Я отложил до начала сентября оплату у всех кредиторов. Теперь началась всеобщая буря.
Я испробовал все, но тщетно…
Самое лучшее и желанное, что может случиться, – это чтобы хозяйка выгнала меня из дома. По крайней мере, тогда я избавился бы от платы в 22 фунта. Но я вряд ли могу рассчитывать на то, что она будет столь любезна. А еще булочник, молочник, зеленщик, счета старого мясника. Как мне выбраться из всей этой мерзости? Наконец, в последние 8—10 дней я занял несколько шиллингов и пенсов у бездельников (самая отвратительная вещь, но спасающая от гибели)» [116].
В октябре Марксу снова пришлось заложить свое пальто, чтобы купить бумагу, а в декабре он писал в письме к Клуссу, сопровождавшем его «Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов»: «Вы сможете оценить иронию этой книги, если учтете, что ее автор, которому нечем прикрыть спину, был и остается под угрозой того, что его семью в любой момент настигнет тошнотворная нищета» [117]. В следующем году жалобы были не столь многочисленны, но все же «несколько ценных вещей должны укрыться в ломбарде, чтобы не быть конфискованными, а это, естественно, невозможно в то время, когда нет средств даже на самые необходимые вещи» [118]. А в октябре: «Бремя долгов так возросло, самые необходимые вещи остались в ломбарде, и в течение десяти дней в доме не было ни пенса» [119].
Ломбард был незаменимым для семьи Маркса. В одном случае он также стал источником неудобств: Маркс попытался заложить фамильное серебро Женни с гербом Аргайла. Ломбард счел это настолько подозрительным, что сообщил в полицию, и Марксу пришлось провести выходные в тюрьме, прежде чем он смог подтвердить свою добропорядочность [120]. Летом 1855 года потребовались более решительные меры, и Маркс удалился с семьей в дом Имандта в Кемберуэлле, отчасти чтобы скрыться от доктора Фройнда, который преследовал его за неуплату по счету; по той же причине он провел с сентября по декабрь инкогнито с Энгельсом в Манчестере.
Однако при более внимательном изучении доходов Маркса создается впечатление, что трудности были вызваны не столько реальной бедностью, сколько желанием сохранить видимость достатка в сочетании с неумением управлять своими финансовыми ресурсами. Вполне предсказуемо, Маркс не умел распоряжаться большими суммами денег, – и теми, что получал раньше, и после, в 1860-х годах. По прибытии в Лондон Маркс был готов снять квартиру в Челси, очень дорогую, в два раза дороже, чем Маркс в итоге заплатил за дом, когда переехал с Дин-стрит. Провал Neue Rheinische Zeitung окончательно свел его доходы к нулю. Он вложил много собственных денег в печать издания, практически ничего не получил, а в октябре 1850 года был вынужден попросить Вейдемейера продать все серебро (кроме нескольких вещей, принадлежавших маленькой Женни), которое его жена заложила год назад, чтобы купить билет в Париж. К счастью, у него были щедрые друзья, и простой подсчет показывает, что за год, предшествовавший получению первого чека от New York Daily Tribune, – предположительно год его самых низких доходов, – Маркс получил в подарок не менее 150 фунтов стерлингов. (Поскольку это только те деньги, которые упоминаются в сохранившейся переписке, общая сумма, вероятно, была значительно больше.) Они поступали из разных источников: Энгельс и кёльнские друзья Маркса через Даниельса были главными жертвователями; Верт и Лассаль также давали денег; один из кузенов Женни прислал Марксу 15 фунтов; а Фрейлиграт дал Марксу 30 фунтов, которые он получил под предлогом «срочных партийных нужд» [121] от «некоторых друзей, которые охотно помогают нашему делу». Маркс настаивал на том, что помощь должна исходить только от его близких друзей. Как сказала Женни: «Мой муж очень чувствителен в этих вопросах и скорее пожертвует последним пенни, чем будет вынужден обратиться к демократическому нищенству» [122]. Более того, он даже отказался от предложения Лассаля объявить открытую подписку на издание его работы по экономике. В начале 1850-х годов стоимость жизни действительно снижалась, и 150 фунтов стерлингов считались вполне достаточным доходом для семьи из низшего слоя среднего класса с тремя детьми. Фрейлиграт, чьи семейные обстоятельства были схожи с Марксовыми, зарабатывал менее 200 фунтов стерлингов в год и при этом хвастался, что никогда не обходился без «сочного говяжьего стейка в изгнании» [123].
К 1852 году материальное положение Маркса улучшилось: у него появился постоянный доход в качестве лондонского корреспондента газеты New York Daily Tribune. Хотя в 1852 году доход был небольшим, в 1853 году он составил 80 фунтов стерлингов, а в 1854-м – более 160 фунтов стерлингов. В 1855 и 1856 годах доходы от New York Daily Tribune упали, но в конце 1854 года Маркс начал сотрудничать с Neue Oder-Zeitung[106], получая около 50 фунтов стерлингов в год. Энгельс, конечно, тоже вносил свою лепту, и до поступления крупных сумм в 1856 году доход был бы вполне приемлемым, если бы им разумно распоряжались. Но Маркс был к этому не способен. Он, например, совершенно не знал, сколько платила ему газета New York Daily Tribune в течение нескольких месяцев после того, как согласился регулярно писать для этой газеты. А за свой самый большой литературный успех в эти годы – антипальмерстоновские листовки, первоначально разошедшиеся тиражом 15 000 экземпляров и вышедшие вторым изданием, – ему не удалось получить ни пенни. Но важнее Марксу было сохранить видимость благополучия. В письме Энгельсу в 1852 году, говоря о своих трудностях, он подчеркивал их неважность на фоне страха, «что мерзость эта когда-нибудь всплывет на поверхность» [124]. В том же году он писал о визите Верта: «Больно, когда сидишь в грязи по горло, видеть напротив безупречного джентльмена, от которого еще и приходится скрывать слишком постыдные вещи» [125]. Кредиторы Маркса вполне справедливо возмутились в 1854 году, когда он потратил значительную сумму на поездку Женни, которая «потребовала всевозможных новых нарядов, ибо, естественно, не могла поехать в Трир в лохмотьях» [126].
В мае 1856 года Женни унаследовала около 150 фунтов стерлингов от дяди из Шотландии [127] и вместе с детьми отправилась в Трир к больной матери, которая в июле умерла. В сентябре она вернулась в Лондон с наследством в 120 фунтов стерлингов, оно позволило семье покинуть «жуткие комнаты, в которых заключалась вся наша радость и вся наша боль», и переехать «с радостным сердцем в маленький дом у подножия романтической Хэмпстед-Хит, недалеко от прекрасного Примроуз-Хилл. Когда мы впервые спали в собственных кроватях, сидели на собственных стульях и даже имели гостиную с подержанной мебелью в стиле рококо – или, скорее, в стиле лавки старьевщика, – тогда нам действительно казалось, что мы живем в волшебном замке…» [128]. Дом 9 по Графтон-террас, который Маркс снимал за 363 фунта в год, представлял собой узкое террасное здание с тремя этажами и подвалом, всего в нем было восемь комнат. Он находился в пяти километрах от центра города, в совершенно новом районе, который через несколько лет должен был быть застроен. Все деньги ушли на оплату старых долгов и обустройство дома. Как правило, у Маркса не хватало денег даже на оплату аренды за первый квартал – предвестие грядущих трудностей.
Годы, проведенные в доме на Дин-стрит, были самыми бесплодными и удручающими в жизни Маркса. Они озлобили бы самого стоического человека, а Маркс, как он сам говорил, обычно не отличался долготерпением. Сохо – район Лондона, где скапливалось большинство беженцев, как тогда, так и сейчас, очень космополитичный, полный таверн, проституток и театров. Дин-стрит была одной из его главных улиц; длинная и узкая, когда-то фешенебельная, но на тот момент сильно обветшавшая. Кроме того, в Сохо часто свирепствовала холера, в частности в 1854 году, когда Маркс объяснил вспышку болезни тем, что «канализационные трубы, проложенные в июне, июле и августе, проходили через ямы, в которых были похоронены (я полагаю) умершие от чумы 1688 года» [129]. С 1851 по 1856 год семья Маркса жила в квартире на втором этаже, состоявшей сначала из двух комнат, пока Маркс не снял третью для своего кабинета. В двух комнатах всегда жили семь, а иногда и восемь человек. В первой была маленькая спальня, а в другой – большая (пять на шесть метров) гостиная с тремя окнами, выходящими на улицу.
К январю 1851 года Маркс уже на две недели просрочил арендную плату своему хозяину – Моргану Каване, ирландскому писателю, сдававшему комнаты в субаренду за 22 фунта в год. Через несколько месяцев Маркс избежал выселения, лишь подписав долговую расписку домовладельцу, а в следующем году, после нескольких месяцев ожидания арендной платы, тот пригрозил вызвать судебных приставов. Послабления не было до 1854 года, когда Женни с детьми отправилась на две недели на виллу Зайлера в Эдмонтоне, а затем поехала в Трир. Женни написала, но безуспешно, одному из редакторов газеты New York Daily Tribune в надежде, что они смогут предоставить дом для Маркса, их лондонского корреспондента. Только смерть Эдгара и наследство, полученное от дяди Женни, позволили им в конце концов сменить место жительства в 1856 году. Семье регулярно удавалось по воскресеньям выбираться на Хэмпстед-Хит – очень популярную в то время достопримечательность Лондона. Пустошь – тогда еще в естественном состоянии – находилась примерно в полутора часах ходьбы от Дин-стрит, и они стремились добраться туда к обеду. Либкнехт описал эту прогулку следующим образом:
«В обеденной корзине такого размера, какого в Лондоне не видали, припасенной Ленхен во время их пребывания в Трире, главным блюдом была великолепная жареная телятина. Чай и фрукты они брали с собой; хлеб, сыр и пиво можно было купить на месте.
Сам поход обычно проходил в следующем порядке: я занимал девочек, то рассказывал истории, то занимался калистеникой, то собирал полевые цветы, которых тогда было не так мало, как теперь. За нами следовало несколько друзей. Затем основная часть воинства: Маркс с супругой и какой-то воскресный гость, требующий особого внимания. А за ними Ленхен с самым голодным из гостей, который помогал ей нести корзину».