немедленно, или можем идти спать”. Слово “пролетариат” теперь используется как пустышка, как и “народ” демократов. Чтобы придать этой фразе хоть какую-то реальность, нужно было объявить всех мелких буржуа пролетариями, что фактически означало бы, что мы представляли мелких буржуа, а не пролетариат» [70]. В заключение Маркс сказал, что большинство будет в своем праве исключить из Союза меньшинство, но оно повредит интересам «партии», единство которой он нашел способ сохранить и в то же время разделить две фракции. Он хотел бы видеть в своей группе не более 12 человек и, естественно, вышел бы из Ассоциации.
Вслед за ним Шаппер произнес впечатляющую и довольно невнятную речь. Он заявил, что поддерживает первые два предложения Маркса, но не согласен с третьим, которое, по его мнению, было слишком слабым. Они должны разделиться на две фракции, «одна для тех, кто работает пером, другая для тех, кто работает иначе» [71]. Наконец, он не мог согласиться с тем, что буржуазия придет к власти в Германии, так как это лишит пролетарское движение всей его цели. В ответ Маркс настаивал на том, что его предложение обеспечивает полное разделение при сохранении единства Союза. Затем он перешел к вопросу Шаппера о следующей революции: «Если пролетариат придет к власти, то он будет применять меры мелкобуржуазные, а не прямо пролетарские. Наша партия может стать правящей только тогда, когда обстоятельства позволят ей проводить в жизнь свои взгляды. Луи Блан – лучший пример слишком раннего прихода к власти. Кроме того, во Франции к власти придет не один пролетариат, а крестьяне и мелкие буржуа, и принимаемые меры должны быть общими для всех них, а не только для пролетариата» [72].
После того как Эккариус поддержал Маркса, Виллих без единого слова покинул зал, и предложения Маркса были приняты, получив поддержку шести из десяти возможных голосов. Кёльнская группа, добившаяся (с согласия Маркса) своей цели – возглавить Союз, – была побуждена к новым действиям, хотя группа Виллиха-Шаппера, вероятно, пользовалась лояльностью большинства членов Союза в Германии. Маркс должным образом добился принятия нового устава на общем собрании лондонских членов. После этого он, по-видимому, не испытывал энтузиазма по поводу деятельности Союза и больше посвящал себя экономическим исследованиям. Однако в мае 1851 года широкомасштабные аресты в Германии, означавшие фактическое прекращение деятельности Союза, вынудили Маркса выразить солидарность. Прусское правительство усилило кампанию против подрывных элементов после попытки убийства Фридриха Вильгельма IV в мае 1850 года и побега Кинкеля из тюрьмы в том же году [73]. Портной и член Центрального комитета Кёльна Петер Нотюнг был арестован в Лейпциге во время поездки по делам Союза: при нем были найдены экземпляры «Манифеста коммунистической партии», Мартовского обращения Маркса, Декабрьского Кёльнского обращения, нового устава и список адресов, позволивший властям арестовать десять других членов Кёльнского комитета. Обвинение поначалу не увенчалось успехом: после арестов шестимесячное расследование показало, что обвиняемые являлись членами пропагандистского общества, и не выявило никакого заговора с целью свержения режима; а судебные власти Рейнской области (сохранившие со времен французской оккупации более либеральную правовую систему и антипатию к Пруссии) должным образом заявили, что доказательств для суда недостаточно. Однако результатом стало не освобождение, а дальнейшее заключение в тюрьму, пока правительственный агент Штибер пытался получить необходимые доказательства.
Маркс создал комитет, который собирал деньги для обвиняемых, и организовал рассылку писем от своих друзей во все возможные британские газеты с протестом против заключения в тюрьму без суда и следствия. Однако общественное мнение не было впечатлено, и газета The Times[97] заявила, что «если бы ко всей этой банде относились как к бродягам, а не как к заговорщикам, с ними поступили бы, как и следует» [74]. Суд постоянно откладывался в течение лета 1852 года, и, когда в октябре все-таки состоялся, обвинение обнародовало доказательства, которые так долго накапливало: они оказались не более чем попыткой связать Маркса и кёльнских коммунистов с некоторыми из самых странных планов парижских друзей Виллиха – главным вещественным доказательством была тетрадь, якобы содержащая протоколы собраний Союза коммунистов, недавно прошедших в Лондоне под руководством Маркса. Тетрадь была чистой выдумкой одного из агентов Штибера, которому помогал Хирш, бывший член Союза. Не было сделано ни одной попытки подражать почерку Либкнехта и Рингса, двух предполагаемых составителей протокола. На самом деле Рингс был единственным членом группы, почти не умевшим писать, а инициалы Либкнехта были неправильными. Маркс совершил две поездки в полицейский суд на Мальборо-стрит, чтобы установить подлинность образца настоящего почерка Либкнехта и удостоверить показания владельца паба, где они встречались, согласного подтвердить, что никаких протоколов никогда не велось, а даты встреч в любом случае указаны неточно. Эту и другую информацию пришлось отправлять адвокату защиты в Кёльн в нескольких экземплярах по сопроводительным адресам. Женни Маркс описала обстановку в их доме: «Мужу пришлось работать весь день до самой ночи. Теперь все это превратилось в борьбу между полицией с одной стороны и моим мужем – с другой. Ему приписывают все, всю революцию, даже ведение судебного процесса. В нашем доме создана целая контора. Двое или трое пишут, другие выполняют поручения, третьи собирают средства, чтобы те, кто пишет, могли и дальше предъявлять официальному старому миру доказательства неслыханного скандала. И посреди всего трое моих чудных детей поют и трубят в трубы, частенько получая нагоняй от своего дорогого отца. Такие дела!» [75] Благодаря совместным усилиям удалось разоблачить фальсификации обвинения, но присяжные все же признали виновными большинство обвиняемых. «Унизительный и совершенно несправедливый приговор» [76], – писал прусский дипломат Фарнхаген фон Энзе, не питавший любви к коммунистам.
У этого эпизода было и досадное продолжение: во время процесса Маркс начал писать статью, в которой излагал основные факты дела. Типично для черновиков Маркса, она выросла в небольшую книгу, которой он дал название «Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов» (Enthüllungen über den Kommunisten-Prozess zu Köln). Помимо подробного документирования методов прусской полиции, он также предал огласке раскол в Союзе коммунистов. Маркс чувствовал себя обязанным отмежеваться от заговоров и козней фракции Виллиха – Шаппера. Он объяснил, что его группа намерена создать «оппозиционную партию будущего» [77] и поэтому не будет участвовать в заговорах с целью немедленного революционного свержения режима. 2000 экземпляров, отпечатанные в Швейцарии, были тайно переправлены через границу в Пруссию и завезены в небольшую деревню; но вскоре их обнаружили и конфисковали все полицейские. Книга была также опубликована в Америке меньшим тиражом, но лишь немногие экземпляры попали обратно в Германию.
С арестом Кёльнского комитета Союз прекратил свое существование в Германии в организованной форме. Лондонская группа из 15–20 человек регулярно собиралась в течение 1851 года – сначала в Сохо по вторникам, затем на Фаррингдон-стрит в Сити по четвергам и, наконец (в 1852 году), в таверне Rose and Crown на Краун-стрит в Сохо по средам [78]. Маркс председательствовал, а члены группы называли ее «Синагогой» или «Обществом Маркса» [79]. Вскоре после окончания Кёльнского процесса Союз по предложению Маркса распустили: его дальнейшее существование как в Лондоне, так и на континенте было признано «нецелесообразным» [80]. Вскоре после этого прекратило свою деятельность отделение Союза, созданное Виллихом. В течение следующих десяти лет Маркс не состоял ни в одной политической партии.
II. Политика беженцев
Хотя роспуск Союза коммунистов ознаменовал уход Маркса из активной политики, на протяжении 1850-х годов он продолжал внимательно и часто с сарказмом наблюдать за различными интригами лондонских беженцев. Лишенные возможности заниматься национальной политикой на родине, они предавались лихорадочной политической борьбе в Лондоне, хотя доктринальные различия между буржуазными республиканцами и социалистами были достаточно реальны. В результате получился постоянно меняющийся калейдоскоп планов, комитетов и союзов, не в последнюю очередь среди самой многочисленной группы беженцев – немцев: недоумевающий Герцен писал, что их «сорок сороков» – как церквей в Москве. Распри в Союзе коммунистов только усугубляли и без того разрозненную картину. Сторонники Маркса – за исключением Либкнехта, который не выдержал его гнева, – вышли из Ассоциации на Грейт-Уиндмилл-стрит, но она продолжала функционировать под руководством Виллиха, так же как и группа Виллиха – Шаппера в Союзе коммунистов. Эта группа, претендовавшая на роль настоящего Центрального комитета, исключила фракцию Маркса и заявила в циркуляре своим членам, что «мы считали и продолжаем считать, что при правильной организации наша партия сможет провести в следующей революции такие меры, которые заложат основу рабочего общества» [81]. Раскол, ставший достоянием гласности после неудачного судебного преследования Бауэра и Пфандера за растрату средств Ассоциации, был вскоре расширен по случаю «Банкета равных», состоявшегося в таверне Highbury Barn в Ислингтоне 24 февраля 1851 года в честь годовщины Февральской революции 1848 года.
Банкет этот был организован социалистом Луи Бланом в противовес «радикальному» банкету Ледрю-Роллена. Блан опирался на поддержку лондонских коммунистов, председательствовал на банкете Виллих. Маркс послал двух соглядатаев – Пипера и Шрамма, но их обнаружили и выгнали с особой грубостью, лишив (по словам Маркса) нескольких клоков волос. Этот инцидент означал, что, кроме собраний своей группы, Маркс был изолирован от других беженцев. «Маркс ведет очень замкнутый образ жизни, – писал Пипер Энгельсу, – его единственные друзья – Джон Стюарт Милль и Ллойд, и, когда вы приходите к нему, вас встречают не комплиментами, а экономическими категориями» [82]. Маркс, однако, признавался, что вполне удовлетворен таким положением дел, и в том же месяце написал Энгельсу: «Я очень доволен той публичной и неподдельной изоляцией, в которой мы оба, ты и я, оказались. Она полностью соответствует нашему положению и принципам. Теперь мы покончили с системой взаимных уступок, с полуправдой, допускаемой из соображений приличия, и с нашей обязанностью участвовать в публичных партийных нелепостях со всеми этими ослами» [83].