Личное двойственное отношение Маркса к Коммуне во многом объясняет тот любопытный факт, что на протяжении двух месяцев ее существования Генеральный совет хранил абсолютное молчание. 28 марта, на следующий день после создания Коммуны, Маркс сам предложил составить Обращение к народу Парижа, и совет поручил эту работу ему. Неделю спустя он заявил в совете, что обращение «теперь было бы неуместно» [110]. 18 апреля он заявил, что Обращение к Интернационалу о борьбе во Франции может быть уместным; но члены Генерального совета согласились, что, поскольку единственная информация на сегодняшний день основана на ложных газетных сообщениях, подробные комментарии невозможны. Маркс был очень усерден в сопоставлении различных сообщений прессы, хотя жаль, что он, похоже, не использовал корреспондента The Times, который, по сути, был наиболее компетентен. В конце апреля Маркс написал Франкелю: «Генеральный совет скоро опубликует Обращение к Коммуне. До сих пор он откладывал его публикацию, так как рассчитывал со дня на день получить более точную информацию от Парижской секции» [111]. Марксу пришлось извиняться на трех последующих собраниях за то, что не закончил работу над Обращением; на двух последних заседаниях Энгельс объяснил отсутствие Маркса плохим самочувствием. Однако это не помешало Марксу сообщить Франкелю в середине мая, что он написал «несколько сотен писем <…> во все уголки мира» [112]. Последующие сроки снова были нарушены, и Обращение было представлено совету только 30 мая, через три дня после краха Коммуны.
Обращение, озаглавленное «Гражданская война во Франции», которое Маркс в конце концов представил Генеральному совету, занимало около 40 страниц, и ему предшествовали по меньшей мере два полных черновика, заметно отличающиеся друг от друга. Эти черновики, помимо прочего, показывают, насколько мало Маркс симпатизировал якобинскому насилию некоторых коммунаров. В первом из четырех разделов окончательного и опубликованного варианта Маркс проанализировал республиканское правительство при Тьере и пришел к выводу, что оно было больше озабочено подавлением деятельности рабочего класса, чем победой над пруссаками, поскольку «вооружен Париж – вооружена революция», а первоочередной задачей так называемого правительства национальной обороны была капитуляция. Маркс охарактеризовал ведущих членов правительства в серии ядовитых очерков. Например, о Жюле Фавре, министре иностранных дел, Маркс писал: «Живя в гражданском браке с женой пьяницы, проживающего в Алжире, он путем самых смелых подлогов, распространявшихся в течение многих лет, сумел завладеть чужим наследством, в результате чего разбогател. В судебном процессе, предпринятом законными наследниками, он избежал разоблачения только благодаря попустительству бонапартистских трибуналов» [113]. И о Тьере: «Мастер мелкого государственного мошенничества, виртуоз лжесвидетельства и измены, мастер всех мелких уловок, хитроумных приспособлений и подлого вероломства парламентской партийной войны; никогда не стеснялся, находясь не у дел, раздувать революцию, а находясь у руля государства, топить ее в крови; классовые предрассудки заменяют ему идеи, а тщеславие – сердце; его личная жизнь столь же позорна, сколь одиозна общественная – даже сейчас, играя роль французского Суллы[146], он не способен скрыть мерзость своих поступков, с иронией выставляя их напоказ» [114].
Второй раздел посвящен событиям, непосредственно предшествовавшим созданию Коммуны. Единственным препятствием на пути контрреволюционного заговора Тьера был вооруженный Париж. Чтобы преодолеть это препятствие, Тьер придумал ложь о том, что пушки Национальной гвардии являются собственностью государства. Именно Тьер начал Гражданскую войну, послав солдат снять пушки. Единственное насилие, примененное Коммуной, – расстрел генералов Леконта и Тома (своими же солдатами) и разгон вооруженной демонстрации на Вандомской площади, что не шло ни в какое сравнение со зверствами версальского правительства и массовыми расстрелами пленных.
Наиболее интересной частью Обращения является третий раздел, где Маркс описывает политическую организацию Коммуны – как фактическую, так и потенциальную. Его организационная модель была заметно менее централизованной, чем в параллельном отрывке в конце «Манифеста коммунистической партии». Акцент был переставлен в самом начале раздела: «Рабочий класс не может просто взять в руки готовый государственный механизм и использовать его в своих целях» [115]. Затем Маркс определил органы государственной власти как «постоянную армию, полицию, бюрократию, духовенство, судебную власть» и изложил историю их развития во Франции вплоть до гибели Второй империи, «которая провозгласила спасение рабочего класса путем разрушения парламентаризма и, вместе с ним, нескрываемого подчинения правительства собственным классам. Она провозглашала спасение имущественных классов, поддерживая их экономическое превосходство над рабочим классом; и, наконец, провозглашала объединение всех классов, возрождая для всех химеру национальной славы. В действительности империя была единственной возможной формой правления в то время, когда буржуазия уже потеряла, а рабочий класс еще не приобрел способность управлять нацией» [116]. Коммуна была «прямой противоположностью» империи и являлась положительной формой республики 1848 года. Затем Маркс описал избрание Коммуны (он преувеличил влияние рабочего класса при ее создании) и превращение постоянной армии, полиции, администрации и судебной системы в выборных, ответственных и отзывных агентов Коммуны:
«Парижская коммуна, разумеется, должна была служить образцом всем большим промышленным центрам Франции. Если бы коммунальный строй установился в Париже и второстепенных центрах, старое централизованное правительство уступило бы место самоуправлению производителей и в провинции. В том коротком очерке национальной организации, который Коммуна не имела времени разработать дальше, говорится вполне определенно, что Коммуна должна была стать политической формой даже самой маленькой деревни и что постоянное войско должно быть заменено и в сельских округах народной милицией с самым непродолжительным сроком службы. Собрание делегатов, заседающих в главном городе округа, должно было заведовать общими делами всех сельских коммун каждого округа, а эти окружные собрания, в свою очередь, должны были посылать депутатов в национальную делегацию, заседающую в Париже; делегаты должны были строго придерживаться mandat imperatif (точной инструкции) своих избирателей и могли быть сменены во всякое время. Немногие, но очень важные функции, которые остались бы тогда еще за центральным правительством, не должны были быть отменены, – такое утверждение было сознательным подлогом, – а должны были быть переданы коммунальным, то есть строго ответственным чиновникам. Единство нации подлежало не уничтожению, а, напротив, организации посредством коммунального устройства. Оно должно было стать действительностью посредством уничтожения той государственной власти, которая выдавала себя за воплощение этого единства, но хотела быть независимой от нации, над нею стоящей. На деле эта государственная власть была лишь паразитическим наростом на теле нации. Задача состояла в том, чтобы отсечь чисто угнетательские органы старой правительственной власти, ее же правомерные функции отнять у такой власти, которая претендует на то, чтобы стоять над обществом, и передать ответственным слугам общества. Вместо того чтобы один раз в три года или в шесть лет решать, какой член господствующего класса должен “представлять” народ в парламенте, всеобщее избирательное право должно было служить народу, организованному в коммуны, для того чтобы подыскивать для своего предприятия рабочих, надсмотрщиков, бухгалтеров, как индивидуальное избирательное право служит для этой цели всякому другому работодателю. Ведь известно, что предприятия, точно так же, как и отдельные лица, обычно умеют в деловой деятельности поставить подходящего человека на подходящее место, а если иногда и ошибаются, то могут очень скоро исправить свою ошибку. Однако Коммуна по самому своему существу была безусловно враждебна замене всеобщего избирательного права иерархической инвеститурой»[147] [117].
Этот отрывок гораздо больше говорит о взглядах Маркса на форму будущего коммунистического общества после революции, чем о планах коммунаров, большинство из которых, вероятно, не согласились бы с проектами Маркса [118]. Затем Маркс упомянул о некоторых заблуждениях, связанных с Коммуной: она не была возвратом к Средневековью, не была направлена на разрушение нации и не была такой самодостаточной экономической единицей, за которую выступали прудонисты. Маркс писал о «множестве трактовок, которым подвергалось дело Коммуны, и о множестве интересов, которые истолковывали ее в свою пользу», но утверждал, что Коммуна тем не менее была «наконец-таки обретенной политической формой, в которой можно осуществить экономическую эмансипацию труда» [119]. Он подробно остановился на характере этого «экономического освобождения», согласившись с обвинением в том, что Коммуна намеревалась упразднить классовую собственность и экспроприировать экспроприаторов путем создания объединенных кооперативных обществ, которые «регулировали бы национальное производство по общему плану». В то же время он заявил:
«Рабочий класс не ждал чудес от Коммуны. Он не думает осуществлять par décret du peuple[148] готовые и законченные утопии. Он знает, что для того, чтобы добиться своего освобождения и вместе с тем достигнуть той высшей формы, к которой неудержимо стремится современное общество в силу собственного экономического развития, ему придется выдержать продолжительную борьбу, пережить целый ряд исторических процессов, которые совершенно изменят и обстоятельства, и людей. Рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества. Вполне сознавая свое историческое призвание и полный героической решимости следовать ему, рабочий класс может ответить презрительной улыбкой на пошлую ругань газетчиков-лакеев и на ученые назидания благонамеренных буржуа-доктринеров, которые тоном непогрешимого оракула изрекают невежественные пошлости и преподносят свои сектантские фантазии»