дохом и выдохом».
Нигде в «Капитале» Маркс не объясняет, почему, как и когда этот строй, наконец, погибнет. Он просто утверждает это как собственное убеждение: каждый новый экономический спад приводит к большей концентрации капитала, и эта монополия становится путами для способа производства, пока «централизация средств производства и обобществление труда не достигнет той точки, где они становятся несовместимы с самой их оболочкой капитализма. И тогда эта оболочка лопается на части… Экспроприаторов экспроприируют». С этой радужной перспективой он заканчивает первый (и единственный завершенный) том «Капитала».
Да, почти. После своих громких разглагольствований Маркс решил добавить иронический финал в форме главы о «современной теории колонизации», чтобы показать, что может произойти, если наемные рабочие освободятся от своих цепей. В таких странах, как Англия, капиталистический режим настолько основательно подчинил себе народные богатства, что экономисты считают это частью естественного положения вещей. Но Маркс замечает, что «в колониях дело обстоит иным образом», где Товаровладелец сталкивается с препятствием со стороны рабочего класса поселенцев, которые используют свой труд, чтобы обогащать себя, а не капиталиста. «Это замечательно, — пишет Энгельс Марксу в сентябре 1851 года после того, как в Австралии было открыто месторождение золота, — британцы будут изгнаны, и депортированные убийцы, взломщики, насильники и карманники изумят мир, демонстрируя чудеса, которые могут совершить государство, состоящее из явных жуликов».
Определяющим анекдотом в этой финальной части является трагикомический рассказ о некоем мистере Пиле, который взял с собой из Англии в западный район Австралии Лебединая река 5000 фунтов стерлингов наличными и 3000 наемных рабочих — мужчин, женщин и детей. Он не продумал только одну вещь: как не дать им воспользоваться средствами производства. Они, найдя свободную землю в той пустой области, ушли от своего работодателя, оставив его даже без слуги, который застилал бы постель и приносил воду из реки. «Бедный мистер Пил, — пишет Маркс, — который предусмотрел все, кроме одного — экспорт английских производственных отношений на Лебединую реку».
Маркс нашел историю о мистере Пиле в одной книге бизнесмена Эдварда Гиббон Вейкфилда, который приводил ее как пример жуткого следствия самопроизвольной и беспорядочной колонизации. В поселении на Лебединой реке, жаловался Вейкфилд, «из-за нехватки рабочих было потеряно огромное количество капитала, семян, инвентаря и скота, и… ни один поселенец не сохранил капитала, все было использовано». В северных штатах Америки тоже «вряд ли хотя бы одна десятая людей попадает под описание наемного рабочего». Как только появляется возможность, рабочие перестают быть наемными и становятся независимыми производителями — возможно, даже конкурентами своих бывших хозяев на рынках труда.
Чтобы исправить такое шокирующее положение дел, Вейкфилд советует «направленную колонизацию», которая гарантировала бы поставку подчиненных и зависимых рабочих, которые по функции и статусу не отличались бы от рабов. Этого можно легко достичь, если искусственно поднять цены на целинные земли и, таким образом, сделать ее недоступной для обыкновенного рабочего и вынудить их работать на мистера Пила.
Можно понять, почему Маркс получает удовольствие от такой откровенной пропаганды капиталистических мер. «Большая заслуга Вейкфилда в том, — пишет Маркс, — что тот открыл не только нечто новое о колониях, но и правду о капиталистических отношениях в родной стране… Капиталистический способ производства и накопления и, следовательно, капиталистическая частная собственность своим основным условием имеют уничтожение той частной собственности, которая покоится на труде самого человека; или, иными словами, экспроприацию рабочего». Тот факт, что Маркс выбрал это в качестве последнего предложения книги, много говорит нам о его авторских намерениях. Если бы он закончил высказыванием о том, что покров сорван и экспроприаторы экспроприированы, то «Капитал» можно было бы рассматривать как пророческую работу о неизбежной гибели капитализма. Но он, напротив, обращается к жертвам, а не угнетателям, оставляя нас с новой формулировкой господствующего лейтмотива: какова бы ни была судьба капитализма — продлится он сотню лет или тысячу — он основан на эксплуатации.
И мы возвращаемся туда, с чего начали, в земную преисподнюю, напоминающую ад Данте «Не все ль равно, что люди говорят? — спрашивает Вергилий у Данте в 5 песне «Чистилища». — Иди за мной, и пусть себе толкуют!». Не имея с собой Вергилия как провожатого, Маркс исправляет строчку в предисловии к 1 тому «Капитала» и предупреждает, что он не собирается делать уступок чужим предрассудкам: и теперь, как всегда, его принцип — это принцип великого флорентийца: «Segui il tuo corso, e lascia dir le genti. [«Иди своим путем, и пусть себе толкуют»]. С самого начала книга воспринимается как снижение по направлению к более жизненным сферам и даже в центре самых сложных теоретических абстракций он передает живое чувство места и движения:
Поэтому давайте оставим это шумное рыночное место, где все делается на глазах у всех, где все кажется открытым и без обмана. Мы последуем за обладателем денег и обладателем рабочей силы в скрытое от всех глаз само средоточие производства, пересечем порог главного входа, над которым написано: «Вход только для служащих». Здесь мы обнаружим не только то, как капитал производит, но и как он сам производится. Мы, наконец, откроем тайну того, как создается прибавочная стоимость.
По мере продвижения по этому пути часто вспоминаются литературные предки. Описывая английские спичечные фабрики, где половина рабочих — несовершеннолетние (некоторым даже по 6 лет) и условия такие ужасные, что «только самые несчастные слои рабочего класса, полуголодные вдовы и так далее, отдают сюда своих детей», — он пишет:
При рабочем дне от 12 до 14 часов, ночном труде, нерегулярных перерывах на еду, да и обеде в основном в рабочем помещении, вредном из-за фосфора, — Данте нашел бы, что самые страшные кошмары в его Аду уступают ужасу работы в этой промышленности.
Другие эпитеты из представлений о преисподней описывают картины практической реальности:
Из всей этой пестрой толпы рабочих всех профессий, возрастов и полов, которые толпятся вокруг нас более настойчиво, чем души убитых вокруг Улисса, — давайте выберем двух, чье различие доказывает, что перед лицом капитала все люди одинаковы, — кузнеца и миллионера.
В этом ключ к рассказу о Мэри-Энн Волклей, двадцатилетней девушке, которая умерла от «простого перенапряжения сверхурочной работой» после того, как непрерывно в течение двадцати шести часов делала дамские шляпки для гостей, приглашенных на бал принцессы Уэльской в 1863 году. Ее работодатель («женщина с приятным именем Элиза», как язвительно замечает Маркс) была потрясена тем, что девушка умерла, не закончив пришивать украшение к шляпке.
Если бы этих людей не существовало, Чарльз Диккенс вынужден был бы их придумать. В «Капитале» немало того своеобразия, которое присуще Диккенсу, и Маркс периодически дает ясные намеки на любимого автора. Вот, например, как он наносит удар защитникам буржуазии, кто утверждает, что критика Марксом конкретного применения технологии обнаруживает в нем врага общественного прогресса, который полностью против машинного оборудования:
Это определенно рассуждение Билла Сайкса, известного головореза. «Господа присяжные, горло этого коммивояжера было без сомнения перерезано. Но это не моя вина. Это вина ножа. Неужели из-за этого временного недоразумения надо упразднить использование ножа? Разве его использование в хирургии не является целительным, а в анатомии — искусным? И желательным помощником на праздничном столе? Если вы упраздните нож — вы отбросите нас в глубины веков, где еще не было цивилизации.
Билл Сайкс не произносит такой речи в «Оливере Твисте» — это сатирическое экстраполяция Маркса. «Они мои рабы, — иногда он говорил, указывая на книги на полках, — и они должны служить мне так, как я хочу». Задача этой неоплаченной рабочей силы была в том, чтобы предоставлять сырье, из которого позже можно было лепить в соответствии с собственными целями. «Его беседа не течет по раз и навсегда выбранному руслу, но меняется, как многочисленные книжные тома на его библиотечной полке, — писал корреспондент из «Чикаго трибьюн», посетивший его в 1878 году. — О человеке можно судить по прочитанным книгам, и вы можете сделать выводы по названиям, которых я запомнил, взглянув невольно на его полки. Шекспир, Диккенс, Теккерей, Мольер, Расин, Монтень, Бэкон, Гете, Вольтер, Пейн; английские, американские и французские сборники официальных документов; работы политические и философские на русском, немецком, испанском, итальянском, и т. д, и т. д.». И на самом деле: в 1976 году профессор С.С. Правер написал книгу из 450 страниц, полностью посвященную списку литературы, цитируемой Марксом. I том «Капитала» Маркса содержит в себе цитаты из Библии, Шекспира, Гете, Мильтона, Гомера, Бальзака, Данте, Шиллера, Софокла, Платона, Фукидида, Ксенофонта, Дефо, Сервантеса, Драйдена, Гейне, Виргилия, Ювенала, Горация, Томаса Мора, Самуэля Бутлера — и еще ссылки на страшные сказки об оборотнях и вампирах, английские романы, популярные баллады, песни, мелодрамы и фарсы, мифы и пословицы.
А каков же собственный литературный статус «Капитала»? Маркс знал, что нельзя победить через посредников, лишь демонстрацией чужого красноречия. В I томе он выказал презрение к тем экономистам, которые «под парадом литературно-исторической эрудиции или посредством инородной примеси скрывают свое чувство научного бессилия и боязливое осознание того, что вынуждены учить других вещам, абсолютно чуждым для них». Страх того, что он сам мог оказаться среди них, может объяснить то мучительное допущение в послесловии ко второму изданию: «Никто не может чувствовать литературные недостатки «Капитала» сильнее, чем чувствую их я сам». Даже если так, то удивительно, что совсем немногие рассматривали эту книгу с литературной точки зрения. «Капитал» породил бесчисленные тексты, анализирующие трудовую теорию стоимости Маркса или его закон падения нормы прибыли, но только горстка критиков обратила серьезное внимание на упоминание в нескольких письмах Энгельсу им самим заявленных амбиций создать произведение искусства.