[160] [71].
Затем Маркс предлагает описание распределения общественного продукта на первой стадии коммунистического общества, «когда оно выходит из капиталистического общества, которое, таким образом, во всех отношениях, экономически, морально и интеллектуально, все еще несет на себе печать старого общества, из чрева которого оно вышло» [72]. В этом обществе индивидуальный производитель получал бы свидетельство о том, что он предоставил такое-то и такое-то количество труда (после вычета его труда в общие фонды), и с этим свидетельством он брал бы из общественного фонда средств потребления стоимость эквивалентного количества труда. То же количество труда, которое он отдал обществу в одной форме, он получит обратно в другой [73]. Разумеется, продолжал Маркс, это равенство было, по сути, неравным. Измерение производилось с помощью равного эталона – эталона труда: в то время как возможности людей, их семейное положение и т. д. были не одинаковы, и поэтому возникало неравенство.
«Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества.
На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: “ От каждого по способностям, каждому по потребностям!”»[161] [74]
Маркс подвел итог своей критике этого раздела программы, заключив: «Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?»[162] [75] Вторая основная критика Маркса касалась раздела, где программа призывала к «свободному государству» и «отмене системы заработной платы вместе с железным законом заработной платы». Маркс ответил, что заработная плата – не стоимость труда, а стоимость рабочей силы. Из этого факта следовало, что вся капиталистическая система производства держится на увеличении этого безвозмездного труда путем удлинения рабочего дня или развития производительности, то есть повышения интенсивности рабочей силы и т. д.; что, следовательно, система наемного труда есть система рабства, причем рабства, которое становится более суровым пропорционально развитию общественных производительных сил труда, независимо от того, получает ли рабочий лучшую или худшую оплату [76]. Решение проблемы в программе было столь же ошибочным, как и ее формулировка: вместо революционного преобразования общества она предлагала создание рабочих кооперативов на средства государства.
Обращаясь к предложению о «свободном государстве», Маркс прямо заявил, что это не может быть целью рабочих, достойной названия «социалистической». Маркс ставил вопрос так: «Какому преобразованию подвергнется государство в коммунистическом обществе? Какие социальные функции сохранятся, аналогичные нынешним функциям государства?» Он не ответил на этот вопрос конкретно, но пришел к выводу: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения одного в другое. Этому соответствует и политический переходный период, в котором государство не может быть ничем иным, как революционной диктатурой пролетариата» [77]. На самом деле программа содержала, по мнению Маркса, не что иное, как «старую знакомую демократическую литанию» – всеобщее избирательное право, прямое законодательство, народные права, народное ополчение и т. д., многие из которых уже были достигнуты в прогрессивных буржуазных республиках.
Несмотря на свои угрозы, Маркс не отмежевался от программы, а утверждение Энгельса о том, что раскол в новой партии был абсолютно верным, оказалось совершенно ошибочным. Растущая оппозиция Бисмарка социалистам делала политику сотрудничества лассальянцев с государством все более и более неправдоподобной, и вскоре верх одержали айзенахцы. По мере того как индустриализация Германии росла гигантскими темпами, новая социал-демократическая рабочая партия набирала все больше голосов. Тем не менее Маркс все еще был далеко не удовлетворен политикой своих коллег и учеников. Даже Бебель, которого Маркс и Энгельс считали единственным абсолютно надежным членом партии, отмечал: «Прийти к взаимопониманию с двумя стариками в Лондоне было нелегко» [78]. Хотя Маркс очень хотел иметь теоретический журнал, в котором можно было бы разоблачать «абсолютное невежество профессоров и лекторов» [79], он не мог приветствовать появление в августе 1877 года Die Zukunft[163], теоретического двухнедельника, призванного дополнить партийную газету Vorwärts. Его финансировал Карл Хохберг, богатый сын франкфуртского издателя, имевший самые благие намерения, но, как сказал Маркс, «мне наплевать на намерения» [80]. Он отказался писать для журнала и почувствовал себя более чем оправданным, когда прочитал фразы о справедливости и фантазии о будущем коммунистическом обществе, напоминавшие «истинный социализм» 1840-х годов. Результат «привлечения буржуа в партию» [81] не был успешным. Маркс подытожил свое общее мнение о ситуации в Германии следующим образом:
«В нашей партии в Германии чувствуется гнилой дух, и не столько среди масс, сколько среди руководителей (высшего класса и “рабочих”). Компромисс с лассальянцами привел к компромиссу и с другими половинчатыми элементами: в Берлине (как Иоганн Мост) с Дюрингом и его “поклонниками”, а также с целой бандой половозрелых студентов и сверхмудрых дипломированных врачей, которые хотят придать социализму “высшую, идеалистическую” ориентацию, то есть заменить его материалистическую основу (которая требует серьезного объективного изучения от каждого, кто пытается ее использовать) современной мифологией с ее богинями Справедливости, Свободы, Равенства и Братства. Доктор Хохберг, издающий Die Zukunft, является представителем этой тенденции и “купил себе дорогу” в партию – с “самыми благородными” намерениями, как я предполагаю, но мне нет дела до “намерений”. Что-либо более жалкое, чем его программа Die Zukunft, редко появлялось на свет с более “скромными предположениями”.
Сами рабочие, когда бросают работу и становятся профессиональными литераторами (как господин Мост), всегда порождают “теоретические” беды и всегда готовы присоединиться к тупоголовым из касты якобы “ученых”. Особенно утопический социализм, который мы десятилетиями с таким трудом и старанием вычищали из голов немецких рабочих – их свобода от него сделала их теоретически (а значит, и практически) выше французов и англичан, – утопический социализм, играющий фантастическими картинами будущего устройства общества, снова распространяется как лесной пожар, причем в гораздо более бесплодной форме, не только по сравнению с великими французскими и английскими утопистами, но и даже – с Вейтлингом. Естественно, что утопизм, который до эпохи материалистически-критического социализма скрывал в себе последний в зародыше, теперь, с запозданием, может быть только глупым, черствым и реакционным в корне…» [82]
Социал-демократическая рабочая партия, созданная на Готском конгрессе, конечно, охватывала множество различных видов социализма: Иоганн Мост пропагандировал нечто близкое к анархизму, «филантропические» социалисты были многочисленны, а децентрализованные и эгалитарные коммуны Дюринга были очень привлекательны для айзенахского крыла партии. Борьба Дюринга с трудностями, вызванными его слепотой, а также его откровенный радикализм перед лицом университетских авторитетов обеспечили ему популярность в Берлине (где он преподавал), которая лишь позднее была запятнана развивающейся манией величия и яростным антисемитизмом. В целом Дюринг считал, что его нападки на Маркса были «левыми», и критиковал то, что он называл гегелевской схоластикой Маркса, его экономический детерминизм, его зависимость от Рикардо и неясность его идей о будущем коммунистическом обществе. Тем не менее, несмотря на свою остроумную характеристику Маркса как «старого младогегельянца», он оценивал его очень высоко и относился к его работам с большим уважением. В 1877 году партийный съезд едва не принял резолюцию о прекращении публикации антидюринговских статей Энгельса. Иоганн Мост предложил резолюцию, заявив, что статьи Энгельса «не представляют интереса для большинства читателей Vorwärts» [83]. Бебелю удалось провести компромиссную резолюцию, согласно которой они должны были публиковаться в научном приложении. Ввиду «деморализации партии», вызванной тем, что Либкнехт открыл двери для всех желающих, Маркс приветствовал антисоциалистические законы, принятые Бисмарком в октябре 1878 года. Летом два покушения на жизнь Вильгельма I, естественно, привели Маркса в ярость [84], поскольку сразу же дали Бисмарку повод запретить все социал-демократические организации, собрания и публикации, и этот запрет должен был сохраняться в течение 12 лет.
Недовольство Маркса ситуацией в Германии вновь было сосредоточено вокруг новой публикации. В августе 1879 года вышел первый номер журнала Jahrbuch, который редактировали трое изгнанников в Цюрихе: тот самый Хохберг, который основал Die Zukunft, Карл Шрамм (журналист, социал-демократ) и Эдуард Бернштейн, будущий выразитель ревизионизма, недавно перешедший от идей Дюринга к идеям Маркса. Партия явно нуждалась в сплочении: Иоганн Мост начал выпускать анархистскую газету Die Freiheit