На различные изложения интерпретаций Маркса, как и на большинство областей политической теории, оказали сильное влияние более широкие сдвиги в интеллектуальных парадигмах. На историю интерпретации Маркса на Западе целесообразно смотреть как на историю попыток примириться с последовательно господствующими интеллектуальными веяниями в этих обществах и даже ассимилировать их. В конце концов, сам Маркс развивал свои идеи под сенью великого Гегеля, а его поздние работы, и еще больше работы Энгельса, были отмечены энтузиазмом XIX века к позитивизму и науке. Это научное мировоззрение продолжало доминировать в теоретических работах немецкой СДПГ, которая в то время была центром марксистской теории, в течение двух десятилетий перед Первой мировой войной. Последовавшие за войной перемены и изменения возродили дух Гегеля, который нашел свое теоретическое воплощение в трудах позднего Ленина и особенно раннего Лукача[183]. Влияние теорий Фрейда ощущалось в работах Франкфуртской школы[184]: Вильгельма Райха, Герберта Маркузе и раннего Юргена Хабермаса. Возникновение нацизма и его последствия привели к перемещению центра марксистской теории на Западе во Францию и появлению экзистенциализма как доминирующего способа философствования, который сменился быстрым взлетом и падением структурализма, систематической анархией постмодернизма и, в 1980-х годах, очевидным оксюмороном – марксизмом «рационального выбора».
В 1970-х годах французская мода на структурализм начала сказываться на подходах к Марксу: влияние Сартра стало уступать влиянию французского неомарксиста Луи Альтюссера, чьи книги «За Маркса» (Pour Marx) и «Читая “Капитал”» (Lire Le Capital) были опубликованы на английском языке в 1969 и 1970 годах соответственно. Пользуясь текущим престижем структуралистской лингвистики, психологии и антропологии, Альтюссер поставил перед собой цель «реабилитировать» Маркса как структуралиста, опередившего свое время. Таким образом, Альтюссер продолжил сталинистское деление на раннего премарксистского Маркса и позднего научного Маркса – хотя и с концептуальной изощренностью, совершенно чуждой предыдущим версиям этого взгляда. Грубо говоря, структурализм – это точка зрения, согласно которой ключом к пониманию социальной системы являются структурные отношения ее частей – то, как эти части связаны между собой регулятивным принципом системы. А поиск Альтюссером вневременной рациональности, напоминающей Огюста Конта (которого сам Маркс не любил), предполагал исключение как истории, так и философии. В применении к Марксу это означало разделение его работы на две отдельные концептуальные структуры с точкой раздела на 1845 годе. Любое прочтение Маркса как гуманиста, гегельянца или историка должно было быть отвергнуто (поскольку эти идеи явно содержались в его ранних работах).
С ростом господства либерального индивидуализма и акцента на рыночных силах следовало ожидать, что марксисты попытаются перенять и использовать в своих целях методологические принципы главных оппонентов. Предвестником этого процесса стала книга Джеральда Коэна «Теория истории Карла Маркса» (Karl Marx’s Theory of History) [3], интеллектуальный подвиг, в котором вся строгость британской аналитической философии была использована для защиты традиционной, хотя и функционалистской, версии исторического материализма. Этот «аналитический» или марксизм «рационального выбора», ведущими сторонниками которого, помимо Коэна, были Джон Рёмер и Джон Элстер, придерживался мнения, что у марксизма нет – или, разумеется, нет необходимости – в особой философии. Какие бы тезисы ни хотел отстаивать марксизм, этого можно добиться (если вообще можно), используя те же философские основы и методологические подходы, что и основная социальная и политическая мысль, в частности методологический индивидуализм неоклассической экономики и его более широкое преломление в работах таких авторов, как Вильфредо Парето и Фридрих Хайек. В 1980-х годах появился поток работ, принявших аналитический марксистский подход, среди которых наиболее впечатляющими были перевод концепции эксплуатации Маркса в термины, используемые в современных дебатах о распределительной справедливости в работе Джона Рёмера «Общая теория эксплуатации и классов» (A General Theory of Exploitation and Class), и очищение Маркса от методологического индивидуализма в работе Юна Эльстера «Постигая Маркса» (Making Sense of Marx) [4]. В последнее время многие аналитические марксисты склонны отказываться от более радикальных форм методологического индивидуализма и в то же время, как это ни парадоксально, от своей прежней приверженности социальной теории самого Маркса [5].
Одним из ответвлений интереса к аналитическому марксизму стали работы о капитализме с базовым доходом [6] и особенно о рыночном социализме. Книга Давида Миллера «Рынок, государство и община» (Market, State, and Community) и более близкая к Марксу по духу книга Дэвид Швайкарта «Против капитализма» (Against Capitalism) – прекрасные примеры, хотя их авторы и далеки от точки зрения самого Маркса [7]. Да, рыночный социализм является социалистическим, поскольку преодолевает разделение между капиталом и трудом, но он не придает особого значения экономическому равенству. Маркс не был другом рынка: принципом его коммунистического общества был доход по потребности, а не заслугам. И лучшее, что он мог сказать о рыночном социализме, – это то, что он представляет собой общество, «которое в экономическом, моральном и интеллектуальном отношении всегда отмечено печатью старого общества, из чрева которого оно вышло» [8]. Таким образом, с точки зрения Маркса, рыночный социализм вполне может быть лучшим (или лучше, чем лучший) из достижимых в настоящее время. Но, как и любой другой окончательный вариант, он все еще крайне убог в своем представлении о человеческой мотивации и потенциале [9].
В некотором контрасте с эмпирически ориентированным и предполагающим научный подход аналитическим марксизмом моральная пустыня 1980-х годов поневоле вызвала новый интерес к вопросу о марксизме и этике. Возвращаясь к темам, с которых австрийский философ Ойген Каменка начал дискуссию о молодом Марксе в 1962 году [10], Стивен Льюкс в 1983 году выпустил книгу «Марксизм и мораль» (Marxism and Morality), в которой доказывал, что Маркс проводит резкое различие между осуждением гражданских прав в буржуазном Rechte[185] и освободительной моралью коммунистического общества, в котором будет царить гармония и исчезнет необходимость в законе [11]. Джордж Бренкерт в своей работе «Этика свободы Маркса» (Marx’s Еthics of Freedom) и Аллен Вуд в книге «Карл Маркс» сделали аналогичный акцент на основных ценностях свободы и самоосвобождения [12]. Льюкс, в частности, считает взгляды Маркса слишком романтичными: напротив, прослеживание идей Маркса до Аристотеля в работе Скотта Мейкла «Эссенциализм в мысли Карла Маркса» (Essentialism in the Thought of Karl Marx) и недавно в работе Филипа Кейна показало, что для Маркса наши ценности заложены в нашей сущности и что стремление Маркса к эмансипации не делает его «перфекционистом» [13]. Более специфическая область того же поля – недавняя дискуссия о Марксе и справедливости. Так, один из ее ведущих участников утверждает, что Маркс выносит трансисторические моральные суждения, но в то же время заявляет, что принципы справедливости специфичны для каждого общества и не могут быть использованы для оценки справедливости или ее отсутствия в других обществах [14]. Льюкс и Вуд, напротив, утверждают, что неприятие Марксом капитализма основывается на таких ценностях, как самореализация и свобода, которые отличаются от концепции справедливости, основанной на трансцендентных, вечных принципах [15].
Наконец, какое влияние оказало на изучение Маркса и марксизма самое важное политическое событие последних лет – крах коммунистических режимов в Советском Союзе и Восточной Европе? Пока что не слишком большое. Есть те (и я в их числе), кто утверждает, что, каким бы он ни был, советский эксперимент не был воплощением идей Маркса. В панорамном взгляде Маркса на историю социализм сидел на плечах капитализма, и 70-летняя история Советского Союза могла рассматриваться как своего рода сокращенная дорога развития, на которой более низкий рост производительных сил на Западе воспринимался в увеличении и гибель которой мучительно возвратила Россию в русло мировой истории [16]. Те, кто придерживался несколько более узких взглядов и всегда утверждал, что СССР и его сателлиты на самом деле были капиталистическими обществами (хотя и государственными), могли с полным основанием утверждать, что те же самые старые люди по-прежнему владели и контролировали силы производства, только теперь они называли себя директорами капиталистических предприятий, а не коммунистическими аппаратчиками [17]. Тем не менее верно, что марксизм в целом не внес сколько-нибудь заметного вклада в анализ краха коммунизма. Причина этого очевидна: интеллектуальная сила работы Маркса заключалась в его критике капитализма, а концептуальная структура его работы означала, что она была плохо приспособлена для работы с обществами, не являющимися явно капиталистическими [18].
Как же выглядит марксоведение сейчас? Некоторые, возможно, будут склонны повторить размышления самого Маркса, перечитавшего «Положение рабочего класса» Энгельса 20 лет спустя, когда он трудился над ранними черновиками «Капитала»: «Я снова прочитал вашу книгу и понял, что не молодею. Какая сила, какая язвительность и какая страсть двигали вами в те дни! То было время, когда вас не беспокоили академические оговорки! Это были дни, когда вы давали читателю почувствовать, что ваша теория окрепнет, если не завтра, то, во всяком случае, послезавтра. И все же именно эта иллюзия придавала всей работе человеческое тепло и особый настрой, из-за которых наши более поздние работы, где черное и белое превратилось в серое на сером, кажутся просто отвратительными» [19]. Хотя радостное и полное уверенности в будущем утро 1860-х вряд ли вернется, будущее исследований Маркса и марксизма точно не будет сплошь серым-серо. Этот подход по-прежнему (как всегда и