ое. Назойливость этого парня также негроидная» [112]. Комментарий Женни по поводу визита Лассаля также стоит процитировать, поскольку ее штрихи несколько мягче, чем у Маркса:
«В июле 1862 года нас посетил Фердинанд Лассаль. Он был почти раздавлен грузом славы, которой он достиг как ученый, мыслитель, поэт и политик. Лавровый венок на его олимпийском челе был свеж (то есть на его жестких негритянских волосах). Он только что победоносно завершил итальянскую кампанию – великий человек действия затевал новый политический переворот, – а в его душе шли ожесточенные бои. А ведь были еще области науки, которые он не исследовал! Египтология простаивала без дела: “Должен ли я поразить мир как египтолог или показать свою разносторонность как человек действия, как политик, как боец или как солдат?” Что за великолепная дилемма.
Он колебался между мыслями и порывами сердца и часто выражал борьбу трубным иерихонским гласом. Как на крыльях ветра, он проносился по нашим комнатам, громко крича, жестикулируя и повышая голос до такого уровня, что наши соседи пугались страшных криков и спрашивали нас, в чем дело.
То была внутренняя борьба “великого” человека…» [113]
В день отъезда Лассаля домовладелец, сборщик налогов и большинство лавочников пригрозили Марксу немедленной расправой, если он не заплатит долги. Лассаль заметил неладное и одолжил Марксу 15 фунтов стерлингов до конца года и еще столько же, сколько Маркс попросит, при условии, что Энгельс поручится за него. Маркс выписал на Лассаля чек на 60 фунтов. Однако Лассаль пожелал сначала удостовериться в согласии Энгельса, и это настолько возмутило Маркса, что он ответил в очень грубой форме, за что в ноябре отчасти извинился: «Я думаю, что основа нашей дружбы достаточно крепка, чтобы выдержать такое потрясение. Я совершенно недвусмысленно признаюсь вам, что, как человек, сидящий на вулкане, позволяю обстоятельствам властвовать надо мной в манере, не свойственной разумному животному. Но в любом случае с вашей стороны было неблагородно обращать это душевное состояние, в котором я с таким же успехом мог бы пустить себе пулю в лоб, против меня, как какой-нибудь прокурор в суде. Поэтому я надеюсь, что “несмотря ни на что” наши старые отношения останутся нетронутыми» [114]. После этого переписка прекратилась, хотя Лассаль продолжал посылать Марксу свои многочисленные публикации.
В апреле 1864 года Лассаль заявил, что не писал Марксу уже два года, поскольку их отношения были натянутыми «по финансовым причинам». Маркс, однако, объяснил разрыв политическими взглядами Лассаля – и не без оснований. В начале 1860-х годов процветание Германии породило мощные либеральные силы, которые значительно ослабили силу реакции, доминировавшей в стране на протяжении 1850-х годов. Эта оппозиция была доведена до крайности отказом Ландтага проголосовать за бюджет, необходимый для реформы армии, что привело к выборам в мае 1862 года. Лассаль вел активную предвыборную кампанию, и радикалы добились значительного успеха. Во время своего пребывания в Лондоне Лассаль хотел заручиться поддержкой Маркса для своей программы всеобщего избирательного права и государственной помощи рабочим кооперативам. В сочетании со своим радикализмом Лассаль во многих отношениях оставался старогегельянцем со старогегельянским взглядом на государство; он никогда не проходил через травматический секуляризирующий опыт младогегельянцев. Поэтому его предложения никогда не могли быть приемлемы для Маркса, который подытожил свое отношение к ним в двух письмах, написанных после смерти Лассаля [115]. Самое главное, Маркс считал, что любая опора на государственную помощь ослабит борьбу пролетариата за политическое господство. Идеи Лассаля, по мнению Маркса, не зиждились на какой-либо последовательной экономической теории и предполагали компромисс с феодализмом, «тогда как по природе вещей рабочий класс должен быть действительно революционным» [116]. Однако Лассаль, который во многих отношениях был ближе к ситуации в Германии, чем Маркс, мог справедливо утверждать, что Маркс переоценил революционный потенциал прусской буржуазии и что его собственная программа представляет собой единственный путь вперед для рабочего движения. Маркс в равной степени выступал против идеи всеобщего избирательного права в Германии: Лассаль не извлек никаких уроков из манипулирования этим политическим приемом во Франции Луи-Наполеоном. Он также утверждал, что Лассаль недостаточно опирался на предыдущие движения рабочего класса в Германии (хотя на самом деле многие из его соратников были бывшими членами Союза коммунистов) [117], и что Лассаль не придал своей политической агитации международного масштаба. Последнее замечание было, безусловно, оправданным: Лассаль никогда не жил за пределами Германии, и как его теория, так и его практика были строго ограничены немецкими условиями.
Даже после визита в Лондон Лассаль все еще мечтал о том, чтобы редактировать газету в сотрудничестве с Марксом. Но критика Маркса стала еще более явной в последний год кипучей политической деятельности Лассаля. В мае 1863 года агитация Лассаля вылилась в просьбу лейпцигских рабочих принять участие в конференции, на которой был создан Всеобщий германский союз рабочих (Allgemeine Deutsche Arbeiterverein, ADAV), первая эффективная немецкая социалистическая партия. За 11 дней до конференции Лассаль имел беседу с Бисмарком, с которым уже вел тайные переговоры. Хотя Лассаль утверждал, что он «ест вишни с Бисмарком, а Бисмарк получает только косточки», Лассаль не прожил достаточно долго, чтобы справедливость этих слов была подтверждена или опровергнута [118]. Сам Маркс очень быстро пришел к выводу, что Лассаль продался Бисмарку, и еще сильнее жаловался на то, что он многое украл из «Манифеста коммунистической партии» и «Наемного труда и капитала» (Lohnarbeit und Kapital). Но тут вмешалась внезапная гибель Лассаля: 28 августа 1864 года он был смертельно ранен на дуэли валашским дворянином, женихом Елены фон Дённигес, 19-летней девушки, с которой Лассаль обручился всего за месяц до этого. Энгельс воспринял эту новость довольно прохладно; Маркс проявил больше гуманности. Он написал: «Несчастная кончина Лассаля в последние дни не дает мне покоя. В конце концов, он принадлежал к старому сословию и был врагом наших врагов. К тому же все произошло так неожиданно, что трудно поверить, что такой шумный, энергичный, напористый человек теперь мертв, как мышь, и вынужден совсем закрыть рот. Насчет причины его смерти вы совершенно правы. Это одна из многих неосторожностей, которые он совершил в своей жизни. При всем том мне жаль, что наши отношения были нарушены в последние годы, конечно же, по его вине <…> Черт побери, наши ряды редеют, а новой крови не прибавляется» [119].
А графине он писал:
«Вы поймете, как поразило и потрясло меня совершенно непредвиденное известие о смерти Лассаля. Он был одним из тех, к кому я питал большую привязанность <…> Будьте уверены, что никто не может испытывать более глубокого горя, чем я, в связи с его смертью. И прежде всего я сочувствую вам.
Я знаю, кем был для вас ушедший, что значит для вас его потеря. Радуйтесь только одному. Он умер молодым, в торжестве, как Ахиллес» [120].
Хотя Маркс был явно излишне щедр к собственным чувствам прошлого, его отношение к Лассалю было двойственным, обида и ненависть постоянно сменялись нескрываемым восхищением.
IV. Жизнь на Графтон-террас
1860–1863 годы ознаменовали новый спад в домашних делах Маркса. Он прикоснулся к глубине «буржуазных страданий» и за три года не смог сделать ничего, кроме исторической части «Экономики». Однако в 1864 году ситуация изменилась: два наследства обеспечили семье Маркса достаточную финансовую стабильность, и Маркс смог посвятить себя деятельности Первого интернационала (основанного всего через месяц после смерти Лассаля), а также начать работу над важнейшими главами «Экономики», посвященными капиталу.
Как и предвидел Маркс, бедность, в которой жила семья на Графтон-террас, была во многих отношениях хуже, чем на Дин-стрит. По словам Женни, дом обладал «четырьмя свойствами, которые нравятся англичанам: просторный, светлый, сухой и выстроенный на гравийной поверхности» [121]; а в хороший день из окон открывался вид на собор Святого Павла. Но Марксы жили очень уединенно, поскольку их дом поначалу был очень труднодоступен: кругом шло строительство, к нему не было проложенной дороги, а в дождливую погоду липкая красная земля превращалась в трясину. Это особенно затронуло Женни. «Прошло немало времени, прежде чем я смогла привыкнуть к полному одиночеству. Мне часто не хватало долгих прогулок по людным улицам Вест-Энда, встреч, клубов, нашего любимого кафе и домашних разговоров, которые так часто помогали мне на время забыть о житейских заботах. К счастью, у меня все еще оставались статьи для Tribune, которые я переписывала два раза в неделю, и это позволяло мне быть в курсе мировых событий» [122]. Хуже того, нужно было поддерживать видимость благополучия, и расходы значительно возросли, особенно если учесть, что старшие дети начали ходить в школу – «женскую семинарию» [123] – и брали частные уроки французского, итальянского, рисования и музыки. Пришлось арендовать и фортепиано. С 1857 года в доме появилась вторая служанка, младшая сестра Елены Демут, Марианна, которая оставалась в доме до самой смерти Елены в 1862 году. Маркс, как и прежде, был полон решимости «идти к своей цели сквозь толщу и пучину и не позволить буржуазному обществу превратить меня в машину для зарабатывания денег» [124], но часто наивно удивлялся финансовым трудностям, которые влекла за собой такая позиция.
В 1859 году он надеялся удвоить свои доходы благодаря предложению, о котором от его имени договорился Лассаль, писать для Wiener Presse, и заявил Энгельсу, что больше не будет беспокоить его по поводу денег. Женни, которая всегда была гораздо более жесткой в финансовых вопросах, предупредила его, что он может рассчитывать максимум на два фунта в неделю и не должен верить Энгельсу с его разговорами о десяти фунтах. В сентябре следующего года в его делах наступил кризис. Энгельсу, которого преследовали за нападение с зонтиком на кого-то в пабе, пришлось найти около 50 фунтов, чтобы уладить дело, и Маркс обратился к Лассалю, заверив его, что он сможет вернуть деньги за счет гонораров от «Критики политической экономии». В конце года дела пошли настолько плохо, что Женни пришлось тайно написать своему брату Фердинанду, с которым она поддерживала довольно дружеские отношения, но все, что она получила, – это ощущение, что она поступилась своими принципами, поскольку он отказал ей в просьбе, сказав, что ему самому едва хватает средств. 1860 год был немного лучше, так как улучшилось финансовое положение Энгельса, и он смог послать Марксу 100 фунтов стерлингов единовременно. Но много денег ушло на ссору с Карлом Фогтом, и к концу года Энгельсу пришлось занимать деньги, чтобы выручить Маркса, хотя его доходы уменьшились из-за Гражданской войны в Америке.