[149] [120].
Маркс далее провозглашал, что меры Коммуны также принесли пользу низшим слоям среднего класса (что было правдой) и крестьянству (хотя это было менее очевидно) – «всем здоровым элементам французского общества», – в то же время они были категорически интернациональными. Он признавал, что конкретные меры Коммуны «могли лишь обозначать закономерность» и что ее величайшей социальной мерой было ее существование. Доказательством тому служили перемены, охватившие Париж: «Париж больше не был местом встреч английских помещиков, ирландских абсентеистов, американских бывших рабовладельцев и нищих, русских бывших крепостных и валашских бояр. Больше никаких трупов в моргах, никаких ночных краж, почти никаких грабежей; фактически впервые с февральских дней 1848 года улицы Парижа были безопасны, и это без всякой полиции» [121]. Это было совсем не похоже на «Париж франков-флеров, Париж бульваров, богатый, капиталистический, позолоченный, праздный Париж, который теперь толпился со своими лакеями, своими черноногими, своей литературной богемой и своими кокотками в Версале, Сен-Дени, Рюэле и Сен-Жермене, считая Гражданскую войну лишь приятным развлечением, наблюдая за ходом сражения через подзорную трубу, считая пушечные выстрелы и клянясь собственной честью и честью своих проституток, что представление было гораздо лучше, чем в Порт-Сен-Мартене. Люди, которые падали, были действительно мертвы; крики раненых были криками на полном серьезе; кроме того, все это было насыщено историей» [122].
В четвертом и последнем разделе Маркс описывает слабые попытки Тьера использовать армию против Парижа и его зависимость от заключенных, отпущенных Бисмарком после подписания мира. Когда в конце концов началась последняя битва за Париж, зверства версальского правительства были чудовищны: «Чтобы найти что-либо похожее на поведение Тьера и его кровавых собак, надо вернуться к временам Суллы и обоих римских триумвиратов. Те же хладнокровные массовые убийства людей; то же безразличное отношение палачей к полу и возрасту жертв; та же система пыток пленных; те же гонения, только на этот раз уже против целого класса; та же дикая травля скрывшихся вождей, чтобы никто из них не спасся; те же доносы на политических и личных врагов; та же равнодушная зверская расправа с людьми, совершенно непричастными к борьбе. Разница только в том, что римляне не имели митральез[150], чтобы толпами расстреливать обреченных, что у них не было “в руках закона”, а на устах крика “цивилизация”[151]» [123]. На обвинение в подстрекательстве Маркс ответил, что на войне огонь является таким же законным оружием, как и любое другое. Несколько заложников также были убиты, но их жизни также были многократно потеряны в результате расстрела заключенных версальским правительством. Результатом Коммуны стало обострение классового антагонизма: «…но борьба их неизбежно снова возгорится и будет разгораться все сильнее, и не может быть никакого сомнения в том, кто в конце концов останется победителем: немногие ли присвоители или огромное большинство трудящихся. А французские рабочие являются лишь авангардом всего современного пролетариата. <…>
Где бы и при каких бы условиях ни проявлялась классовая борьба, какие бы формы она ни принимала, – везде на первом месте стоят, само собой разумеется, члены нашего Товарищества. Та почва, на которой вырастает это Товарищество, есть само современное общество. Это Товарищество не может быть искоренено, сколько бы крови ни было пролито. Чтобы искоренить его, правительства должны были бы искоренить деспотическое господство капитала над трудом, то есть искоренить основу своего паразитического существования. <…>
Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества. Его мученики навеки запечатлены в великом сердце рабочего класса. Его палачей история уже теперь пригвоздила к тому позорному столбу, от которого их не в силах будут освободить все молитвы их попов»[152] [124].
«Гражданская война во Франции» (так называлось это Обращение) стала лучшей из полемических работ Маркса и имела немедленный успех в Генеральном совете. Она вышла тремя изданиями за два месяца, было продано 8000 экземпляров второго издания, ее перевели на большинство европейских языков. В общем исследовании взглядов Маркса она важна тем, что в ней делается акцент на децентрализации как цели будущего социалистического общества. В общем контексте социалистической мысли она важна тем, что дала Ленину основу для большевистского взгляда на диктатуру пролетариата. В третьей главе «Государства и революции» Ленин делает акцент на замечании Маркса о том, что пролетариат «не может просто взять в руки готовую государственную машину и использовать ее в своих целях» [125], хотя на самом деле ленинский взгляд на партию как на авангард пролетариата схож с взглядом Бланки. «Гражданская война во Франции» – это лишь одна из интерпретаций событий Парижской коммуны: существовали прудонистская, бланкистская и анархистская интерпретации, которые так же, как Маркс, приписывали свои взгляды Коммуне. Следует также помнить, что «Гражданская война» стала своего рода некрологом [126], поэтому едва ли там было место для критической оценки. Письма же Маркса показывают, что он гораздо более сдержанно отзывался о достижениях Коммуны, а позже даже дошел до того, что написал (в письме к голландскому социалисту Домеле Ньивенхёйсу), что Коммуна «не была социалистической, да и не могла быть» [127].
Тем не менее на фоне реакции, охватившей Европу после поражения Коммуны, сам успех «Гражданской войны» с ее несколько неточным утверждением, что «всюду, где <…> классовая борьба приобретает хоть какое-то постоянство, вполне естественно, что члены нашей ассоциации должны стоять в авангарде» [128], помог заклеймить Интернационал как величайшую угрозу обществу и цивилизации. Самые невероятные слухи публиковались в прессе как факты: члены Интернационала сговорились с Наполеоном; они сговорились с Бисмарком; Маркс – личный секретарь Бисмарка, и теперь уже мертв. Обвинения в «подстрекательстве» повторялись так часто, что деятельности Интернационала приписали даже чикагский пожар 1871 года. Фавр, министр иностранных дел в правительстве Тьера, не удовлетворившись подавлением остатков Коммуны во Франции, выпустил циркуляр для всех европейских правительств, в котором объявил Интернационал угрозой для установленного порядка. Этот циркуляр сам по себе был сводом неточностей: в нем, например, цитировалось заявление, сделанное Альянсом Бакунина, как заявление Интернационала.
Хотя европейские правительства ужесточили свои законы, Испания оказалась единственной страной, согласившейся на выдачу французских беженцев. Несмотря на почти всеобщее осуждение Коммуны в британской прессе (полное дичайших ошибок, на опровержение которых Маркс потратил немало времени), британское правительство сотрудничать отказалось: в ответ на испанский запрос об экстрадиции министр иностранных дел Грэнвил заявил, что британское правительство не имеет права высылать беженцев, которые не нарушили ни одного британского закона и не совершили ни одного из преступлений, указанных в договоре об экстрадиции.
Вскоре стало известно, что автором злосчастного Обращения является Маркс; практически из неизвестного в Англии, за исключением очень узкого круга лиц, он быстро стал печально известным. 28 июня 1871 года он написал Кугельману, что его Обращение «наделало дьявольского шума, и я имею честь быть в данный момент самым порицаемым человеком в Лондоне. После утомительной 20-летней идиллии в моей берлоге это меня очень радует!» [129] В начале июля газета New York World прислала корреспондента для интервью с ним. В интервью Маркс убедительно опроверг наиболее яркие слухи о Коммуне. Он сказал, что Интернационал «не навязывает политическим движениям никакой определенной формы; он лишь требует, чтобы эти движения уважали его цели» [130]. Лондонская Daily Telegraph и New York Herald также брали интервью у Маркса; он утверждал, что находился под наблюдением полиции, даже когда провел несколько дней в Брайтоне. На семью Маркса Коммуна оказала ужасное воздействие: многие из их самых близких друзей в ней участвовали, и вскоре Марксам пришлось справляться с потоками беженцев и «безымянными страданиями и бесконечными мучениями» [131], которые они принесли с собой. Неизбежно бремя помощи легло и на плечи Интернационала. Беженцы, писала Женни, «буквально голодали на улицах», и «более пяти месяцев Интернационал поддерживал, то есть удерживал между жизнью и смертью, огромную массу изгнанников» [132]. В дополнение ко всем делам Интернационала Маркс обнаружил, что ему «приходится не только бороться со всеми правительствами правящих классов, но и вести рукопашные бои с толстыми 40-летними домовладельцами, которые нападали на него, когда тот или иной коммунар задерживал арендную плату» [133].
При всей своей дурной славе Интернационал после Коммуны себя исчерпал: с наступлением внешне прочного мира и склонностью европейских наций больше интересоваться своими внутренними делами импульс к интернационализму уменьшился. С реакцией можно было справиться только путем улучшения политической организации, а это можно было сделать только в пределах национальных границ. Надежда на революцию во Франции рассеялась, а вместе с ней и все шансы на революцию в Европе. Более того, хотя такие люди, как Варлен, смогли победить прудонистские взгляды в Интернационале, их синдикалистская оппозиция политическим действиям вскоре привела их к конфликту с Генеральным советом. Сам Генеральный совет был значительно ослаблен в результате притока большого числа французских беженцев, которые вскоре начали ссориться между собой так же, как и после 1848 года.
Все три дочери Маркса оказались затронуты последствиями крушения Коммуны. Лаура и Поль успели покинуть Париж до того, как он был окружен пруссаками. Они отправились в Бордо, где в феврале 1871 года родился их третий ребенок, мальчик. Поль активно выступал за Коммуну, и Женни с Элеонорой отправились на помощь Лауре, прибыв туда 1 мая. После падения Комму