— И этот человек намерен разливать по мискам суп, в то время как с бороды его в эти миски падают черви, блохи и другая паразитная нечисть!
Несчастный повар готов был провалиться сквозь землю. Мысленно он уже простился со своей бородой, при этом не без страха думая о том, как бы его борода не утащила с собой за компанию и его голову.
Король бросил на него тяжелый взгляд, покосился на супницу, на блюда, разложенные на столе, и посмотрел на медика, словно спрашивая того, не сорвется ли с его уст еще какой-нибудь весомый аргумент в пользу бритого подбородка. Восприняв это как несомненный знак к продолжению обличительных выпадов против «рассадников заразы», мэтр Фюме продолжал:
— Кроме того, все эти черви, личинки и другие паразиты с легкостью могут перебраться на того человека, который имеет самый прямой контакт с нечесаной, грязной бородой. Я имею в виду дам, с готовностью подставляющих свои губы для поцелуя.
Придворные дамы тотчас всполошились: кое-кто из них с отвращением бросал полный возмущения взгляд в сторону мужчин, другие принялись спешно и дружно обмахиваться надушенными платочками и утирать ими лицо и шею. Небритые мужчины, включая сюда и слуг, нахмурив лбы, опускали головы; иные стали прикрывать ладонями подбородки.
В зале висела гнетущая тишина. Кавалеры не смели поднять глаз; дамы пытливо глядели на лекаря в ожидании новых разоблачительных заявлений. Мэтр Фюме, не видя возражений на свою обличительную речь, зато увидев одобрительный кивок архиепископа, прибавил, опираясь для убедительности на высказывания античных коллег:
— Небезызвестный всем Диоскорид утверждает, что нет ничего страшнее подушки, на которой лежит или лежала голова бородатого человека, ибо на подушке этой поселились мириады микробов, время от времени покидающих эту бороду в поисках нового, подходящего для них жилища. Ночью они пускаются в странствие, переползают на другое тело и могут даже найти себе пристанище в интимных местах человека, в особенности женщин.
Одна из придворных дам вскрикнула, внезапно побледнев; другая упала в обморок, ее вынесли из зала. Архиепископ, проводив взглядом не в меру чувствительную любительницу альковных похождений, с победным видом повернулся к королю:
— Не правда ли, государь, ваш прадед и ваш отец были воистину мудры, коли приказали брить бороды придворным, исключая людей преклонного возраста. Кое-кому из присутствующих мои слова могут показаться ошибочными или оскорбительными. — Тут он орлиным взором окинул зал. — Я говорю о тех, кто, повинуясь лени и идя на поводу у нечистоплотности, не желает бриться. Им надо как-то оправдать собственную глупость в этом отношении, вот они и могут избрать тактику нападения, всегда служащую защитой людям недалекого ума.
С этими словами архиепископ картинно посмотрел в сторону тех, кого незадолго до этого выделил из толпы придворных.
Король тем временем мигнул обоим шутам.
— Что правда, то правда, — вскричал Пуликэн, перевернувшись через стол и оказавшись почти напротив королевских кресел. — Не место старикам в будуарах прекрасных дам!
Его приятель, подбежав с другой стороны, поспешил первым взять слово:
— К черту стариков! Тут хватит места и для других. — Он повернулся туда, где было больше всего женщин. — Ужели, милые дамы, приятно будет вам, когда с грязных, свалявшихся бород на вас поползут маленькие, но такие отвратительные на вид черви, которые найдут себе убежище в ваших великолепных прическах? Но это не их обитель, они не любят запаха духов. Куда милее им другой запах, и они устремятся туда, откуда он обычно исходит. Вскоре они найдут себе еще одно убежище, где и обоснуются надолго, принюхавшись и почуяв родную стихию. Место это довольно далеко от головы, оно находится там, где кончается тело и начинаются ноги, но черви — народ настойчивый в достижении цели; что стоит им преодолеть расстояние от ушей до низа живота?..
— Ax! — подала испуганный голос супруга сеньора Жака де Фьена и густо покраснела при этом.
Буке, насладившись эффектом, продолжал:
— Наряду с этим мудрый король Карл намеревался распознать лентяев, не желающих бриться, и скопидомов, трясущихся над каждым денье, которое пришлось бы отдать брадобрею. Погляди в зал, король! Смотри, тебя окружают полчища мошек, личинок и червей. Не пора ли все это сжечь? Представь, как обрадуется твой цирюльник, ведь в его карманах окажется больше звонких монет, чем в твоих сундуках.
Пуликэн, вздернув нос и склонив голову набок, перегнулся через стол, едва не достав рукой до короля:
— Дозволь, братец, сказать несколько слов твоим придворным. Один из них совсем недавно назвал меня глупым лупоглазым уродом. Тогда я не смог ответить ему, он куда-то торопился; нынче же он никуда не спешит.
Заручившись молчаливым одобрением августейших особ, шут вприпрыжку помчался вдоль столов и остановился напротив сеньора де Гравиля, королевского камергера и адмирала, весьма высокомерного и непослушного; ему шел уже седьмой десяток; его борода уже долгое время была притчей во языцех.
— Монсеньор может не беспокоиться по поводу пустой траты времени и расходов на цирюльника, — выставив одну ногу вперед и отвесив шутовской поклон, обратился Пуликэн к вельможе. — Вряд ли среди дам найдутся охотницы ловить у себя между ног блох, прыгающих туда с вашей бороды.
Луи де Гравиль сжал кулаки, лицо его пошло пятнами. Вначале онемев от дерзкой выходки шута, он обрел наконец дар речи и негромко выдавил из себя:
— Пошел прочь, шут!
— Далеко не уйду, нет надобности, ведь рядом сидит сир де Ла Шапель, которому мне тоже есть что сказать.
Седобородый придворный, до этого потешавшийся над выходками шута, вмиг насторожился, улыбка предательски сползла с лица. Он вспомнил, как однажды, смеясь, назвал шута колченогим кривлякой. Пуликэн тогда только усмехнулся в ответ. Не думает ли теперь этот паяц, что настала пора посмеяться и ему и этим отомстить? Словно угадав его мысли, шут раскланялся перед своим обидчиком и произнес:
— Не заглянут дамы и в вашу спальню, уважаемый сеньор, ибо им куда милее было тогдашнее вороново крыло, нежили нынешние сорочьи бока. Вы, кажется, продали свое поместье за долги, тем не менее снова на мели? В таком случае дюжина против одного, что у брадобрея не вызовет восторга клиент, которому нечем будет заплатить за выбритый подбородок.
Под устремленными на него со всех сторон насмешливыми взглядами лицо у Ла Шапеля стало наливаться кровью. Так же, как и его сосед, он, заскрежетав зубами и наклонившись над столом, в гневе выдохнул в лицо шуту:
— Ты ответишь мне за это, мерзавец! Настанет день, и я прикажу поколотить тебя как следует.
В ответ услышал:
— Почему бы вам не сделать этого сейчас? Разве колченогий сможет далеко убежать?
И, состроив забавную рожицу, Пуликэн, приплясывая, вернулся к Карлу и сел у его ног. К нему подбежал Буке и вытянул палец в сторону Филиппа де Сен-Поля, зятя казненного коннетабля. У того на затылке торчал пук волос, спереди была борода.
— Взгляни, дружище, на это существо, напоминающее мужчину; во всяком случае, оно было им когда-то.
— Что же сейчас? — изобразил недоумение Пуликэн. — Оно превратилось в женщину?
— Хуже! На затылке у этого подобия рыцаря пучок волос, перетянутый не то резинкой от штанов, не то шнурком от туфель, и напоминающий веник для борьбы с пылью. Спереди у этого двуногого животного иссиня-черная борода, пострашнее, чем у Жиля де Рэ, и она указывает на то, что ее хозяин нерадив, ибо ему лень бриться.
— Клянусь своими бубенчиками, ты не все сказал в адрес этого фрукта, кум Буке, — отозвался Пуликэн. — Его борода, в которой полно пыли, хлебных крошек, мошек и червей…
— Стишок, стишок! — подхватил Буке. — Вот он, послушай!
Там уйма пыли, грязи, крошек,
Червей, глистов, клопов и мошек.
— Браво, куманек! Бьюсь об заклад, вскоре я начну брать у тебя уроки стихосложения. Но ты перебил меня, я продолжу. Этот субчик, о котором мы говорим, ко всему прочему еще и дерзок: он не уважает не только себя, но и окружающих, ибо своим дурацким видом весьма напоминает… кого бы ты думал, друг мой?
— Обыкновенного козла.
— Ты угодил в самое яблочко! Ему не хватает только рогов.
— Ну, за этим дело не станет. Его супруга, можно быть уверенным, предпочитает спать с настоящим мужчиной, нежели с козлом.
— Но и козел может обладать мужской силой.
— Увы! О таких полумужчинах-полуженщинах, хвостатых и бородатых, говорят так: «Тут густо, — шут провел ладонью по затылку и подбородку, — а тут пусто». — Он сунул руку между ног.
— Но, может быть, такие субъекты отличаются умом? — попытался узнать что-либо о мыслительных способностях «субъектов» Пеликэн. — Ведь если внизу убыло, то сверху, скорее всего, прибыло?
— Черта с два! Не от большого ума такие типы носят бороды и хвосты. Ну а коли здесь нет, — Буке похлопал себя по голове, — то оттуда не займешь. — И он хлопнул по ягодицам.
— Государь, прикажи фиглярам замолчать, — подал возмущенный голос Филипп де Сен-Поль. — Доколе эти двое слабоумных будут глумиться над родовитыми людьми?
Карл в гневе стукнул ладонью по столу:
— Ты не послушал короля, Сен-Поль, так слушай теперь его шута! А когда он кончит, попроси его поделиться с тобой умом, авось он уступит тебе малую толику.
За столами засмеялись. Лицо Сен-Поля залилось краской.
Оба приятеля, переждав, как ни в чем не бывало продолжали:
— Зачем же тогда эти недоумки носят сзади хвосты, как у лошадей и коров? — спросил Пеликэн. — Ведь этак они выглядят смешнее нас с тобой.
Буке ответил:
— Этим они как бы объявляют во всеуслышание: «Вот какой я дурак! Пусть я ничтожен в постели с женщиной, зато ничем не хуже шута — глядите, какие у меня хвосты! Что там корова — у нее хвост сзади, а что там козел — у того борода спереди. У меня же и спереди и сзади! Видел ли кто такое диво дивное?» Один такой хвостатый вызвал однажды смех даже у моей лошади. Представь, едва она увидела его, как громко заржала, оскалив зубы в усмешке.