне естественные и общеизвестные загвоздки. Во-первых, могло помешать родство супругов в четвертом колене; во-вторых, требовалось ждать разрешения из Рима, отменяющего оба ранее совершенных обручения обоих супругов. Эти препятствия решили обойти; Церковь в лице двух епископов взяла это на себя. А ожидание благословения от папы могло затянуться на неопределенный срок.
Так, в декабре, закончились мечты правителей герцогства о независимости от Франции.
Но вот настало наконец время возлечь новоиспеченным супругам на брачное ложе. Оба волновались и трепетали в предвкушении того, что должно было свершиться. Анна, раздевшись, быстро легла и тут вспомнила о пресловутой волосатой ноге.
— У меня была уже одноногая брачная ночь, — улыбаясь, прошептала она на ухо счастливому молодожену. — И я ничего не поняла. Эта ночь, надеюсь, не будет похожа на ту, ибо ног стало две.
— Наконец-то мы одни, — покрывая тело супруги страстными поцелуями, ответил Карл, — и мы сделаем так, чтобы воспоминания о той ночи вызывали у нас обоих только смех.
И они бросились в объятия друг друга.
И не знали оба молодых супруга, что за шторами кровати, которую украшали занавеси и балдахин из золотой ткани с кистями и обивкой фиолетовой и черной шелковой бахромой, — за шторами этими прятались, согласно приказу Анны де Боже, шестеро реннских буржуа. Они должны были подтвердить Максимилиану, дабы тот не вздумал обвинить короля Франции в изнасиловании юной герцогини, что брачная ночь прошла в любви и согласии, а стало быть, их маленькая правительница стала супругой короля Карла добровольно.
Им не велено было покидать свой пост до самого утра, этим шестерым. Они устали, они уже еле держались на ногах, когда пришла пора уходить. И они осторожно вышли из своего укрытия, сверх меры довольные тем, что увидели.
Тотчас же они принялись писать отчет о своих наблюдениях. Должно быть, он получился излишне красочным. Анна Бурбонская, читая, чувствовала, что густо краснеет, а историки не осмелились передать его в том виде, в каком мы можем представить его себе в нашем воображении.
Часть четвертаяДОМ НА УЛИЦЕ ДЮ РАТЬЕР
Глава 1ТАИНСТВЕННАЯ ФРЕЙЛИНА ГЕРЦОГИНИ ДЕ БУРБОН
Утро выдалось хмурым, но дождя не ожидалось. Лениво подталкивая друг друга, по небу, как на параде, величаво шествовали молочные, с темными днищами, шеренги важных, задумчивых облаков.
Король Карл в обществе двух своих лучших друзей возвращался с конной прогулки; он совершал такие прогулки каждое утро после богослужения. На сей раз троица избрала необычную дорогу: вместо надоевшего маршрута по Сент-Оноре в сторону Булонского леса им вздумалось поехать левым берегом Сены. Луврская набережная вывела их к Щатле, далее они пересекли Сите, затем, повернув направо, проследовали по набережной Августинцев и, мимо Пре-о-Клер, добрались до излучины Сены, где несколько веков спустя возведут Эйфелеву башню.
Обратно ехали шагом. Слева — река, справа — поля и огороды, на которых трудились крестьяне. Обстановка располагала к беседе: совсем недавно ко двору прибыл имперский посол.
— Сир, не скажете ли, о чем поведал посланник германского короля? — спросил Рибейрак. — Как поживает Максимилиан? Воображаю его удрученный вид: мало того что французский король возвращает ему дочку, он еще увел у него из-под носа жену. Должно быть, он стал плохо спать.
— Ты забыл, Филипп, что ко всему прочему он проворонил Бретань, — вторил ему Этьен. — Беднягу, надо полагать, замучили ночные кошмары.
Карл с укором покачал головой:
— Зубоскалы! Ваше счастье, что вы мои друзья. Так разговаривать с королем! Хорошо, что нас никто не слышит.
Друзья с улыбкой переглянулись.
— Итак, сир, мы слушаем.
— Он вне себя от гнева, этот… да что там — рогоносец! Ну да, ведь я сплю с его женой.
— Сам виноват, — вставил Рибейрак. — Можно ли оставлять без присмотра такой кусок пирога?
— Что же он теперь намерен делать? — спросил Этьен.
— О, посол с грустью поведал о том, как повел себя Максимилиан, когда на него обрушился такой ворох новостей. Он стал всем заявлять, что моя свадьба была незаконной, называл меня узурпатором. Он бегал по дворцу, останавливал каждого встречного и пытался уверить его, что законный муж Анны Бретонской — он и никто более, нога в ее постели — вот тому доказательство. Он мотался по коридорам, размахивал руками, врывался в кабинеты, в группы придворных и кричал, что он женат на герцогине Бретани, но король Франции украл у него жену и изнасиловал ее, а потому он вор и заслуживает самого сурового порицания и отмщения.
— Так может вести себя умственно неполноценный или душевно больной человек, — заметил Этьен, припоминая высказывания Сократа и нынешних медиков. — Наши врачи называют таких людей невропатами.
— Он ведет себя как настоящий дурачок, — поддержал Рибейрак. — Не ошибусь, если скажу, что над ним все смеются. Фигляр какой-то, а не германский король. Нет, какого черта, в самом деле, этому рогачу вздумалось настаивать на своих липовых правах, ссылаясь на пресловутую ногу? Ведь герцогиня уже помазана и коронована в Сен-Дени, и законность брака подтвердил сам папа Иннокентий!
— Он всем порядком надоел своим нытьем, — продолжал Карл. — Ему пытались объяснить, что есть свидетели той брачной ночи, и они клянутся, что никакого насилия не было и принцесса Бретонская по доброй воле согласилась стать моей женой.
— И что же в ответ этот одержимый?
— Утверждает, что реннские буржуа были подкуплены моей сестрой, а потому их уверения ровно, ничего не значат. Он — герцог Бретонский, и он готов доказать это свое право с оружием в руках.
— А вот это уже серьезно, — обронил Этьен.
— Фигляр возымел намерение пойти на нас войной? — усмехнулся Рибейрак. — Хочет отобрать у вас супругу, сир? Так мы обломаем ноги этому похотливому самцу; пусть утоляет свою страсть в борделях с немецкими шлюхами. Ишь, подавай ему Бретань! Клянусь прелестями моей Катрин, надо проучить раз и навсегда этого потерпевшего фиаско женолюба, который вместо своего мужского орудия, боясь осечки, решает воспользоваться волосатой ногой, к тому же не своей.
— Все бы ничего, друзья мои, вздумай он двинуться на Францию один, без союзников, — возразил Карл. — Но они нашлись. Этот фигляр, как ты его называешь, Филипп, не ограничился одними воплями. Ему наскучило сотрясать своды дворца своими жалобами и проклятиями, и он разослал повсюду письма, умоляя адресатов обратить внимание на то, каким подлым образом Франция захватила Бретань и какой мощной державой вследствие этого она стала.
— И что же? — полюбопытствовал Этьен. — Кому он отослал свои письма?
— Тем, у кого надеялся найти искреннее сочувствие своему горю и на чью помощь рассчитывал в борьбе против Франции. Надо признаться, в этом он добился успеха. Кое-кому из европейских монархов совсем не понравилось возросшее могущество нашего королевства; это вызывает у них известные опасения. В первую очередь Максимилиана готова поддержать Англия.
— Как! — возмутился Рибейрак. — Да ведь ваша сестра помогла Тюдору взойти на престол! Мы же воевали за это! Сколько наших солдат полегло на Босвортском поле!
— Я никогда не чувствовал симпатии к этому молчаливому северянину с вечно сощуренными глазами, — прибавил Этьен. — Выходит, ему тоже не по нутру, что Франция вынудила его отказаться от вмешательства в дела наших северных провинций? Бретань отныне перестает быть яблоком раздора между обеими монархиями — вот что движет королем Генрихом в его стремлении помочь Максимилиану, а, стало быть, вернуть то, что утрачено.
— Этот Тюдор просто неблагодарная свинья! — ввернул Рибейрак. — Клянусь копытом Люцифера, довелись мне попасть в Лондон, я собственноручно вспорол бы брюхо этому бастарду, которому помог взобраться на трон.
— А пока он начал действовать, — произнес Карл. — Английский флот уже осадил Булонь.
— Однако этому германскому клоуну не откажешь в широте размаха, — подытожил Рибейрак. — Но, быть может, он согласен получить что-то взамен вожделенной Бретани? Что сможет умерить его аппетиты? Как, черт возьми, заткнуть пасть этому недоноску?