Дочери вышли замуж, и семья, соответственно, стала шире. Лаура и Поль Лафарг поселились в Лондоне после возвращения из Мадрида и с Гаагского конгресса. Никто из их детей не выжил: сын и дочь, родившиеся в 1870 и 1871 годах, умерли в младенчестве, а Шарль Этьенн, первый внук Маркса, названный в его честь, умер в Мадриде, едва достигнув трехлетнего возраста. Разочаровавшись в медицине, Поль открыл в Лондоне фирму по фотогравировке. Конкуренция со стороны более крупных фирм и полное отсутствие у Поля делового чутья привели это начинание к краху, и в течение 1870-х годов Лафарги жили благодаря помощи Энгельса [6]. Лафарг был также ответственен за единственное начинание Маркса в практической капиталистической жизни. Он вступил в партнерство с Ле Муссю, беженцем из Коммуны и искусным гравером, который изобрел новый копировальный аппарат. Вместе они намеревались получить патент. К ним присоединился третий партнер, Джордж Мур, тоже гравер. Лафарг поссорился с Ле Муссю, и его место занял Маркс, чью долю оплатил Энгельс. В начале 1874 года Маркс и Ле Муссю также поссорились из-за права собственности на патент и, чтобы избежать открытого судебного процесса, решили передать свое дело на рассмотрение арбитра, Фредерика Харрисона, позитивистского друга Бизли, в то время практиковавшего в качестве барристера. Харрисон в своих мемуарах рассказывает, что за этим последовало:
«Прежде чем они дали показания, я потребовал, чтобы они в установленной форме присягнули на Библии, как того требовал закон для юридических свидетельств. Это привело их обоих в ужас. Карл Маркс протестовал, что никогда бы так не унизился. Ле Муссю сказал, что ни один человек не должен требовать от него подобной подлости. В течение получаса они спорили и протестовали, каждый отказывался присягать первым в присутствии другого. В конце концов я добился компромисса: свидетели должны были одновременно «прикоснуться к книге», не произнося ни слова. Мне показалось, что оба они страшатся прикоснуться к священному тексту, как Мефистофель в опере страшится креста. Когда дело дошло до спора, победил изобретательный Ле Муссю, а Карл Маркс пребывал в полном замешательстве» [7].
Женни, которая была такой же ярой франкофилкой, как Тусси любительницей Ирландии, последовав примеру Лауры, весной 1872 года обручилась с французом Шарлем Лонге. До этого она была слегка влюблена в Гюстава Флуранса, генерала-коммунара, погибшего во время осады. Лонге являлся активным членом Интернационала, где, несмотря на свой прудонизм, поддерживал хорошие отношения с Марксом, а также был членом Коммуны и редактором ее официальной газеты. «Овечьи глаза» влюбленных вызывали не меньшее веселье, чем помолвка Лауры. Лонге угостил семью несколькими французскими блюдами, и все были довольны, кроме Женни Маркс, которая хотела, чтобы избранником ее дочери стал англичанин или немец, «а не француз, который, естественно, вместе со всеми очаровательными качествами своей нации также не лишен слабостей и недостатков, и я не могу не бояться, что судьба Женни как жены политика будет сопряжена со всеми сопутствующими заботами и неприятностями» [8]. Лонге был без гроша в кармане, как и большинство французских беженцев. Cтудент-медик, он сумел получить временную работу, читая лекции в Королевском колледже. После свадьбы в середине октября 1872 года молодожены переехали в Оксфорд, где Лонге попытался зарекомендовать себя как частный репетитор по французскому языку. Вскоре, однако, они вернулись в Лондон: Женни не нравилась «ортодоксальная и высокомерная атмосфера Оксфорда <…> этого притворного центра науки», и, как она писала Кугельману: «В Лондоне есть Модена-виллас, а в передней комнате на первом этаже я всегда могу найти моего дорогого Мавра. Я не могу выразить тебе, как одиноко я себя чувствую в разлуке с ним, и он говорит мне, что тоже очень скучает по мне и что во время моего отсутствия полностью зарывается в свою берлогу. Хотя я замужем, мое сердце так же приковано к месту, где находится мой папа, и жизнь в другом месте не была бы для меня жизнью» [9]. Женни стала гувернанткой в семье местного коммерсанта и пыталась давать уроки пения и ораторского искусства, а Лонге в конце концов получил постоянную должность преподавателя французского языка в Королевском колледже. Хотя Лонге никогда не был так близок к семье Маркса, как Лафарг, Женни оставалась любимой компаньонкой Маркса. Ее первый ребенок умер в младенчестве, но до своей смерти в 1883 году она родила еще пятерых детей. Маркс был особенно привязан к старшему, Жану, или Джонни, которого он называл «зеницей ока» и с которым любил часами напролет играть в те же шумные игры, что и со своими детьми [10].
Таким образом, из трех дочерей незамужней осталась только Элеонора [11]. В то время как Лонге ухаживал за Женни, Элеонора испытывала глубокую привязанность к Просперу Оливье Лиссагарэ, колоритному французскому баску, который в свои 34 года был ровно вдвое старше ее [12]. Журналист, он активно участвовал в Коммуне и в одиночку защищал последнюю баррикаду, на которой находились люди. Но он был слишком большим индивидуалистом, чтобы стать приверженцем какой-либо одной школы политической мысли. Лафарги пытались отвадить настойчивого Лиссагарэ. «Вчера вечером опять приезжал Лисса [писала Элеонора своей сестре Женни] <…> опять Лаура и Лафарг пожимали руки всем… а ему нет! В общем, они ведут себя очень странно. Либо Лиссагарэ – идеальный джентльмен, каким его провозглашает письмо Поля и его собственное поведение, и тогда с ним следует обращаться именно так, либо он не джентльмен, и тогда его не следует принимать у нас – так или иначе, но это действительно неженское поведение со стороны Лауры очень неприятно. Я только удивляюсь, что Лиссагарэ вообще приходит» [13]. Маркс тоже не одобрял эту связь и отказывался упоминать о какой-либо «помолвке». Элеонора утверждала, что отец несправедлив к Лиссагарэ, однако он писал Энгельсу: «Я не требую от него ничего, кроме доказательств того, что он лучше, чем его репутация, чтобы у человека были основания полагаться на него. Из ответа видно, какое влияние продолжает оказывать этот человек. Самое ужасное, что ради ребенка я должен действовать с большим вниманием и осторожностью» [14]. Он был уверен, что его вмешательство вынудит Лиссагарэ «сохранить хорошую мину при плохой игре» [15]. Женни Маркс, однако, решительно не одобрила позицию своего мужа, когда Энгельс бестактно показал ей письмо Маркса [16]. Она утверждала, что только она понимает положение своей дочери, и попустительствовала визитам Лиссагарэ к Элеоноре в Брайтон, поддерживая притом с ней постоянную переписку и посылая ей специальные корзины с едой и одеждой.
Тем временем Элеонора пыталась обрести финансовую независимость. Летом 1873 года с помощью двух священников и старого Арнольда Руге (коллеги Маркса по 1840-м годам) она получила работу учительницы в женской школе-пансионе в Брайтоне. Но она по-прежнему тосковала по Лиссагарэ. Из-за проблем со здоровьем она была вынуждена вернуться в Лондон. В течение всего 1872 года Элеонора являлась постоянной спутницей отца, как дома, так и во время его поездок в Харрогейт и Карлсбад (Карловы Вары). Маркс запретил ей встречаться с Лиссагарэ, и она обратилась к нему, вероятно, в 1874 году:
«Я хочу знать, дорогой Мавр, когда я смогу снова увидеть Л. Так тяжело не видеться с ним. Я изо всех сил стараюсь быть терпеливой, но это так трудно, и мне кажется, я не смогу долго терпеть. Я не жду, что вы скажете, что он может приехать сюда, – я даже не хотела бы этого, но не могла бы я время от времени выходить с ним на прогулку? Вы позволяете мне гулять с Утиным, с Франкелем, почему бы не с ним? К тому же никто не удивится, увидев нас вместе, ведь все знают, что мы помолвлены…
Когда мне было очень плохо в Брайтоне (в течение недели я падала в обморок по два-три раза в день), Л. приходил ко мне, всякий раз придавая сил и радуя меня, и мне становилось легче вынести тяжелый груз, лежащий на моих плечах. Мы так давно не виделись, и я начинаю чувствовать, как несчастна, несмотря на все усилия быть веселой и жизнерадостной.
Я больше не могу. Поверьте, дорогой Мавр, если бы я могла видеть его время от времени, это принесло бы мне больше пользы, чем все рецепты миссис Андерсон [17] вместе взятые, – я знаю это на собственном опыте» [18].
К концу года она оправилась от плохого самочувствия (которое Маркс в значительной степени приписывал истерии [19]) и продолжала оживленно общаться с Лиссагарэ, который любил обращаться к ней «ma petite femme»[155] [20]. Позже Маркс, похоже, ослабил ограничения в отношении Элеоноры, поскольку в 1875 и 1876 годах она помогала Лиссагарэ с его журналистскими и издательскими проектами. Она перевела на английский язык всю классическую «Историю Коммуны» (Histoire de la Commune de 1871) Лиссагарэ, опубликованную на французском языке в 1876 году; Маркс сам оказал значительную помощь в редактировании перевода. Но когда в 1880 году по амнистии Лиссагарэ смог вернуться в Париж, Элеонора не последовала за ним. В эти годы роман отдалил Элеонору от отца; с матерью все было еще хуже. «Долгие несчастные годы между мной и отцом лежала тень <…> но наша любовь всегда была неизменной, и, несмотря ни на что, мы доверяли друг другу. Мы с матерью страстно любили друг друга, но она не знала меня так, как отец. Одна из самых горьких горестей в моей жизни – то, что мать умерла, думая, несмотря на всю нашу любовь, что я жестока сердцем, и не догадываясь, что ради нее и отца я пожертвовала самыми лучшими годами своей жизни. Но отец чувствовал, что должен доверять мне, так похожи были наши натуры! <…> Отец говорил о моей старшей сестре и обо мне: «Женни больше всего похожа на меня, а Тусси… это я» [21].
Чтобы отвлечься, Элеонора занялась политической деятельностью: писала статьи, особенно о России, и агитировала за свободомыслящих кандидатов на выборах в Лондонский школьный совет. Она также занималась переводами и предисловиями и проводила долгие часы в Британском музее, где познакомилась с Джорджем Бернардом Шоу. А когда ее мать все больше и больше отходила на задний план, Элеонора стала выступать в роли хозяйки для посетителей, некоторые из которых оставили восхищенные отзывы о ее внешности, живости и понимании политики. Основатель социал-демократической федерации Гайндман писал о ней следующее: «Сама Элеонора была любимицей отца, на которого она походила внешне настолько, насколько это возможно юной барышне. Широкий, низкий лоб, темные сияющие глаза, румяные щеки, оживленная, шутливая улыбка, нос и рот – все это она унаследовала от самого Маркса, а физическая энергия и решительность полностью соответствовали его. Она увлеченно занималась политикой и социологией. Возможно, она чувствовала себя несколько в тени гения отца, а также не могла непредвзято разглядеть его недостатки» [22].