<…> Бледные щеки Вейтлинга раскраснелись, и он вновь обрел живость и непринужденность речи. Дрожащим от волнения голосом он принялся доказывать, что человека, сплотившего сотни людей под одним знаменем во имя справедливости, солидарности и братской взаимопомощи, нельзя назвать совершенно пустым и бесполезным. Вейтлинг утешал себя тем, что сотни писем и благодарностей, полученных им со всех концов родной страны, и его скромная работа, возможно, имеют больший вес для общего дела, чем диванная критика доктрин от тех, кто далек от мира страдающих людей.
Услышав эти последние слова, Маркс окончательно потерял контроль над собой и с такой силой стукнул кулаком по столу, что стоявшая на нем лампа зазвенела и задрожала. Он вскочил со словами: “Невежество еще никому не помогало!” Мы последовали его примеру и вышли из-за стола. Заседание закончилось, и Маркс зашагал по комнате, чрезвычайно раздраженный и злой, я поспешил покинуть его и собеседников и отправился домой, пораженный всем увиденным и услышанным» [64].
На следующий день после этой беседы Вейтлинг написал Гессу, что Маркс настаивал на проверке членов партии; что для Маркса был важен вопрос финансовых ресурсов (у Вейтлинга сложилось впечатление, что Маркс хотел исключить его из Вестфальского издательского проекта) [65]; не должно быть пропаганды, основанной на эмоциональных призывах; и, наконец, «сейчас не может быть речи о достижении коммунизма; буржуазия должна сначала встать у руля». Вейтлинг продолжал: «Я вижу в голове Маркса только хорошую энциклопедию, но не гений. Своим влиянием он обязан другим людям. Богатые люди поддерживают его в журналистике, вот и все» [66].
На этом контакты между Вейтлингом и Марксом не закончились; в течение следующих нескольких недель Вейтлинг продолжал принимать приглашения на обед от Маркса [67]. Но Маркс продолжил свою кампанию, выпустив циркуляр против Илермана Криге, молодого вестфальского журналиста, который был членом брюссельской группы, затем отправился в Лондон и, наконец, эмигрировал в Америку, где издавал еженедельник под названием Volkstribun[74] [68]. Взгляды Криге были гораздо более характерны для «истинного социализма», чем взгляды Вейтлинга, и в этом пространном циркуляре идеи Криге осуждались как «некоммунистические»: они были «детскими и напыщенными», «мнимым и сентиментальным превозношением», которое «скомпрометировало коммунистическое движение в Америке и деморализовало рабочих» [69]. Далее следовали разделы, в которых высмеивалась метафизическая и религиозная фразеология Криге, его использование слова «любовь» 35 раз в одной статье и наивная схема раздела земли Америки поровну между всеми гражданами, целью которой было «превращение всех людей во владельцев частной собственности» [70]. Вейтлинг оказался единственным членом Заочного комитета, проголосовавшим против циркуляра; он немедленно уехал из Брюсселя в Люксембург, а через несколько месяцев перебрался в Нью-Йорк по приглашению Криге. Циркуляр вызвал значительное количество протестов. Гесс писал Марксу о Вейтлинге: «Вы довели его до безумия, и не удивляйтесь. Я больше не хочу иметь ничего общего со всем этим делом. Меня тошнит» [71]. А неделю спустя он написал, что не хочет «больше иметь ничего общего с партией» [72]. Лондонские коммунисты также резко отреагировали на циркуляр.
Эта атака на Криге была, по-видимому, лишь одной из многих подобных брошюр, так как Маркс писал позже: «Мы опубликовали в то же время серию памфлетов, частично напечатанных, частично литографированных, в которых подвергли беспощадной критике смесь франко-английского социализма или коммунизма с немецкой философией, которая в то время составляла тайную доктрину Союза. На ее место мы поставили научное понимание экономической структуры буржуазного общества как единственную надежную теоретическую основу. Мы также объяснили в популярной форме, что нашей задачей является не воплощение какой-то утопической системы, а сознательное участие в историческом процессе социальной революции, происходящем на наших глазах» [73].
В то же время Маркс пытался наладить связи с Парижем, где самым влиятельным социалистом был Прудон. Его позиция как французского мыслителя была особенной, поскольку он разделял атеистический подход к коммунизму немецких младогегельянцев и отвергал патриотическое якобинство, по вине которого Париж оказался столь непроницаем для немецких идей. В начале мая 1846 года Маркс написал Прудону письмо, в котором изложил цели Комитета по корреспонденции и пригласил его выступить в качестве парижского представителя, «поскольку в том, что касается Франции, мы не можем найти лучшего корреспондента, чем вы» [74]. В послесловии Маркс предостерег Прудона от Грюна, которого он назвал «шарлатаном <…> злоупотребляющим своими знакомствами». Жиго и Энгельс также добавили послесловие, в котором говорилось, как они были бы рады, если бы Прудон смог принять приглашение. Ответ Прудона, увы, обрадовать Маркса не мог. Он готов участвовать в проекте Маркса, но у него есть несколько оговорок:
«Давайте вместе поищем, если хотите, законы общества, способ реализации этих законов, процесс, с помощью которого нам удастся их открыть; но, ради бога, разрушив все априорные догмы, не позволяйте себе мечтать о том, чтобы внушить что-то народу <…> Я всем сердцем приветствую вашу мысль призвать все самые разные мнения; давайте вести хорошую полемику; давайте дадим миру пример осознанной и дальновидной терпимости, но давайте не будем – только потому, что стоим во главе движения, – превращать себя в вождей новой нетерпимости, не будем выдавать себя за апостолов новой религии, даже если это будет религия логики, религия разума. Давайте соберемся вместе и будем поощрять всякое инакомыслие, объявим вне закона всякую исключительность, всякий мистицизм; давайте никогда не считать вопрос исчерпанным, и когда мы используем последний аргумент, давайте, если нужно, начнем снова – с красноречием и иронией. На этих условиях я с радостью вступлю в вашу ассоциацию. В противном случае – нет!» [75]
Далее Прудон заявил, что он не сторонник немедленных революционных действий и предпочитает «сжигать собственность на медленном огне, а не придавать ей новую силу, устраивая Варфоломеевскую ночь ее владельцам». Затем следует ироничный абзац: «Вот, мой дорогой философ, каковы мои мысли теперь; если, конечно, я не ошибаюсь и не представится случай получить от вас порку, которой я подвергаюсь с благосклонностью в ожидании отмщения…» В заключение Прудон оправдал Грюна тем, что тот был вынужден использовать «современные идеи», чтобы заработать деньги для своей семьи; кроме того, добавил он, именно по предложению Грюна он надеется включить упоминание о работах Маркса в свою следующую книгу – «Систему экономических противоречий» (Système des contradictions économiques) с подзаголовком «Философия нищеты» (Philosophie de la misère). Маркс, по-видимому, не ответил на письмо Прудона, кроме как в форме яростной критики его книги, опубликованной Марксом годом позже под названием «Нищета философии» (Das Elend der Philosophie). Так он принял легкомысленное предложение Прудона «применить розги».
Книга Прудона представляла собой большой двухтомный труд под девизом destruam et aedificabo[75] (впрочем, первого было гораздо больше, чем второго). С большой энергией Прудон нападал на религию, академическую экономику и коммунизм, но не предлагал никаких четких решений [76]. Идеи книги были очень популярны среди французских рабочих, и в Германии было подготовлено три отдельных перевода, а два были опубликованы в 1847 году, один из них выполнен Грюном, с идеями которого Энгельс так долго боролся в Париже. Маркс получил книгу Прудона только к Рождеству 1846 года и сразу же изложил свое впечатление о ней в длинном письме к Анненкову, в котором четко и кратко применил к идеям Прудона свою материалистическую концепцию истории. В центре критики Маркса было то, что Прудон не понимал исторического развития человечества и поэтому прибегал к вечным понятиям, таким как Разум и Справедливость. Маркс писал:
«Что такое общество, какова бы ни была его форма? Плод взаимных действий людей. Свободны ли люди выбирать для себя ту или иную форму общества? Ни в коем случае. Предположите определенное состояние развития производительных сил человека, и вы получите определенную форму торговли и потребления. Предположите определенные стадии развития производства, торговли и потребления, и вы получите соответствующую социальную конституцию, соответствующую организацию семьи, орденов или классов, одним словом, соответствующее гражданское общество. Предположите конкретное гражданское общество, и вы получите конкретные политические условия, которые являются лишь официальным выражением гражданского общества. Г-н Прудон никогда этого не поймет, потому что он думает, что делает что-то великое, апеллируя от государства к обществу – то есть от официального синопсиса общества к официальному обществу.
Излишне добавлять, что люди не свободны в выборе своих производительных сил, которые являются основой всей их истории, ибо каждая производительная сила – это приобретенная сила, продукт прежней деятельности. В истории человечества возникает связность, формируется история человечества, которая тем более является историей человечества, чем более развиты производительные силы человека и, следовательно, его общественные отношения. Отсюда следует, что общественная история людей всегда оказывается не чем иным, как историей их индивидуального развития, независимо от того, сознают они это или нет. Их материальные отношения являются основой всех их отношений. Эти материальные отношения являются лишь необходимыми формами, в которых реализуется их материальная и индивидуальная деятельность» [77].
Маркс, однако, признавал, что Прудон, пытаясь стать посредником между буржуазной экономикой и социалистическими идеями, имел «заслугу быть научным толкователем французской мелкой буржуазии – подлинную заслугу, поскольку мелкая буржуазия будет составлять неотъемлемую часть всех грядущих социальных революций» [78]. Эти критические замечания были развиты в е