Приближаясь к завершению своей статьи, Маркс ввел развязку вопросом: «Так в чем же заключается действительная возможность освобождения Германии?» Его ответ был таков: «…в формировании класса, радикально опутанного цепями, класса в гражданском обществе, который не является классом гражданского общества, в формировании социальной группы, которая является распадом всех социальных групп, в формировании сферы, которая имеет универсальный характер из-за своих универсальных страданий и не претендует ни на какое конкретное право, потому что она является объектом не конкретной несправедливости, а несправедливости вообще. Этот класс уже не может претендовать на исторический, а только на человеческий статус. Он не находится в односторонней оппозиции к последствиям немецкого политического режима; он находится в полной оппозиции к его предпосылкам. Это, наконец, сфера, которая не может эмансипироваться, не эмансипировав себя от всех других сфер общества и тем самым не эмансипировав сами эти другие сферы. Одним словом, это полная утрата человечности, которая может восстановиться только путем полного высвобождения человечности. Это распадение общества как особого класса и есть пролетариат» [87].
Этот отрывок поднимает очевидный и крайне важный вопрос о причинах внезапной приверженности Маркса делу пролетариата. Некоторые утверждают, что описание пролетариата у Маркса неэмпирическое и что его конечным источником надлежит считать философию Гегеля. Например, утверждается, что «понимание всемирно-исторической роли пролетариата достигается чисто умозрительно, путем обращения вспять связи, которую Гегель установил между различными формами объективного духа» [88]. Другие утверждают, что идеи Гегеля в основе своей принадлежали немецкому протестанту, и поэтому основополагающей схемой Маркса здесь была христианская концепция спасения – пролетариат играл роль страдающего раба Исаии: «Через Гегеля молодой Маркс, несомненно бессознательно, связывается с сотериологической[54] схемой, лежащей в основе иудеохристианской традиции: идея коллективного спасения, обретаемого определенной группой, тема спасительной обездоленности, противопоставление порабощающей несправедливости и освобождающей щедрости. Пролетариат, несущий всеобщее спасение, играет роль, аналогичную роли мессианской общины или личного спасителя в библейском Откровении» [89]. Или еще более определенно: «То, что универсальности пролетариата звучит эхо универсализма Христа, подтверждается тем, что Маркс настаивает на том, что пролетариат будет существовать именно в тот момент, когда станет всечеловеческим, в поруганном и опустошенном состоянии – и это, конечно, марксовский вариант божественного кеносиса[55]» [90]. Другие утверждают, что, поскольку взгляды Маркса не имеют эмпирического основания, это свидетельствует о том, что их источником является моральное возмущение по поводу положения пролетариата.
Все эти интерпретации ошибочны – по крайней мере, как попытки исчерпывающего объяснения. Провозглашение Марксом ключевой роли пролетариата было современным приложением результатов анализа Французской революции, изложенного ранее в его статье, в которой он писал о том, что определенная социальная среда «должна рассматриваться как результат отъявленного преступления всего общества, так что освобождение этой прослойки представляется как всеобщее самоосвобождение» [91]. Пролетариат теперь занимал то же положение, что и французская буржуазия в 1789 году. Именно пролетариат мог повторить слова аббата Сийеса: «Я – ничто, и я должен быть всем». Таким образом, из контекста видно, что Маркс в своих рассуждениях о роли пролетариата опирался на изучение Французской революции, каким бы языком он ни изъяснялся в младогегельянской журналистике.
К данной исторической базе добавилась дистилляция современных французских социалистических идей. Уже три месяца Маркс жил и работал с видными социалистами в Париже. Взгляд на пролетариат, изложенный в его статье, не был уникальным даже в младогегельянских кругах, но в Париже был, конечно, общепринятым [92]. Внезапная поддержка Марксом пролетарского дела может быть напрямую связана (как и другими ранними немецкими коммунистами, такими как Вейтлинг и Гесс) с его непосредственными контактами с социалистическими интеллектуалами во Франции. Вместо того чтобы редактировать газету для рейнской буржуазии или сидеть в своем кабинете в Кройцнахе, он теперь находился в самом центре социалистической мысли и действия. Он жил в одном доме с Жерменом Маурером, одним из лидеров Союза справедливых, чьи собрания часто посещал. С октября 1843 года Маркс дышал атмосферой социализма. Неудивительно, что окружение оказало на него быстрое влияние [93].
Маркс признавал, что описанный им пролетариат только начинает существовать в Германии – действительно, фабричные рабочие составляли не более 4 % всего мужского населения старше 14 лет [94]. Пролетариат отличала не естественная бедность (хотя и она сыграла свою роль), а бедность искусственно созданная, которая привела, в частности, к распаду среднего класса. Пролетариат должен был добиться разрушения старого порядка общества путем отрицания частной собственности, отрицания, воплощением которого сам являлся. Это был класс, в котором философия могла наконец найти свое практическое выражение: «Как философия находит свое материальное оружие в пролетариате, так пролетариат находит свое интеллектуальное оружие в философии, и как только молния мысли глубоко вонзится в девственную почву народа, эмансипация немцев в людей будет завершена» [95]. Сигнал к этой революции должен был прийти из Франции: «Когда все внутренние условия будут выполнены, день воскресения Германии будет возвещен криком галльского петуха» [96].
Первый двойной номер Deutsch-Französische Jahrbücher стал и последним. Прижав прессу внутри Пруссии, правительство особенно старалось избежать ввоза подстрекательской литературы. Пропаганда коммунистических идей в Пруссии была категорически запрещена, а некоторые статьи в Jahrbücher имели явно социалистический привкус. Немецкие власти приняли оперативные меры: журнал был запрещен в Пруссии, несколько сотен экземпляров были изъяты при ввозе. Были выданы ордера на арест Маркса, Гейне и Руге, и впервые в жизни Маркс стал политическим беженцем. Во Франции Jahrbücher не имел большого успеха. У него не было французских авторов, и он практически не вызвал комментариев во французской прессе. Фрёбель отказался от участия в этом предприятии как потому, что не хотел рисковать потерей денег, так и потому, что ему не нравился революционный тон первого номера. Но судьба Jahrbücher была окончательно предрешена все более расходящимися взглядами двух соредакторов. Руге болел в течение нескольких недель, непосредственно предшествовавших выходу журнала, и большая часть важнейшей редакторской работы легла на Маркса. Руге был весьма огорчен, увидев, что общее впечатление от Jahrbücher значительно отличается от его размыто-гуманистического предисловия; он ценил статьи Маркса, но считал их слишком стилизованными и схожими с эпиграммами. Были и финансовые проблемы: Руге заплатил Гессу аванс за статьи, которые тот фактически не написал, и хотел немедленно вернуть деньги – что раздражало Гесса, у которого денег не было (и который знал, что Руге только что заработал значительную сумму на удачной спекуляции железнодорожными акциями). Маркс призвал Руге продолжить издание: Руге отказался и в качестве платы за вклад Маркса передал ему экземпляры единственного номера Jahrbücher. Финансовое положение Маркса, однако, было восстановлено благодаря получению в середине марта 1844 года 1000 талеров (примерно вдвое больше его годового жалованья как соредактора), присланных по инициативе Юнга бывшими акционерами Rheinische Zeitung [97].
Весной 1844 года Маркс и Руге все еще поддерживали тесный контакт. К окончательному разрыву между ними привело открытое принятие Марксом коммунизма и его довольно богемный образ жизни. Он не использовал термин «коммунизм» в Jahrbücher, но к весне 1844 года Маркс определенно принял его в качестве краткого описания своих взглядов [98]. Руге терпеть не мог коммунистов. «Они хотят освободить людей, – писал он матери с горечью человека, чьи финансовые ресурсы были слишком часто востребованы, – превратив их в ремесленников и отменив частную собственность путем справедливого и коммунального передела товаров; но пока что они придают огромное значение собственности, и в частности деньгам…» [99] Их идеи, писал он далее, «ведут к полицейскому государству и рабству. Чтобы освободить пролетариат интеллектуально и физически от тяжести его страданий, они мечтают об организации, которая обобщит эти страдания и заставит всех людей нести их тяжесть» [100]. Руге обладал сильными пуританскими наклонностями, и его также раздражала сибаритская компания, в которой находился Маркс. Поэт Гервег недавно женился на дочери богатого банкира и вел жизнь плейбоя, по словам Руге: «Однажды вечером наш разговор зашел об отношениях Гервега с графиней д’Агу [101]. Я как раз в то время пытался возобновить Jahrbücher и был возмущен образом жизни и ленью Гервега. Я несколько раз назвал его распутником и сказал, что, когда кто-то женится, он должен знать, что делает <…> Маркс ничего не ответил и дружелюбно отстранился от меня. Но на следующий день он написал мне, что Гервег – гений, у которого впереди большое будущее, и что его разозлило мое отношение к нему как к распутнику, добавив, что я зашорен <…> Он больше не мог работать со мной, поскольку я интересовался только политикой, в то время как он был коммунистом» [102].
После этого разрыв между ними был окончательным. Маркс предал огласке эти противоречия летом того же года, резко напав на статью Руге о восстании ткачей в Силезии. Несколько тысяч ткачей сломали станки, недавно введенные в производственный процесс и снижавшие их заработную плату: обошлись с ними с особой жестокостью. Статья Руге, критикующая патерналистское отношение Фридриха Вильгельма IV к социальным проблемам, появилась в Vorwärts