явились наемные борцы за приз; вместо подлинно научных исследований – нечистая совесть и злой умысел апологетов» [167]. Те, кто пытался согласовать принципы капитализма с интересами пролетариата, лишь порождали «поверхностный синкретизм, лучшим представителем которого является Джон Стюарт Милль» [168]. Заслуга английских социалистов, Равенстона, Годскина и других, по крайней мере, состояла в том, что они извлекли из трудовой теории стоимости Рикардо правильное понятие о капиталистической эксплуатации. Но им не хватило теоретических знаний, чтобы осуществить необходимую полную реконструкцию его системы. «Теории прибавочной стоимости» показывают, насколько прочно идеи Маркса вписаны в традицию классической экономики [169]. Как и в других областях, Маркс развивал собственные идеи, критикуя и перерабатывая представления своих предшественников. В томах также содержится ряд отступлений, например, об отчуждении [170] и о росте среднего класса, где он упрекает Рикардо в том, что тот забыл подчеркнуть «постоянно растущее число средних классов, тех, кто стоит между рабочим, с одной стороны, и капиталистом и помещиком – с другой» [171].
С лета 1863 года по лето 1865 года в переписке Маркса наступает практически полное молчание относительно его экономических изысканий. По словам Энгельса, 1864 и 1865 годы он провел в работе над третьим томом «Капитала». В начале 1864 года финансовое положение улучшилось, но тут же возникло другое препятствие: карбункулы. Когда Маркс начал отсылать издателю окончательную рукопись «Капитала», он написал Энгельсу: «Прошло уже три года с тех пор, как был прооперирован первый карбункул. С тех пор болезнь давала о себе знать лишь в короткие промежутки времени, и из всех видов работы чисто теоретическая является самой неподходящей, когда у тебя в теле этот дьявольский беспорядок» [172]. Нарывы начали внезапно появляться осенью 1863 года и едва не оказались смертельными. «10 ноября, – писала Женни, – вскрылся ужасный абсцесс, и он был в опасности довольно долгое время после этого. Болезнь длилась добрых четыре недели и причиняла сильные физические страдания. К ним добавились всевозможные моральные терзания» [173]. Женни вывели из палаты во время операции, пока Ленхен удерживала Маркса, а врач Аллен удивлялся стоицизму немецких философов. Фурункулы, однако, постоянно появлялись вновь; обычно они начинались осенью и расцветали (так сказать) в январе. Бывало, что тело Маркса было настолько покрыто ими, что он мог только стоять прямо или лежать на боку на диване. Он принимал множество советов, редко следовал им подолгу и через несколько лет заявил, что знает о фурункулах больше, чем любой врач; конечно, он проводил обширные исследования по этому вопросу в Британском музее. В разное время он принимал такие необычные лекарства, как креозот, опиум и мышьяк (и так несколько лет подряд), на несколько месяцев бросил курить и ежедневно принимал холодные ванны. Он жалел, что фурункулы не достались доброму христианину, который смог бы обратить страдания на пользу; но в то же время утешал себя мыслью, что у буржуазии будет хороший повод вспомнить его страдания от этой «истинно пролетарской болезни» [174]. В крайних случаях он даже оперировал себя. «Сегодня, – писал он Энгельсу, – я взял острую бритву (реликвию дорогого Лупуса) и порезал этого негодяя прямо на себе». Он с гордостью думал, что «я – один из лучших пациентов, которых можно оперировать. Я всегда понимаю, что необходимо делать» [175]. Когда фурункулы подступали к пенису, он скрашивал свое положение, переписывая и отправляя Энгельсу образцы французских порнографических стихов XVI века – в этой области он считал себя «превосходно начитанным» [176]. Единственное облегчение он находил в периодических поездках на морское побережье. Например, в марте 1866 года он провел четыре недели в Маргейте, где с радостью обнаружил так мало людей, что почувствовал, что может петь вместе с мельником Ди из старой английской песенки: «Мне ни до кого нет дела, и никому нет дела до меня» [177]. Однажды он прошел пешком свыше 27 километров до Кентербери, «старого, уродливого средневекового города, облик которого не спасли даже большие современные казармы на одном конце и унылый железнодорожный вокзал на другом. В нем нет и следа поэзии. К счастью, я слишком устал, и было уже слишком поздно, чтобы искать знаменитый собор» [178].
В марте 1865 года Маркс подписал контракт с гамбургским издательством «Мейсснер и Бэре». Издательство было средним по размеру, одним из немногих в Германии с демократическими взглядами, и занималось в основном школьными учебниками и трудами по истории и медицине. В договоре, заключенном через Вильгельма Штрона, бывшего члена Союза коммунистов, часто приезжавшего в Гамбург по делам из Англии, в качестве срока сдачи рукописи был указан май 1865 года, хотя в более позднем варианте это условие было изменено. Условия соглашения не были особенно выгодными для Маркса, и он заметил своему будущему зятю Лафаргу, что «денег с “Капитала” не хватит даже на сигары, которые я выкурил при его написании» [179]. К июлю 1865 года, несмотря на болезнь и работу в зарождающемся Интернационале, Маркс смог написать Энгельсу: «Осталось написать три главы, чтобы завершить теоретическую часть (первые три книги). Затем остается написать четвертую книгу – историко-литературную. Она для меня относительно самая легкая, так как все проблемы решены в первых трех книгах, и, таким образом, последняя книга – это скорее повторение в исторической форме. Но я не могу решиться на отправку, пока передо мной не появится вся книга. Какими бы недостатками они ни обладали, мои сочинения имеют то преимущество, что представляют собой художественное целое, а это достигается только благодаря моей привычке не давать их в печать, пока они не будут лежать передо мной в законченном виде» [180]. Маркс особенно торопился закончить работу, поскольку «она тяготила меня, как гора»; кроме того, его друзья – например, Либкнехт – распространяли слишком упрощенные версии его идей; и, как всегда, Маркса преследовала мысль о том, что он не сможет завершить свою работу до революционной вспышки [181].
В феврале 1866 года, будучи тяжелобольным и под давлением Энгельса, Маркс наконец согласился завершить первый том, прежде чем приступить к работе над остальными. «Если бы у меня было достаточно денег, то есть больше, чем ничего, для моей семьи, и если бы моя книга была готова, то мне было бы совершенно безразлично, выбросят ли меня на свалку сегодня или завтра». И далее он продолжил свой отчет о проделанной работе: «Что касается этой “проклятой” книги, то ситуация такова: она была готова в конце декабря. Одна только дискуссия о земельной ренте в ее нынешнем виде занимает почти всю книгу. Днем я ходил в музей, а ночью писал. Мне пришлось проработать новую сельскохозяйственную химию в Германии, особенно Либиха и Шонбейна, которые важнее для этого дела, чем все экономисты, вместе взятые, а также огромный материал, который дали нам французы с тех пор, как я в последний раз занимался этим вопросом. Хотя в нынешнем виде рукопись готова, она гигантская, и никто, кроме меня, не сможет ее отредактировать – даже вы. Я приступил к копированию и правке первого января, и дело пошло очень бодро, поскольку я, естественно, был рад вылизать ребенка до гладкости после стольких родовых мук. Но тут снова карбункул оборвал меня…» [182]
К ноябрю 1866 года он смог отправить первую партию рукописей, а в апреле следующего года работа была наконец завершена. Маркс настоял на том, чтобы самому поехать в Германию с рукописью, и тактично сообщил Энгельсу о своей одежде и часах, которые нужно было выкупить из ломбарда перед поездкой. Энгельс отправил в ответ половинки семи пятифунтовых банкнот: остальные половинки, как это было принято, последовали за ним, когда Маркс телеграфировал о благополучном прибытии первой партии. В середине апреля Маркс отплыл в Гамбург, оказался одним из немногих пассажиров, устоявших на ногах во время шторма, и сдал свою рукопись на хранение в сейф Мейсснера. Поскольку существовала возможность немедленно напечатать рукопись (в конечном итоге печатью занимался Виганд, опубликовавший в 1840-х годах много младогегельянских материалов), Маркс решил остаться в Германии и отправился в Ганновер по приглашению доктора Кугельмана, бывшего члена Союза коммунистов, а ныне уважаемого гинеколога, с которым Маркс состоял в переписке с 1862 года. Маркс описывал его как «фанатичного приверженца наших идей и нас обоих как личностей. Иногда он надоедает мне своим энтузиазмом, который противоположен его холодному стилю в медицинских вопросах. Но он понимает, и он честен, безрассуден, бескорыстен и – что самое важное – убежден» [183]. Находясь в Ганновере, Маркс был озадачен приглашением от Бисмарка «поставить свои великие таланты на службу немецкому народу» [184]. Двумя годами ранее Маркс получил аналогичное приглашение, переданное через Лотара Бухера, писать финансовые статьи для официального журнала прусского правительства. Впоследствии Маркс опубликовал свою переписку с Бухером, к смущению Бисмарка, в разгар антисоциалистической агитации в 1878 году. Визит в Германию имел странное продолжение, о котором стоит рассказать словами самого Маркса:
«Переезд из Гамбурга в Лондон прошел <…> в общем благополучно. За несколько часов до Лондона одна немецкая девушка, которую я уже заметил за ее военную выправку, объяснила мне, что ей надо в тот же вечер отправиться в Уэстон-Супра-Маре и она не знает, как поступить со своим большим багажом. Ситуация осложнялась тем, что в субботу в Англии помощников не отыскать. Я попросил девушку показать мне железнодорожную станцию, на которую ей нужно было ехать в Лондон; ее друзья написали ее на карточке. Это была Северо-Западная, мимо которой мне тоже придется проезжать. Поэтому, как добрый рыцарь, я предложил доставить девушку туда. Она согласилась. Однако, поразмыслив, я понял, что Уэстон-Супра-Маре находится к юго-западу от Лондона, тогда как станция, мимо которой мне предстояло проехать и которая значилась на карточке, была Северо-Западной. Я посоветовался с капитаном. Правильно. В итоге она должна была оказаться совсем в другом конце Лондона. Тем не менее я взял на себя обязательство и должен был держаться достойно. В 2 часа дня мы прибыли. Я привез la donna errante