Продолжая третий и последний раздел «Рукописей», Маркс перешел к рассмотрению системы Гегеля. Он начал с переписывания оглавления «Феноменологии», «истинного места рождения и тайны его философии» [175], и обвинил Гегеля в том, что тот превратил все сущности, которые в действительности объективно и чувственно принадлежали человеку, в психические сущности, поскольку для него только дух был подлинной сущностью человека. Однако эта критика была смягчена анализом достижений Гегеля, ясно показавшим, сколь многим (несмотря на критические замечания) Маркс был ему обязан. Маркс считал, что, хотя концепция критики в «Феноменологии» все еще была склонна к мистификации и не обладала достаточным самосознанием, она все же намного превосходила более поздние разработки; иными словами, никто из учеников пока не смог превзойти Мастера. Действительно, Маркс сделал поразительное заявление в отношении «Феноменологии», что «в ней содержатся все элементы критики – скрытые, но зачастую уже подготовленные и разработанные таким образом, что они намного превосходят точку зрения самого Гегеля. “Несчастное сознание”, “честное сознание”, борьба “благородного и низменного сознания” и т. д. и т. п. – в этих отдельных разделах содержатся элементы (хотя и в отчужденной форме) критики целых сфер, таких как религия, государство, гражданская жизнь и т. д.» [176]. Это объясняется тем, что «Феноменология» поняла отчуждение человека, прозрела процесс его развития и увидела, что предметы, которые, казалось бы, упорядочивают жизнь людей – их религия, их богатство, – на самом деле принадлежат человеку и являются продуктом сущностных человеческих способностей.
Свое отношение к Гегелю Маркс резюмировал следующим образом: «Величие гегелевской “Феноменологии” и ее конечного продукта – диалектики негативности как движущего и творящего принципа – состоит в том, что Гегель представляет себе самосозидание человека как процесс, объективацию как потерю объекта, как экстериоризацию и трансценденцию этой экстериоризации[60]. Это означает, следовательно, что он постигает природу труда и понимает объективного человека, истинного, потому что реального, человека как результат его собственного труда» [177]. Таким образом, хотя Гегель и постиг труд как самоутверждающуюся сущность человека, однако «единственный труд, который Гегель знает и признает, – это абстрактный, умственный труд» [178].
Хотя язык Маркса (как это часто бывает) путан, а его изложение несколько бессистемно, именно здесь он наиболее полно и ясно изложил свой долг перед Гегелем и разногласия с ним. Гегель считал, что реальность – это Дух, реализующий себя. В этом процессе Дух порождает мир, который он сначала считал внешним; лишь позднее он осознал, что этот мир был его творением. Дух не был чем-то отдельным от этой производственной деятельности; он существовал только в ней и через нее. В начале этого процесса Дух не осознавал, что он экстериоризирует или отчуждает себя. Лишь постепенно Дух осознал, что мир не является для него внешним. Именно неспособность осознать это и стала для Гегеля отчуждением. Отчуждение прекратится, когда люди полностью осознают себя и поймут, что их окружение и их культура являются эманациями Духа. Свобода заключается в этом понимании, и свобода – цель истории. В широком смысле Маркс отказался от понятия Духа и оставил только конечные индивидуальные существа: таким образом, гегелевские отношения Духа к миру превратились в Марксово понятие отношений человека к его социальному бытию. Маркс заявил, что Гегель учитывал только умственную деятельность человека, то есть его идеи, и что они, хотя и важны, сами по себе недостаточны для объяснения социальных и культурных изменений.
Обращаясь к последней главе «Феноменологии», Маркс противопоставляет свой взгляд на человека как на объективное, естественное существо гегелевскому представлению о человеке как о самосознании. Если свести человека к самосознанию, возражал Маркс, то он сможет установить вне себя только абстрактные объекты, которые являются конструктами его разума. Эти объекты не имели бы самостоятельности по отношению к самосознанию человека. Взгляд Маркса на природу человека совершенно иной: «Когда реальный человек из плоти и крови, стоящий на твердой, круглой земле и вдыхающий и выдыхающий все силы природы, выставляет свои реальные объективные способности, в результате своей экстериоризации, как чуждые объекты, не сам этот процесс оказывается субъектом; это субъективность объективных способностей, действие которых должно быть, следовательно, объективным» [179]. Маркс называл свою точку зрения «натурализмом» или «гуманизмом» и отличал ее как от идеализма, так и от материализма, утверждая, что она объединяет то, что существенно как для идеализма, так и для материализма.
Вслед за этим Маркс написал два кратких параграфа (очень напоминающих предыдущий раздел о частной собственности и коммунизме) о значении натурализма и объективности. Природа, по мнению Маркса, означала все, что противостоит человеку, что дает ему простор для деятельности и удовлетворяет его потребности. Именно эти потребности и стремления и составляют природу человека. Маркс назвал свои взгляды «натурализмом», поскольку человек был ориентирован на природу и удовлетворял свои потребности в ней и через нее, но также, что более важно, потому что человек был частью природы. Таким образом, человек как активное природное существо был наделен определенными природными способностями, силами и движущими силами. Но являлся не менее ограниченным, зависимым, страдающим существом. Объекты его влечений не зависели от него, но он нуждался в них, чтобы удовлетворить себя и выразить свою объективную природу. Таким образом, «существо, не имеющее своей природы вне себя, не является природным существом и не имеет никакого отношения к миру природы» [180]. Маркс заключает: «Быть разумным значит страдать. Человек как объективное, чувствующее существо есть, следовательно, страдающее существо и, поскольку он есть существо, отзывающееся на свои страдания, страстное существо. Страсть – это способности человека, энергично стремящиеся к своему объекту» [181]. В этом были отголоски французских материалистов XVIII века, Гольбаха и Гельвеция, но главным источником идей и терминологии Маркса при обсуждении природы и объективности была «Философия будущего» Фейербаха [182].
После отступления касательно собственной концепции природы человека Маркс продолжил критику «Феноменологии», подчеркнув, что Гегель, похоже, приравнивал отчуждение к любой объективности и, таким образом, преодолевал отчуждение только в мысли: следствием было то, что для Гегеля человек являлся по-настоящему человечным только тогда, когда занимался философией, и что, например, наиболее подлинно религиозным человеком был философ религии[61]. Последние несколько страниц рукописи совершенно невнятны. Действительно, на протяжении всей этой части Маркс так мучительно боролся с диалектикой Гегеля, что современному читателю, должно быть, трудно уследить за аргументами. В той мере, в какой аргументы могут быть поняты, «здравый смысл» склонен согласиться с Марксом против Гегеля – хотя, конечно, это Гегель, преломленный через самого Маркса [183]. Однако следует помнить о густом идеалистическом тумане (созданном, в частности, учениками Гегеля), который Марксу следовало рассеять, чтобы прийти к какому-либо «эмпирическому» взгляду.
Сам Маркс не дал никакого заключения к «Парижским рукописям», и невозможно сделать его из столь разрозненной работы, включавшей в себя обсуждения экономики, социальной критики, философии, истории, логики, диалектики и метафизики. Хотя в каждом разделе доминировала отдельная тема, в какой-то степени все они рассматривались одинаково. Здесь впервые предстали вместе, если еще не объединились, три составных элемента мысли Маркса, которые Энгельс назвал немецкой идеалистической философией, французским социализмом и английской экономикой. Именно эти «Рукописи», прежде всего, переориентировали (по крайней мере, на Западе) интерпретацию Маркса – до такой степени, что их даже стали рассматривать как его главную работу. Они не были опубликованы до начала 1930-х годов и привлекли внимание общественности только после Второй мировой войны; некоторые аспекты «Рукописей» были вскоре ассимилированы с экзистенциализмом и гуманизмом, бывшими тогда в моде, и представляли собой более привлекательную основу для несталинского социализма, чем учебники по диалектическому материализму.
Если рассматривать эти «Рукописи» в их правильной перспективе, то они были для Маркса не более чем отправной точкой – первоначальным, буйным излиянием идей, которые должны были быть подхвачены и развиты в последующих экономических трудах, особенно в «Очерке критики политической экономии» (Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie) и в «Капитале». В поздних работах темы «Рукописей 1844 года», конечно, будут разрабатываться более системно, подробно и на гораздо более прочном экономическом и историческом фундаменте; но центральное вдохновение или видение должно было остаться неизменным: отчуждение человека в капиталистическом обществе и возможность его освобождения – управления собственной судьбой через коммунизм.
IV. Последние месяцы в Париже
Пока Маркс лихорадочно работал над «Рукописями» в Париже, Женни заново погружалась в провинциальную жизнь Трира. Она была рада воссоединиться с матерью, по которой так часто плакала во Франции; но благопристойная бедность, в которой вынуждены были жить Вестфалены, и нахлебничество ее бесхребетного брата Эдгара угнетали Женни. Ребенок, которому теперь была предоставлена кормилица, вскоре оказался в безопасности, и в письмах Женни к Марксу дочери были посвящены длинные абзацы любящих описаний. Когда ее старые друзья и знакомые приходили повидаться с ней и посмотреть на ребенка, она чувствовала себя так, как будто выдерживала судилище. Она, как могла, отбивалась от расспросов о том, какую именно работу Маркс получил в Париже. На самом деле она была полна опасений, о которых писала мужу: «Дорогой, я слишком беспокоюсь о нашем будущем, как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективе, и мне кажется, что буду наказана за мое нынешнее приподнятое настроение и буйство. Если можешь, пожалуйста, успокой мои страхи на этот счет. Люди слишком много говорят о