[42]. Действительно, единственным сословием в средневековом смысле этого слова, которое еще оставалось, была сама бюрократия. Огромный рост социальной мобильности привел к тому, что старые сословия перестали существовать в том виде, в котором они изначально различались по потребностям и работе. «Единственное общее различие, поверхностное и формальное, – это различие между деревней и городом. Но в самом обществе различия развивались в сферах, которые находились в постоянном движении и принципом которых был произвол. Деньги и образование – таковы главные отличительные признаки» [26]. На этом Маркс прервался, отметив, что уместно будет обсудить это в последующих разделах (так и не написанных), посвященных гегелевской концепции гражданского общества. Тем не менее в замечании, предвосхитившем будущее значение пролетариата в его мысли, он указал, что наиболее характерной чертой современного гражданского общества является то, что «класс без собственности, класс, который непосредственно нуждается в работе, класс физического труда, составляет не столько класс гражданского общества, сколько основу, на которой покоятся и движутся составные части общества» [27]. Маркс резюмировал свое возражение Гегелю следующим образом: «Едва только гражданские сословия как таковые становятся политическими сословиями, тогда отпадает необходимость в посредничестве, а как только посредничество становится необходимым, они перестают быть политическими <…> Гегель хочет сохранить средневековую систему сословий, но в современных условиях законодательной власти; и он хочет законодательной власти, но в рамках средневековой системы сословий! В этом есть худший вид синкретизма[43]» [28].
Поскольку вся проблема возникла, по мнению Гегеля, из-за отделения государства от гражданского общества, Маркс видел две возможности: если государство и гражданское общество по-прежнему разделены, то все как индивиды не могут участвовать в законодательной власти иначе как через депутатов, «выражение разделения и просто дуалистического единства» [29]. В случае если гражданское общество становится политическим обществом, то значение законодательной власти как представительной исчезает, поскольку она зависит от теологического типа отделения государства от гражданского общества. Следовательно, народ должен стремиться не к законодательной, а к правительственной власти. Маркс завершил свои рассуждения фрагментом, который ясно показывает, как летом 1843 года он представлял себе будущее политическое развитие:
«…Речь идет не о том, должно ли гражданское общество осуществлять законодательную власть через депутатов или через всех в отдельности. Это скорее вопрос о степени и максимально возможном расширении избирательного права, как активного, так и пассивного. Это настоящее яблоко раздора политических реформ, как во Франции, так и в Англии <…>
Голосование – это фактическое отношение реального гражданского общества к гражданскому обществу законодательной власти, к представительному элементу. Или голосование – это непосредственное, прямое отношение гражданского общества к политическому государству, не только внешне, но и в действительности <…> Только при всеобщем избирательном праве[44], как активном, так и пассивном, гражданское общество действительно поднимается до абстракции самого себя, до политического существования как своего истинного всеобщего и сущностного существования. Но реализация этой абстракции есть также выход за пределы абстракции. Делая свое политическое существование актуальным как свое истинное существование, гражданское общество также делает свое гражданское существование несущественным, в отличие от своего политического существования. И когда одно отделяется, другое – его противоположность – падает. В рамках абстрактного политического государства реформа голосования – это распад государства, но точно так же и распад гражданского общества» [30].
Таким образом, Маркс пришел к тому же выводу, что и в своем рассуждении об «истинной демократии». Демократия подразумевала всеобщее избирательное право, а всеобщее избирательное право привело бы к распаду государства[45]. Из этой рукописи ясно, что Маркс принимал фундаментальный гуманизм Фейербаха, а вместе с ним и фейербаховское переворачивание субъекта и предиката в гегелевской диалектике. Маркс считал очевидным, что любое будущее развитие должно предполагать восстановление человеком социального измерения, которое было утрачено с тех пор, как Французская революция уравняла всех граждан[46] в политическом государстве и тем самым подчеркнула индивидуализм буржуазного общества. Хотя он был убежден, что социальная организация больше не должна основываться на частной собственности, но не выступал за ее отмену и не прояснял различные роли классов в социальной эволюции. Неточность его позитивных идей совсем не удивительна, поскольку рукопись Маркса представляла собой не более чем предварительный обзор текста Гегеля и была написана на очень быстром этапе интеллектуальной эволюции как Маркса, так и его коллег. Более того, сохранившаяся рукопись неполна, и в ней есть ссылки на предполагаемые доработки, которые либо никогда не предпринимались, либо теперь утрачены [31].
Письмо Маркса к Руге, написанное в сентябре 1843 года и позднее опубликованное в Deutsch-Französische Jahrbücher, дает хорошее представление об интеллектуальной и политической позиции Маркса непосредственно перед отъездом из Германии и о том, какое значение он придавал тому, что называл «реформой сознания». Ситуация может быть не очень ясной, писал он, но «в этом как раз и состоит преимущество новой линии: мы не догматически предвосхищаем события, а стремимся открыть новый мир путем критики старого»[47] [32]. Ясно было, что любой догматизм неприемлем, и в том числе различные коммунистические системы: «Коммунизм, в частности, является догматической абстракцией, хотя под ним я подразумеваю не любой мыслимый и возможный коммунизм, а реально существующий коммунизм, которому учили Кабе, Дезами[48] и т. д. Этот коммунизм сам по себе – лишь своеобразное представление гуманистического принципа, зараженного своей противоположностью – частным индивидуализмом. Поэтому отмена частной собственности отнюдь не тождественна коммунизму; и не случайно, что в оппозиции к коммунизму неизбежно возникают другие социалистические доктрины, такие как Фурье, Прудон и т. д., поскольку сам он является лишь частным, односторонним воплощением социалистического принципа. Более того, весь социалистический принцип – это лишь одна из граней истинной реальности человеческой сущности» [33].
В Германии реализация этой человеческой сущности зависела, прежде всего, от критики религии и политики, поскольку именно они находились в центре внимания; готовые системы были бесполезны; критика должна была взять за отправную точку современные взгляды. В терминах, напоминающих гегелевский рассказ о прогрессе Разума в истории, Маркс утверждал: «Разум существовал всегда, но не всегда в рациональной форме» [34]. В любой форме практического или теоретического сознания рациональные цели уже были заложены и ждали критика, который бы их раскрыл. Поэтому Маркс не видел возражений против того, чтобы отталкиваться от реальной политической борьбы и объяснять причины ее возникновения. Смысл заключался в том, чтобы демистифицировать религиозные и политические проблемы, внушая осознание их исключительно человеческих аспектов. Он заканчивал свое письмо:
«Поэтому наш лозунг должен быть таким: реформа сознания не через догмы, а через анализ мистического сознания, которое неясно для самого себя, проявляется ли оно в религиозной или политической форме. Тогда станет ясно, что мир давно мечтает о чем-то, для реального обладания чем ему необходимо лишь полностью развитое сознание. Очевидно, что проблема заключается не в том, чтобы заполнить некую великую пустоту между идеями прошлого и идеями будущего, а в том, чтобы завершить идеи прошлого. Наконец, становится ясно, что человечество не начинает новую работу, а сознательно доводит до конца свою старую.
Таким образом, цель нашего журнала можно выразить одним словом: самосознание (в смысле критической философии) нашим веком его борьбы и желаний. Это задача для всего мира и для нас. Она может быть решена только объединенными силами. На кону – признание, не более того. Чтобы получить прощение своих грехов, человечеству нужно лишь признать их такими, какие они есть» [35].
Это представление о спасении через «реформу сознания» было, разумеется, крайне идеалистичным, но типичным для немецкой философии того времени. Маркс и сам прекрасно осознавал интеллектуальный беспорядок в среде радикалов и писал Руге вскоре после завершения своей критики Гегеля: «Хотя “откуда” не вызывает сомнений, но еще большее смятение царит в отношении “куда”. Дело не только в том, что реформаторов охватила всеобщая анархия. Каждый должен будет признаться себе, что у него нет точного представления о том, что должно произойти» [36]. Именно интеллектуальный климат Парижа в конце концов вынудил Маркса совершить переход из области чистой теории в мир непосредственной, практической политики.
II. Deutsch-Französische Jahrbücher
Пока Маркс в Кройцнахе писал свой комментарий к политическим идеям Гегеля, Руге занимался организацией издания Deutsch-Französische Jahrbücher. Для его финансирования он попытался получить крупный заем в Германии, когда же не удалось, сам взял на себя практически все расходы по изданию. Страсбург (который они ранее предпочитали) был отвергнут в качестве месторасположения издания, и Фрёбель предложил ему и Руге вместе отправиться в Брюссель и Париж, чтобы посмотреть, какой город подойдет больше. В конце июля Руге отправился на запад, заехал в Кройцнах к Марксу, а затем, объединив усилия с Гессом и Фрёбелем в Кёльне, отправился в Бельгию. Брюссель также не удовлетворил его, поскольку, хотя пресса пользовалась сравнительной свободой, город был слишком мал и не отличался культурой политического мышления. Поэтому в августе 1843 года Гесс и Руге отправляются в Париж и именно там основывают Deutsch-Französische Jahrbücher.