Весь во власти такого рода мыслей, Этьен стал подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж, где находились покои короля, иных придворных и особ, принадлежащих к царствующему дому. Поднявшись, он повернул на королевскую половину.
Справа на стене висела огромная картина, изображавшая поединок Ахилла с Гектором; под ней, правее, выглядывал из ниши, почти на высоте человеческого роста, бюст Александра Македонского. Чуть дальше, на одном уровне с первым полотном, второе — «Низвержение титанов в мрачный тар-тар». Напротив него, там, где начиналась противоположная стена, — большая кадка с раскидистым, выше роста человека, розовым кустом. У этого куста Этьен остановился: навстречу шли, обмениваясь короткими фразами, три фрейлины; третья, впрочем, шла немного позади и если принимала участие в болтовне подруг, то делала это нехотя, словно в растерянности, и, ответив что-то, вновь погружалась в какие-то свои потаенные мысли.
Этьен не верил своим глазам: эта, третья, и была Луиза Лесер. Удивительно: он только что думал о ней и даже перебирал в уме варианты их следующей встречи!..
Увидев Этьена, фрейлины остановились, глубокими реверансам отвечая на легкий поклон. Секунду-другую они стояли, ожидая, не заговорит ли с ними капитан личной гвардии короля и его близкий друг и советник сир де Вержи. Не дождавшись и снова присев уже в едва заметном реверансе, фрейлины отправились дальше, но их вновь остановил голос Этьена:
— Мадемуазель Лесер, останьтесь, мне нужно сказать вам несколько слов. Не волнуйтесь, если вы должны выполнить некое поручение: я не задержу вас надолго.
Фрейлины, чуть помедлив, пошли своей дорогой. Поглядев им вслед, Луиза промолвила:
— Вы вольны поступать согласно вашим желаниям, господин де Вержи, тем более что в данное время я не занята.
— Подойди, Луиза, вот сюда, к ветвям этого куста, — попросил Этьен.
Взглянув на него Луиза робко сделала несколько шагов и снова замерла, не решаясь подходить ближе. Этьен двинулся к ней и взял за руку. Она вздрогнула и опустила глаза.
— Посмотри же на меня, Луиза, — сказал он, не выпуская ее руки. — Отчего ты часто отводишь взор, когда нам с тобой случается заговорить? Ведь мы друзья. Дай мне другую руку., Вот так. Но ты вдруг задрожала. Тебе холодно? Быть может, мы найдем другое место?
— Разве мы друзья, господин де Вержи? — подняла она на него свой кристально чистый, нежный взор, и на щеках ее заиграл легкий румянец. — То есть, простите, я хотела сказать совсем не то, — вконец смутилась она и перевела беспомощный взгляд на свои ладони, трепетавшие в руках Этьена. — Вы ведь знаете, что я обязана вам жизнью. Если бы не вы тогда, на мосту…
— Оставь, Луиза, сколько можно об этом, — перебил ее Этьен.
— По-вашему, я вам надоедаю, но я не устану повторять, что я у вас в неоплатном долгу, ведь вы мой спаситель. А уж как полюбил вас за это мой отец, царство ему небесное…
— А ты, Луиза? — улыбнулся Этьен.
— Что… я? — пролепетала она.
— Ты полюбила?.. Да что с тобой? Подними же голову. Давай-ка я сделаю это за тебя. Черт возьми, вот так-так! Клянусь всеми муками ада, как сказал бы Филипп, что розы на этом кусте горят не ярче твоих щек! Отчего ты смущена?
Она высвободила голову, но не отвела глаз.
— А вы не понимаете?
— Нет. Скажи мне.
— Никогда. Я не имею права на это.
— Ты имеешь право на все, что тебе захочется, девочка моя, а если у тебя возникнут затруднения, то ты можешь смело рассчитывать на мою помощь. Ты ведь знаешь, я не оставлю тебя в беде.
— В моей беде мне не может помочь ни один человек, даже вы, сир де Вержи, хоть и имеете такое большое влияние на королевское семейство.
— Неужели это не в моих силах? Мне стоит лишь сказать слово королю. Так о чем же я должен попросить его? A-а, понимаю, уже много лет ты во фрейлинах и теперь не возражаешь против повышения?
— Всей душой я желала бы этого… но у меня ничего не выйдет.
— Не выйдет? Вот смешная! Но почему? Ты, верно, хочешь подняться до старшей фрейлины?
— Нет.
— Тогда до статс-дамы?
— Нет.
— Значит, до гофмейстерины?
— Нет.
— Черт возьми, девочка, уж не метишь ли ты на место обер-гофмейстерины?
— Нет.
— Нет? Но выше только королева или принцесса. Дорога туда, сама понимаешь, не для таких, как ты. Остается спросить напрямую: скажи, куда же ты метишь? До кого именно желаешь подняться?
Смело глядя Этьену в глаза, дрожащим голосом Луиза произнесла:
— До вас, господин де Вержи, если вы еще не поняли…
Слезинка вдруг выкатилась у нее и побежала по щеке, за ней другая. Опустив голову и закрыв лицо ладонями, девушка горько заплакала.
Этьен обнял ее и привлек к себе. Не сопротивляясь, она прильнула к нему и, спрятав лицо у него на груди, еще сильнее затряслась в безудержных рыданиях.
Дав время уняться слезам, Этьен, не находя ответа в своем сердце и в мыслях, негромко спросил:
— До меня? Но что ты хочешь этим сказать? Тебе нужен замок? Ты хотела бы иметь дворянский титул? Говори же! Черт меня возьми, если я что-нибудь понимаю.
Не поднимая головы, сквозь судорожные всхлипывания, сотрясавшие ее хрупкое, нежное тело, Луиза произнесла таким голосом, словно вместе с ним из нее вылетала душа, которую — увы! — ей ни за что не удастся поймать:
— Да ведь я люблю вас, разве вы не видите? Я люблю вас, люблю, а вы… статс-дама… гофмейстерина…
И Луиза вновь залилась слезами.
— Но и я люблю тебя, — простодушно ответил Этьен, недоумевая о причине слез.
Она вдруг решительно отстранилась от него и, не утирая слез платком, глядя на него во все глаза, ответила, да так, что отпала необходимость задавать новые вопросы:
— Вы любите… да… но как друга, как сестру. А я… ведь вы для меня мужчина, рыцарь, возлюбленный, но не брат и не просто друг, а… Боже мой, неужели это так трудно понять? Какие же вы, мужчины, глупые, ну почему вам приходится объяснять… почему вы не видите сами? Да где же у вас глаза?!
И она вновь дала волю слезам, на сей раз закрыв лицо платком и отвернувшись.
Этьен молчал. Не понять было невозможно. Что сказать в ответ, он не знал. А Луиза все плакала, глядя на розовый куст и не отнимая от лица платка.
Очень скоро слезы стали утихать. Луиза в молчании комкала в руках платок, разглядывая его в поисках сухого места. Этьен понимал, что сейчас она снова начнет говорить, и терпеливо ждал. Он хотел было обнять ее за плечи, но, словно почувствовав это, она повернулась к нему.
— Я знаю, вы любите Анну де Боже. Но она замужем, у нее дети… А у меня нет никого, и будет, нет ли — Богу ведомо. А между тем мне уже двадцать два года, и вы — первый, кого я полюбила. Это случилось давно, я была еще девчонкой. Я немного умела плавать, но от страха и от удара о воду я лишилась чувств и пошла ко дну… И тут вы… Потом вы заходили к нам в гости, говорили с отцом обо мне и еще о чем-то, а я смотрела на вас, как на Господа Бога, и не было для меня в целом мире человека лучше, смелее и добрее вас. Я влюбилась, вы стали рыцарем моих грез, и я уже не представляла себе, кто мог бы вытеснить ваш образ из моего сердца. Это была детская любовь и, конечно же, наивная, но она осталась со мной, я пронесла ее через многие годы, мечтая о том, что настанет день, когда я смогу сказать вам, что безумно вас люблю. Я с головой погружалась в грезы об этом дне, но в то же время и боялась его. Кто я и кто вы? Как смогу я сказать вам, дворянину, занимающему столь высокое положение при дворе, о своей любви? Я, простая горожанка, дочь булочника, волею судеб оказавшаяся здесь, среди людей, стоящих выше меня по социальному положению! Но так повелела мадам де Боже, и никто не посмел подать голос против, хотя поначалу меня дразнили «печеной пастушкой». Но герцогиня по-прежнему добра ко мне и не оставляет меня своим вниманием. Видя это, насмешники прикусили злые язычки и теперь со мной здороваются и беседуют, как со знатной дамой, хотя я до сих пор не могу понять, что руководило мадам, когда она взяла меня к себе в услужение. Собственно, господин де Вержи, услужением это назвать нельзя. Она приставила ко мне учителей математики, философии, грамматики и других наук, придворные дамы обучали меня правилам этикета, а сама герцогиня до сих пор чуть ли не каждый вечер рассказывает мне историю французского королевства, уверяя, что очень скоро мне это понадобится. Я и сама не знаю, зачем, но так угодно мадам, и мне остается только повиноваться.
Я очень ей благодарна. Семье нашей приходилось туго, отец перед смертью часто болел, и матушке тяжело было одной печь булки и ватрушки. Ей помогали мальчик-подмастерье и моя кузина Николь, а мои братья, не пожелавшие стать хлебопеками, по приказу мадам были зачислены в армию короля. Пьер стал копейщиком, Жан — лучником, а кузена Симона потянуло к пушкам. Теперь он при них. Его хвалят: говорят, он очень ловко посылает ядра в стан врага. Ну да что я вам рассказываю, господин де Вержи, ведь вы и сами все знаете.
— Черт возьми, Луиза, когда-нибудь ты выведешь меня из терпения, — повысил голос Этьен, нарочито придав ему легкую суровость. — Перестанешь ты, в конце концов, называть меня господином? Разве так следует тебе ко мне обращаться?
— Но… тогда как же? — вся трепеща, с замиранием сердца спросила Луиза.
— Называй меня просто, по имени.
— По имени… Значит, Этьен?.. Просто Этьен?
— Ну да, черт возьми, чего же проще! Тем более что…
— Что же, господин Этьен?
— Ты милая, славная девушка, Луиза, и я к тебе очень привязался. Я не скажу, что испытываю к тебе такое же влечение, как твое, но даже без этого, клянусь мечом святого Георгия, взял бы тебя в жены!
Какое-то время Луиза молчала, не сводя теплого, нежного взгляда с рыцаря своей мечты. Потом тяжело и протяжно вздохнула:
— Видит Бог, я не могу быть вашей женой в силу сословного неравенства, но как хотелось бы мне, сир Этьен, разрушить эту преграду, созданную, как мне кажется, неизвестно кем и для чего.