[135] [209]. Затем Маркс углубился в природу экономических кризисов и проследил ее до основного противоречия между необходимостью капиталистической экономики расширять свое производство без учета уровня потребления, который только и может сделать это возможным:
«Действительная граница капиталистического производства – сам капитал, это значит: капитал и самовозрастание его стоимости является исходным и конечным пунктом, мотивом и целью производства; производство есть только производство для капитала, а не наоборот: средства производства не являются просто средствами для постоянного расширения жизненного процесса общества производителей. Пределы, в которых только и может происходить сохранение и увеличение капитальной стоимости, основывающиеся на экспроприации и обеднении широких масс производителей, эти пределы постоянно вступают поэтому в конфликт с методами производства, которые должен применять капитал ради своих целей и которые направлены к неограниченному увеличению производства – производству как самоцели, к безусловному развитию общественной производительной силы труда. Средство – безграничное развитие общественных производительных сил – вступает в постоянный конфликт с ограниченной целью – увеличением стоимости существующего капитала»[136] [210].
И вывод: «Последней причиной всех действительных кризисов остается все же бедность и ограниченность потребления масс по сравнению с тенденцией капиталистического производства развивать производительные силы с такой интенсивностью, как будто их границей является лишь абсолютная потребительная способность общества»[137] [211]. Затем Маркс рассмотрел факторы, способные замедлить падение прибыли, – прежде всего рост производства и внешнюю торговлю, – и попытался показать, что они могут быть лишь краткосрочными паллиативами. Затем последовали два раздела, посвященные капиталу, приносящему проценты, и земельной ренте, а завершился том драматически незаконченным разделом о классах.
Даже сегодня «Капитал», особенно первый том, остается шедевром. Его исторический анализ представляет убийственную картину по крайней мере одного аспекта Англии XIX века, составленную с вниманием к деталям и в превосходном стиле, в результате чего этот труд – выдающийся вклад как в историю, так и в литературу. Не были «опровергнуты» и его теоретические предпосылки или долгосрочные прогнозы – хотя бы потому, что они не поддаются окончательному опровержению: трудовая теория стоимости – это не «научная» теория [212], а теория, дающая нам понимание функционирования капиталистической системы. Знаменитые предсказания Маркса основаны лишь на его абстрактной «модели» капиталистического общества, модели, способной к почти бесконечному изменению в данных обстоятельствах, и, как всякую модель, ее следует оценивать по ее плодотворности [213].
«Капитал» не сразу имел тот успех, которым он пользовался впоследствии. В узком кругу Маркса его приняли с радостью, и даже его старые союзники Фейербах и Руге отозвались о нем благожела– тельно. Но в Германии было тревожно мало рецензий, и большинство из них оказались враждебными, хотя будущий противник Энгельса Дюринг писал о нем благосклонно. Сам Энгельс являлся наиболее усердным автором рецензий и успел поместить семь, каждая из которых была тщательно подобрана в соответствии с характером газеты, в которой появилась. Кугельман также действовал как очень эффективный специалист по связям с общественностью в Германии. Энгельс изо всех сил пытался добиться известности работы в Англии, но единственным результатом стало небольшое объявление в Saturday Review[138] за январь 1868 года, в котором говорилось: «Взгляды автора могут казаться нам пагубными, но не может быть никаких сомнений в правдоподобности его логики, силе его риторики и очаровании, с которым он освещает самые сухие проблемы политической экономии». Общее отношение коллег Маркса по профсоюзу выразил Питер Фокс, который, получив экземпляр книги от Маркса, ответил, что чувствует себя как человек, которому подарили слона и который не знает, что с ним делать. Прием действительно удручающий, и Женни написала Кугельману: «Можете мне поверить, что редко какая книга была написана в более сложных условиях, и я могла бы написать тайную историю, которая раскрыла бы бесконечное количество тревог, неприятностей и волнений. Если бы рабочие имели представление о жертвах, которые пришлось принести, чтобы завершить эту работу, написанную только для них и в их интересах, они, возможно, проявили бы больше чуткости» [214]. Потребовались четыре долгих года, прежде чем 1000 экземпляров были проданы.
IV. Жизнь в Модена-виллас
Хотя два наследства в 1864 году, несомненно, обеспечили Марксу относительную материальную стабильность, позволившую ему закончить первый том «Капитала», они ни в коем случае не стали окончательным решением всех бытовых проблем. В апреле 1864 года Марксы переехали в дом на Мейтленд-Парк-роуд, в нескольких сотнях метров к югу от Графтон-террас, где и оставались в течение следующих 11 лет. По воспоминаниям Женни, дом № 1 по Модена-виллас (почтовый адрес был изменен на Мейтленд-Парк-роуд, 1 в 1868 году) был «весьма привлекательным и добротным жильем, которое мы обставили очень удобно и относительно элегантно <…> Новый, расположенный на солнечной стороне, приветливый дом с просторными светлыми комнатами» [215]. И действительно, позже он показался ей «настоящим дворцом и, на мой взгляд, слишком большим и дорогим» [216]. Это был один из двух отдельно стоящих домов у входа в парк с цветником перед входом, оранжереей, и там хватало места для двух собак, трех кошек и двух птиц. У каждой из девочек была своя комната, а у самого Маркса – прекрасный кабинет с видом на парк, где он писал первый том «Капитала» и который стал очагом Первого интернационала. Поль Лафарг оставил следующее описание кабинета Маркса: «Он находился на втором этаже, залитый светом из широкого окна, выходившего в парк. Напротив окна и по обе стороны от камина стены заставлены шкафами, заполненными книгами и до потолка набитыми газетами и рукописями. Напротив камина, по одну сторону окна, стояли два стола, заваленные бумагами, книгами и газетами; посреди комнаты, хорошо освещенной, расположен простой небольшой письменный стол (примерно 1 м на 60 см) и деревянное кресло; между креслом и книжным шкафом, напротив окна, находился кожаный диван, куда Маркс время от времени ложился отдохнуть. На каминной полке находились книги, сигары, спички, табачные коробки, пресс-папье и фотографии дочерей и жены Маркса, Вильгельма Вольфа и Фридриха Энгельса» [217]. Книги были расставлены в соответствии с их содержанием, а не размером и изобиловали страницами с загнутыми уголками, заметками, комментариями и подчеркиваниями. «Это мои рабы, – говорил Маркс, – и они должны служить так, как удобно мне» [218]. Два предмета обстановки кабинета, добавленные позже, были подарены его другом и поклонником, доктором Кугельманом. Один из них – бюст Зевса из Отриколи, который, к большому смущению домочадцев, был доставлен в конце 1867 года, когда готовился рождественский пудинг; другой – гобелен из кабинета Лейбница (Маркс им восхищался).
Деньги, потраченные на обстановку (вместе с выплатой долгов), составили 500 фунтов стерлингов, арендная плата и тарифы почти вдвое превышали стоимость Графтон-террас, и в целом это был дом, обитатели которого должны были иметь доход около 500 фунтов стерлингов в год – что, собственно, и соответствует сумме, которую Маркс получал ежегодно [219]. Кроме того, Маркс и девочки провели три недели отпуска в Рамсгейте, а Женни – две недели в одиночестве в Брайтоне. В октябре дочери Маркса, которым раньше приходилось отказываться от приглашений, поскольку у них не было денег на ответное гостеприимство, устроили бал для 50 своих друзей. Финансовому положению не способствовал приезд в мае 1865 года Эдгара фон Вестфалена. Он только что вернулся из Америки, где, как ни парадоксально, сражался за Юг в Гражданской войне. Несмотря на свои ипохондрические наклонности, он обладал огромным аппетитом, и даже терпимость Маркса, который описывал его как «эгоиста, но добродушного» [220], становилась все более натянутой в течение полугода пребывания Эдгара у них. Через несколько месяцев после переезда, несмотря на то что он заработал 400 фунтов стерлингов, спекулируя американскими фондами [221], Маркс был вынужден написать Энгельсу еще одно просительное письмо:
«Оставаться на иждивении полжизни – ужасно. Единственная мысль, которая меня поддерживает, – это то, что мы вдвоем выполняем совместную задачу, в которой я уделяю время теоретической и партийно-политической стороне дела. Разумеется, я живу слишком дорого при моих обстоятельствах, и, кроме того, в этом году мы жили лучше, чем когда-либо. Но это единственное средство, с помощью которого дети, помимо всего того, что им пришлось пережить и за что они получили компенсацию, хотя бы на короткое время могут завязать связи и отношения, которые обеспечат им будущее.
Я полагаю, что вы и сами придерживаетесь мнения, что, даже с коммерческой точки зрения, чисто пролетарское устройство здесь не годится, каким бы прекрасным оно ни было, когда мы с женой были одни или когда дети были маленькими» [222].
Энгельс пришел на помощь и гарантировал Марксу 200 фунтов стерлингов в год с возможностью получения еще 50 фунтов. В ноябре 1866 года надежды Маркса на мгновение возросли благодаря смерти тетки во Франкфурте, но в результате он получил лишь скудные 12 фунтов. Вскоре над семьей нависла угроза выселения, и Марксу пришлось брать небольшие займы у знакомых, «как в самый тяжелый период» [223]. Положение усугублялось необходимостью поддерживать видимость благополучия перед Полем Лафаргом, который в то время ухаживал за Лаурой. Маркс снова подумывал объявить себя банкротом – но вместо этого по совету врача заказал шампанское и уроки гимнастики для Лауры. В 1867 году Маркс признал, что Энгельс дал ему «огромную сумму денег» [224], но утверждал, что вся она ушла на выплату предыдущих долгов, которые составляли 200 фунтов стерлингов. В следующем году, на свой 50-й день рождения, он с горечью вспоминал слова матери: «Если бы только Карл