создана человеком [160].) Что касается социального аспекта, то Маркс показал, что способности, свойственные человеку, развиваются в социальном общении. Даже когда человек работает в изоляции, он совершает социальный акт просто в силу того, что он человек. Даже мышление – поскольку использует язык – является социальной деятельностью. Но этот акцент на социальных аспектах бытия человека не уничтожал индивидуальности (и это третий тезис Маркса): «Как бы ни был он конкретным индивидом (а именно его конкретность делает его индивидом и подлинно индивидуальным общественным существом), человек в той же мере является тотальностью – идеальной тотальностью – и субъективным существованием общества как чего-то мыслящего и чувствующего» [161].
Бóльшую часть этого раздела Маркс посвятил тому, чтобы нарисовать картину неотчужденного человека, которого называл «тотальным» и «многогранным». Не следует, говорил он, иметь слишком узкое представление о том, чего достигнет отмена частной собственности: если состояние отчуждения полностью исказило все человеческие способности, то отмена этого отчуждения явится полным освобождением. Оно не ограничится наслаждением или обладанием материальными объектами. Все человеческие способности – перечисленные Марксом: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, наблюдение, чувство, желание, действие, любовь – стали бы, в своих различных проявлениях, средствами присвоения реальности. Отчужденному человеку было трудно это представить, поскольку частная собственность так отупила людей, что они могли представить предмет своим только тогда, когда они действительно им пользовались, и даже тогда он использовался только как средство поддержания жизни, которая понималась как состоящая из труда и создания капитала. Ссылаясь на работу Гесса по этому вопросу, Маркс заявил, что все физические и умственные чувства притуплены одним отчуждением – отчуждением обладания. Но из этой абсолютной нищеты родится внутреннее богатство человека: «Поэтому отмена частной собственности – это полное освобождение всех человеческих чувств и качеств, но это освобождение именно в том смысле, что эти чувства и качества стали человеческими как субъективно, так и объективно. Глаз стал человеческим глазом, когда предмет его стал социальным, человеческим объектом, произведенным человеком и предназначенным для него. Таким образом, на практике органы чувств стали непосредственными теоретиками. Они относятся к вещи ради нее самой, но сама вещь – это объективное человеческое отношение к себе и к человеку, и наоборот. (На практике я могу по-человечески относиться к предмету только в том случае, если предмет по-человечески относится к человеку.) Таким образом, потребность и наслаждение утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою простую полезность, поскольку ее полезность стала полезностью человека» [162]. Такое культивирование или создание способностей может быть достигнуто только в определенном окружении. «Ведь речь идет не только о пяти чувствах, но и о так называемых духовных чувствах – практических чувствах (желать, любить и т. д.) – короче говоря, о человеческой чувствительности и человеческом характере чувств, которые могут появиться только благодаря существованию своего объекта, благодаря очеловеченной природе. Культивирование пяти чувств – дело всей предыдущей истории» [163]. Ведь очевидно, что голодающий человек оценивает пищу по-животному, а торговец минералами видит в своих товарах только ценность, но не обязательно красоту. Чтобы его способности стали человеческими, человек должен был освободиться от всех внешних ограничений.
Именно такие отрывки, как этот, привели некоторых комментаторов к правдоподобному утверждению, что модель человеческой деятельности Маркса была художественной и что он во многом черпал свое представление о человеке из романтических источников и особенно из Шиллера. Идея о том, что отчужденные чувства человека находят подходящие им предметы, попытка установить связь между свободой и эстетической деятельностью, образ всесторонне развитого человека – все это присутствует в «Кратком содержании» Шиллера [164]. Возможно также, что имело место более современное и личное влияние того же характера, поскольку Маркс проводил много времени в Париже в компании Гейне и Гервега, двух поэтов, которые сделали все возможное, чтобы воплотить немецкий романтический идеал. Картина всесторонне развитого, неотчужденного индивида, созданная Марксом, в определенной степени опиралась на модели, которые были очень близки ему в то время.
Далее Маркс обрисовал значение промышленности в истории человечества. Эти отрывки предвосхитили его более подробные изложения исторического материализма. Он утверждал, что именно история промышленности по-настоящему раскрывает человеческие способности и человеческую психологию. Поскольку в прошлом человеческая природа была неправильно понята, история превратилась в историю религии, политики и искусства. Промышленность же раскрывала основные способности человека и служила основой для любой науки о человеке. В прошлом к естественным наукам подходили с чисто утилитарной точки зрения. Но в последнее время ее огромный рост позволил ей с помощью промышленности преобразить жизнь человека. Если рассматривать промышленность как внешнее выражение основных способностей человека, то естественная наука могла бы стать основой гуманитарной науки. Эта наука должна была основываться на чувственном опыте, как его описывал Фейербах. Но поскольку речь идет о человеческом чувственном опыте, возникнет единая, всеобъемлющая наука: «Естественная наука впоследствии будет включать в себя науку о человеке в той же мере, в какой наука о человеке будет включать в себя естественную науку: будет одна-единственная наука» [165]. Таким образом, взаимные отношения, которые Маркс ранее обозначил между человеком и природой, нашли отражение в его идее естественной науки о человеке.
Последняя часть его рукописи о коммунизме состоит из рассуждений, отвлеченных и нехарактерных для его обычного подхода, по вопросу о том, был ли мир сотворен или нет. Одна из ключевых идей в картине человека Маркса заключалась в том, что человек – сам себе творец; любое существо, живущее за счет других, – зависимое существо. Соответственно, Маркс отвергал идею о том, что мир был сотворен, но увяз в аристотелевской дискуссии о первых причинах, в которой его побеждал воображаемый оппонент, пока он не прервал спор и не продолжил в гораздо более характерном ключе: «Но поскольку для социалистического человека то, что называется мировой историей, есть не что иное, как создание человека человеческим трудом и развитие природы для человека, он имеет наблюдаемое и неопровержимое доказательство своего самосоздания и процесса своего происхождения» [166]. Но для социалистического человека вопрос о существовании над человеком и природой некоего иного существа, наличие которого означало бы их нереальность, был невозможен. Взаимозависимость человека и природы служила для него основой, все остальное казалось нереальным. «Атеизм, как отрицание этой нереальности, не имеет больше никакого смысла, ибо атеизм есть отрицание Бога и пытается через это отрицание утвердить существование человека; но социализм как таковой больше не нуждается в этом посредничестве; он исходит из теоретического и практического восприятия человека и природы как подлинной реальности» [167]. В завершение Маркс сделал очень гегелевское замечание о преходящем характере коммунистической фазы: «Коммунизм представляет собой положительное, когда отрицает отрицание, и, таким образом, являет собой фазу в освобождении и реабилитации человека, реальную и необходимую на данном этапе развития человечества. Коммунизм – необходимая форма и динамический принцип ближайшего будущего, но коммунизм как таковой не является целью человеческого развития, формой человеческого общества» [168]. Здесь коммунизм представляется лишь этапом диалектической эволюции, этапом, который в определенный момент отслужит свое и будет вытеснен. Представленная в первой части рукописи картина «истинного коммунизма» как «решения загадки истории» [169] была гораздо более статичной и неисторичной.
В третьем, заключительном разделе «Рукописей» Маркс попытался окончательно разобраться с мыслями Мастера. Он начал с обсуждения различного отношения молодых гегельянцев к Гегелю и выделил Фейербаха как единственного конструктивного мыслителя; затем он применил Гегеля, чтобы показать слабые места в подходе Фейербаха. Наконец, он перешел к длинному анализу фундаментальной ошибки Гегеля, очевидной в целом в «Феноменологии» и особенно в последней главе. Стиль Маркса здесь часто неясен, запутан и полон повторов, поскольку он постоянно прорабатывал и переформулировал свое отношение к Гегелю. В докторской диссертации он отверг идею о том, что Гегель виновен в «приспособленчестве», и потребовал, чтобы явные противоречия разрешались путем апелляции к «сущностному сознанию» Гегеля [170]. В «Критике гегелевской философии права» он показал на конкретных примерах, что гегелевские принципы неизбежно связаны с приспособленчеством. Но только после того, как перенес свое внимание с гегелевской «Философии права» на «Феноменологию», он смог сформулировать общую критику гегелевской диалектики. Здесь стало ясно, что Маркс, хотя и не расставался с гегелевскими понятиями и терминологией, не ограничивался критикой в гегелевских терминах. В то же время он по-прежнему уважал Гегеля как великого мыслителя и считал его диалектику ценным инструментом для исследования мира. Он также считал, что Гегель открыл, хотя и в мистифицированной форме, процесс отчуждения человека и средства, с помощью которых его можно преодолеть [171].
По мнению Маркса, никто из учеников Гегеля не пытался ответить на важнейший вопрос об обоснованности диалектического метода своего учителя. Единственным исключением был Фейербах: «Фейербах – единственный человек, который серьезно и критически отнесся к гегелевской диалектике и сделал в этой области настоящие открытия; короче говоря, он преодолел старую философию. Величие его достижений поразительно контрастирует с той непритязательной простотой, с которой он представляет их миру» [172]. Фейербах показал, что гегелевская система была всего лишь философской формой религии и в равной степени отчуждающей; таким образом, он «основал настоящий материализм и настоящую науку, сделав социальные отношения “человек – человек” основным принципом своей теории» [173]. Маркс кратко подытожил достижения Фейербаха в письме, которое он отправил ему в августе 1844 года: «В своих трудах вы дали – не знаю, намеренно или нет – философскую основу социализму, и коммунисты тоже поняли эти работы в этом смысле. Единство человека с человеком, основанное на реальных различиях между людьми, понятие человеческого рода, перенесенное с абстрактного неба в реальный мир: что это такое, как не понятие общества!» [174]