— Будь оно проклято! — выругался Рибейрак. — Богомерзкий квартал! И дома походят один на другой, как семечки подсолнуха. Как аборигены не путаются в них — ума не приложу. А где же эта улица, с камнем для неверных? — крикнул он вдогонку студентам.
Те в ответ махнули руками куда-то в сторону ворот Сен-Мишель.
— Друзья мои, я слышу, как трещат дрова, — поднял для убедительности палец Этьен.
— О, а я вижу, как черти подтаскивают котел, в который они уже готовы бросить нашего проводника, — вторил ему Уорбек.
— И чем скорее мы уйдем с этого места, тем больше вероятность того, что черти, устав, бросят свою ношу! — воскликнул Рибейрак. — Вперед, друзья мои! — И он вытянул руку в направлении длинной, злополучной улицы Отфей. — На этот раз осечки быть не должно.
— Только ты уже не клянись, иначе подопечные Вельзевула с удвоенным усердием возьмутся за работу.
— Хорошо, что в домах горят свечи, — заметил наследный принц Йоркский. — Не будь этого, мы заблудились бы в потемках, как в дремучем лесу.
Вздохнув, они отправились дальше. Рибейрак молчал. Словно одержимый, он упрямо шел вперед, напряженно вглядываясь в темноту, царившую слева. Казалось, ошибись они вновь, и он, в лучшем случае, не двинется с места; в худшем — избавит чертей от их тяжкого труда и сам прыгнет в котел.
Но вот впереди, слева, показалась прогалина между домами. Новый перекресток. Рибейрак остановился и с победным видом оглядел спутников.
— Этьен, — произнес он, — несешь ли ты все еще с собой топор? Да? Тогда смело можешь рубить мне голову, если эта улица, что слева, не выложена из камней для сарацин.
Они постояли, поглазели по сторонам, подождали, но пешеходов не было видно. Не представлялось возможным и разобрать надпись на стене ближайшего к ним дома. Наконец, после тщательного и придирчивого осмотра, возблагодарив небо за то, что дождем не смыло мел, Этьен и Уорбек разобрали-таки корявые буквы. Рибейрак, покусывая губы, с беспокойством смотрел на них.
Прочитав, они отошли и молча воззрились на своего гида. Тот стоял ни жив ни мертв и, словно осужденный на казнь, с трепетом ожидал оглашения приговора.
— Хорошо, что по дороге я где-то обронил топор, — промолвил Этьен. — Я не смог бы… Филипп, я спас тебе жизнь, не забудь же этого.
— Увы, мой друг, — печально и тяжело вздохнул наследный английский принц, — но этой улице впору называться Руби Голову, хотя у нее не менее страшное название: Режь Глотку[26].
Рибейрак разразился проклятиями.
Уорбек многозначительно прибавил:
— А может быть, такой улицы и в помине нет?
И услышал бурное возражение:
— Да ведь тот, в шапочке, махнул рукой в эту сторону!
— Его жест мог означать совсем иное: дело ваше дрянь, ничего вам здесь не найти.
— А студенты? — не сдавался Рибейрак. — С какой стати им вздумалось бы нас обманывать?
— Этот народ вообще веселого нрава. Отчего бы не пошутить над тремя ненормальными, разыскивающими то, чего не может быть?
— Филипп, — резонно произнес Этьен, — а эта дама по имени Антуанетта, случаем, не из балагана странствующих актеров, любителей отпускать шуточки? Не смеется ли она сейчас в обществе подруг, глядя из окна одного из домов, как двое придворных короля Карла Восьмого в компании с английским королем пытаются разобраться в основах градостроения южной части Парижа?
— Однако вам как придворным это простительно, — усмехнулся Уорбек, — но кто скажет, на кой черт будущему королю Англии знать, сколько перекрестков в городе Париже, на улице Высокого Листа?
— И все же у нас еще есть шанс, — с оптимизмом воскликнул Рибейрак, указывая рукой на юг, туда, где кончалась злополучная улица, на что указывали ясно различаемые при лунном свете ограда и высокая колокольня монастыря Кордельеров. — Впереди, если верить своим глазам, еще две улицы: одна — вдоль ограды монастыря, другая — ближе к нам. И эта, что ближе, — клянусь пяткой сатаны! — и есть искомая улица, будь она трижды неладна.
— На чем же основываются эти ваши убеждения, Рибейрак? — полюбопытствовал любитель престолов.
— На том, что впереди, в конце нашего пути, улица носит название этого монастыря, иначе и быть не может, следовательно, наша улица — та, что лежит меж нами и храмом Божьим. Она последняя, но если окажется, что и в этот раз нам не повезло…
— Если последний объект нашего внимания явит абсолютную непричастность к нападению на сарацин, то, — развел руками Этьен, — останется пожалеть, Филипп, что красотку у церкви Святого Андрея ты видел в первый и в последний раз в жизни.
— Клянусь ослиными ушами сатаны, мне было бы чертовски жаль.
Они дошли до предпоследнего перекрестка, повернули налево и в молчании остановились. Картина, представшая их взору, не вселяла никакой уверенности в то, что они достигли желанной цели. Кругом царил таинственный, зловещий полумрак. Темные, местами поистине уродливые дома неприветливо глядели на незваных гостей с обеих сторон улицы, пока что хранившей в тайне свое название. Похоже, она и не торопилась раскрыть ее, если судить по тому, что все вокруг будто вымерло, не слышно было даже шума, доносящегося порою из окна какого-нибудь дома.
На одном из них, первом, начертанная, по-видимому, обломком известняка, по стене шла надпись, возвещавшая либо победу, либо поражение. Не в привычках Рибейрака было гадать, поэтому он решительно подошел и впился глазами в таинственные буквы, которым надлежало положить конец их утомительному, тернистому пути. Его спутники с вполне понятным волнением переглянулись, и в то же мгновение со стороны стены дома послышался торжествующий крик:
— Ну вот, я же говорил! Будь прокляты все улицы на свете, кроме этой! Дело за малым: разыскать жилище феи алого каблучка. За работу, друзья мои! Проклятье: скрылась луна. Однако, надеюсь, мы отыщем желаемый дом по вывеске, коли уж не у кого спросить, где живет пергаментных дел мастер мэтр Дешане.
Они дружно повернули головы вправо. Дома на этой стороне улицы были двухэтажные, узкие, точно их сплющили перед тем как поставить сюда; конические крыши, казалось, с остервенением тянулись ввысь, словно соревнуясь, кто в этом смысле станет удачливее всех.
Окинув их зорким глазом чуть ли не до самой улицы Арфы, Рибейрак не преминул сделать вывод:
— Наши нимфы не могут жить ни в одной из этих коробок, похожих друг на друга, как горошины в стручке. К тому же, сколько видит глаз, я не заметил ни одной вывески. Значит, искать следует на другой стороне.
Они повернулись и некоторое время молча и с видимым интересом созерцали ряд домов по левой стороне улицы.
Первым в ряду стоял, с высокими узкими окнами и зеленой двускатной крышей, большой двухэтажный особняк, за которым виднелась высокая квадратная башня с устремленным ввысь шпилем. За этим особняком — неуклюжий, сиротливый и весь какой-то дрожащий от страха, словно неудачно спрятался от погони, — крошечный домок с одним окном, которое, так и казалось, пугливо озирается по сторонам, не зная, как ему поступить в случае опасности.
Правее этого боязливого зайчонка, вплотную к нему — небольшой двухэтажный дом, напоминающий колокольню, — узкий, будто обрезанный с обеих сторон. Он так далеко от мостовой, что, кажется, его излишне постарались втиснуть сюда, чтобы, дескать, помалкивал себе, не смел и носа совать к линии, по которой гордо высились фасады соседей. Два окна на втором этаже этой «колокольни» глядели на мир с печалью, вызванной недоумением по поводу того, что с домом столь неучтиво обошлись. Сам же он, зажатый с боков массивным особняком и тем самым «зайчонком» с высокой конической крышей, напоминавшей навостренное заячье ухо, казалось, так и рвался раздаться в стороны, вырвавшись из тесноты. Но неколебимые стены соседей не пускали его, и он, оставив отчаянные попытки, отныне обречен был с вожделением и тоской глядеть своими грустными окнами перед собой, мечтая выдвинуться хотя бы футов на пять вперед.
Почти вплотную к этому несчастному дому гордо стоял гигант, подобный первому, — здание из красного кирпича с широкой аркой посередине, мансардой с большим слуховым окном, глядящим прямо на вас, и с высокой конической, покрытой красной черепицей, крышей.
И, глядя на этих двух исполинов, по своим габаритам главенствовавших над всей улицей подобно двум сказочным великанам, создавалось впечатление, будто они со злой усмешкой косятся в сторону тщедушных, неказистых домишек, возмущенные тем, что между ними оказались эти два заморыша. Но именно один из них, к удивлению двух колоссов, привлек внимание путников.
— Смотрите! — вытянул руку Этьен, указывая на вывеску в виде пергаментного свитка, висевшую под дверным навесом. — Кажется, мы у цели.
— Я так и знал, что это здесь, — оживился Рибейрак. — Мне сразу приглянулся этот обиженный дом с двумя окнами наверху. В одном из них горит свет. Будь я проклят, если нас уже не ждут в этой тощей юдоли печали.
— Черт бы побрал твою красотку, Филипп. И вздумалось же ей забраться в такую глухомань.
— Ничего не поделаешь, Этьен. Мы очутились в тартаре, но зато каких харит мы там найдем!
Они подошли к ущемленному в своих правах дому и постучали в дверь. В глубине послышались чьи-то торопливые шаги. У порога они замерли. Того, кто стучал, попросили отрекомендоваться. Рибейрак назвал себя. На минуту-две дом погрузился в мрачное молчание, словно раздумывая, впускать ли к себе незнакомого гостя. Наконец дверь, звякнув щеколдой, открылась, и все трое вошли.
В коридоре горели две свечи: у входа и под лестницей, меж двух дверей, одна из которых вела на кухню, другая, по всей видимости, в кабинет хозяина. На нижней ступени лестницы, положив руку на перила, стояла, хлопая глазами, в переднике поверх простого ситцевого платья, дебелая девица лет восемнадцати — двадцати — служанка.
Рибейрак сразу же догадался, кто перед ними.
— Ты, кажется, удивлена, милая? — обратился он к ней. — Твоя хозяйка разве не предупредила тебя, что сегодня к ней будут гости?