го книге «Нищета философии», состоящей из двух частей. Первая часть была посвящена теории стоимости, а вторая начиналась с атаки на метод Прудона и заканчивалась важным разделом о рабочем движении.
С самого начала Маркс критиковал Прудона за отсутствие точной отправной точки для анализа. Диалектика Прудона заключалась лишь в «замене потребительной стоимости и меновой стоимости, спроса и предложения абстрактными и противоречивыми понятиями, такими как дефицит и изобилие, полезность и оценка, один производитель и один потребитель, оба – рыцари свободной воли» [79]. И целью Прудона было «создать для себя средство ввести впоследствии один из элементов, который он отложил в сторону, – стоимость производства – как синтез потребительной стоимости и меновой стоимости. Таким образом, в его глазах издержки производства представляют собой синтетическую стоимость или составную стоимость» [80]. Под «составной стоимостью» продукта Прудон подразумевал «стоимость, в состав которой входит потраченное на него рабочее время» [81]. По мнению Маркса, эта идея не являлась изобретением Прудона (как он утверждал), а явно прослеживалась у Давида Рикардо, причем разница заключалась в том, что «Рикардо отталкивается от современного общества, чтобы показать нам, как оно образует стоимость: г-н Прудон же берет за отправную точку существующую стоимость, чтобы с помощью этой стоимости построить новый социальный мир» [82]. Получалось, что заработная плата всегда стремилась к минимуму [83], поскольку Прудон путал «две меры: меру времени труда, необходимого для производства товара, и меру стоимости труда. “Труд любого человека, говорит он, может купить стоимость, которую он представляет”. По его мнению, определенное количество труда, воплощенное в товаре, эквивалентно оплате рабочего, то есть стоимости труда. Это то же самое рассуждение, из-за которого он путает издержки производства с заработной платой» [84]. Таким образом, «измеряя стоимость товаров трудом, г-н Прудон смутно представляет себе невозможность исключения труда из этого же измерения, поскольку труд имеет стоимость, поскольку труд – это товар. У него возникает опасение, что он превращает минимум заработной платы в естественную и нормальную цену непосредственного труда, что он соглашается с существующим состоянием общества. Поэтому, чтобы избежать этого рокового последствия, он противоречит сам себе и утверждает, что труд не является товаром, что он не может иметь стоимости. Он забывает, что сам принял стоимость труда за меру» [85]. Далее Прудон стремился показать, что «время труда, необходимое для создания продукта, указывает на его истинное пропорциональное отношение к потребностям, так что вещи, производство которых требует наименьших затрат времени, являются наиболее полезными, и т. д., шаг за шагом» [86]. Но тот же самый аргумент показал бы, что «повсеместная продажа спиртных напитков из-за низкой стоимости их производства – самое убедительное доказательство их полезности; в том же смысле можно сказать, что картофель для пролетария полезнее мяса. Короче говоря, вместе с г-ном Прудоном мы выстраиваем апологию общества, не понимая его» [87].
Для Маркса же, напротив, «в будущем обществе, в котором классовый антагонизм прекратится, в котором больше не будет классов, использование не будет больше определяться минимальным временем производства; но время производства, отводимое на различные предметы, будет определяться степенью их общественной полезности» [88], и он был неизбежно поставлен перед дилеммой: «Либо вы хотите подлинного бартера прошлых времен с современными средствами производства – в этом случае вы одновременно реакционер и утопист; либо вы хотите прогресса без анархии – в этом случае, чтобы сохранить производительные силы, вы должны отказаться от индивидуального обмена» [89]. В любом случае, утверждал Маркс, Прудон был далеко не первым, кто задумал «реформировать общество, превратив всех людей в настоящих рабочих, обменивающихся равным количеством труда» [90]. Для доказательства своей точки зрения он подробно цитировал английского экономиста Брея, взгляды которого он тем не менее отверг на том основании, что «индивидуальный обмен соответствует <…> определенному способу производства, который сам по себе соответствует классовому антагонизму. Таким образом, не существует индивидуального обмена без антагонизма классов» [91]. Затем Маркс завершил первую половину книги замечаниями о невозможности вывести стоимость денег из рабочего времени и о том, что Прудон (чтобы противостоять идее, что труд производит прибавочную стоимость) должен был предположить несуществующие общественные отношения.
Во второй части книги Маркс обрушился на желание Прудона «напугать французов, бросая в них квазигегельянские формулировки» [92], а также на использование им таких псевдообъяснительных приемов, как тезис, антитезис и синтез [93]. Затем он обвинил Прудона в том, что тот видит «в действительных отношениях не что иное, как воплощение <…> принципов», и продолжил в известном отрывке: «Общественные отношения тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые производительные силы, люди меняют свой способ производства; а меняя способ производства, меняя способ зарабатывать себе на жизнь, они меняют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество с феодалом: паровая мельница – общество с промышленным капиталистом» [94].
По мнению Маркса, в глазах классических экономистов «существует только два вида институтов, искусственные и естественные. Институты феодализма – это искусственные институты, институты буржуазии – естественные институты» [95]. Но буржуазные теории столь же относительны, как и любые другие, и должны были быть вытеснены пролетарскими экономическими доктринами. Теоретики таких доктрин являлись, конечно, всего лишь утопистами в начале пролетарского движения, «но по мере того, как история продвигается вперед, и вместе с ней борьба пролетариата приобретает более четкие очертания, им уже не нужно искать решения, опираясь на свое воображение; им остается только замечать то, что происходит на их глазах, и становиться рупором происходящего.
Пока они ищут знания путем простого построения систем, пока находятся в начале борьбы, они видят в бедности только бедность – не видя в ней революционного, подрывного аспекта, который свергнет старое общество. С этого момента знание, являющееся продуктом исторического процесса, будет сознательно связывать себя с ним, перестанет быть доктринерским и станет революционным» [96].
Прудон также не смог объяснить разделение труда, которое было не экономической, а исторической категорией; конкуренция также была продуктом XVIII века и не являлась «вечной» категорией; а земельная собственность не была «независимым отношением, отдельной категорией, абстрактной и вечной идеей». Наконец, Маркс отверг мнение Прудона о том, что забастовки за повышение заработной платы бесполезны, поскольку их успех влечет за собой лишь соответствующее повышение цен. С этим мнением он разобрался на последних страницах своей книги, где содержится своего рода анархистский манифест, изображающий рабочий класс по сути своей революционным:
«Угнетенный класс является жизненно важным условием для любого общества, основанного на антагонизме классов. Освобождение угнетенного класса, таким образом, неизбежно предполагает создание нового общества. Для того чтобы угнетенный класс мог освободиться, необходимо, чтобы существующие производительные силы и общественные отношения больше не могли существовать рядом. Из всех орудий производства величайшей производительной силой является сам революционный класс. Организация революционных элементов как класса предполагает существование всех производительных сил, которые могли быть реализованы в рамках старого общества.
Означает ли это, что после краха старого общества возникнет новый господствующий класс, кульминацией которого станет новая политическая власть? Нет[76]. Условие освобождения рабочего класса – упразднение всякого класса, так же как условием освобождения третьего сословия, буржуазного строя, было упразднение всех сословий и всех порядков.
Рабочий класс в ходе своего развития заменит старое гражданское общество ассоциацией, которая исключит классы и их антагонизм, и политической власти как таковой больше не будет, поскольку политическая власть как раз и является официальным выражением антагонизма в гражданском обществе.
Между тем антагонизм между пролетариатом и буржуазией – это борьба класса против класса, борьба, которая, доведенная до своего высшего выражения, является тотальной революцией. В самом деле, стоит ли удивляться, что общество, основанное на противостоянии классов, должно завершиться жестоким противоречием, столкновением тела с телом, которые символизировали бы их последнюю схватку?
Не говорите, что социальное движение исключает политическое. Никогда не бывает политического движения, которое не было бы в то же время социальным.
Только при таком порядке вещей, при котором не будет больше классов и классовых антагонизмов, социальные революции перестанут быть политическими революциями. До тех пор, накануне каждой общей перестройки общества, последним словом социальной науки всегда будет: “Le combat ou la mort; la lutte sanguinaire ou le néant. C’est ainsi que la question est invinciblement posée”[77]. Жорж Санд» [97].
Книга Маркса содержала первое опубликованное и систематическое изложение материалистической концепции истории, и он сам рекомендовал ее в качестве введения к «Капиталу». Она также продемонстрировала огромный талант Маркса как памфлетиста – хотя книга Прудона служила, конечно, легкой мишенью. Однако, несмотря на то что книга была опубликована в Брюсселе и Париже, тираж 800 экземпляров не произвел особого впечатления на современников Маркса, и ему пришлось самому оплачивать печать. Прудон назвал книгу «переплетением фальсификаций и плагиата» [98], а ее автора – «ленточным червем социализма» [99]. Он тщательно аннотировал свой экземпляр «Нищеты философии» и, вероятно, собирался ответить, но его прервали семейные дела и революция 1848 года. Так завершилась весьма ожесточенная дискуссия между этими двумя людьми.