раниц он ставит вопрос «Выживет ли капитализм?» и отвечает: «Нет, не думаю, что выживет». Это может показаться странным комментарием в книге, которая предназначена для твердой защиты духа предпринимательства, и, конечно, Шумпетер — в отличие от Маркса — не получает от этого удовольствия. «Если доктор предсказывает пациенту близкую смерть, то это не значит, что он этого желает». Его идеей было то, что новшество капитализма — новые продукты, новые методы их производства — было силой «творческого разрушения», которая в конечном итоге могла стать успешно действующей и поэтому слишком деструктивной ради своего же блага.
В последнее десятилетие XX столетия пророческие предостережения как Шумпетера, так и Маркса, казалось, были опровергнуты. После предсмертной агонии коммунизма либеральный капитализм в американском стиле может править беспрепятственно — возможно, даже вечно. «То, что мы сейчас видим, — провозглашал Фрэнсис Фукуяма в 1989 году, — это не просто конец Холодной войны или период послевоенной истории, но это — конец истории как таковой, конечная точка идеологической эволюции человечества». Однако история вскоре мстительно повторилась. К августу 1998 года происходит экономический крах в России, валютный обвал в Азии и паника на рынках по всему миру, что побуждает «Файненшл тайме» задаться вопросом: «А не совершили ли мы переход от триумфа глобального капитализма к его кризису всего лишь за десять лет?» Статья называлась «Возвращаясь к «Капиталу».
Даже те, кто много получал от этой системы, начали задаваться вопросом о ее жизнестойкости. Джордж Сорос, миллиардер, биржевой делец, которого винили в неудачах как в Азии, так и в России, предупреждал в работе «Кризис глобального капитализма: открытое общество в опасности» (1998), что со стадным инстинктом капиталовладельцев нужно уметь управляться прежде, чем они растопчут всех на своем пути:
Сама по себе капиталистическая система не выказывает никаких тенденций к равновесию. Владельцы капитала стремятся увеличить свои доходы. Предоставленные самим себе, они будут продолжать накапливать капитал, пока ситуация не выйдет из равновесия. 150 лет назад Маркс и Энгельс дали очень хороший анализ капиталистической системы, лучше, чем классических экономисты… Главная причина, почему их мрачные предсказания не сбылись, заключалась в противодействии политическому вмешательству в демократических странах. К сожалению, сейчас снова есть опасность сделать неправильные выводы из уроков истории. В этот раз опасность исходит не от коммунизма, но от рыночного фундаментализма.
Во время холодной войны, когда коммунисты благоговели перед работой Маркса, как перед священным писанием — совершенным и непогрешимым, — те, которые находились на другой стороне, поносили автора как агента дьявола. С падением берлинской стены он, однако, получил новых почитателей в совсем невероятных местах. «Нам не стоит спешить поздравлять себя с поражением Маркса и марксизма, — писал экономист правого крыла Джуди Ванниски в 1994 году. — Наше мировое сообщество намного более подвижно, чем было в его времена, но процесс обновления не гарантирован. Силы реакции, которые он правильно обозначил, должны быть побеждены каждым приходящим поколением, — и эта огромная задача сейчас стоит перед нами». Ванниски, который придумал выражение «экономика предложения», цитировал «Капитал» как главный источник вдохновения для своей теории, что производство, а не спрос было ключевым для процветания. Как приверженец свободной торговли и золотого стандарта, враг бюрократии и поклонник духа Клондайка, он считал, что Маркс был «одним из титанов классической теории и практики», — и также пророком гениев. Он подошел чрезвычайно близко к истине в своем предположении, что капитализм сеет семена своей собственной гибели. «То есть, если капитализм требует безжалостной конкурентной борьбы, а капиталисты делают все, что могут, чтобы уничтожить конкуренцию, то мы имеем систему, которая по сути своей нежизнеспособна — как те животные, которые пожирают своих детенышей».
В октябре 1997 года экономический обозреватель журнала «Нью-Йоркер» Джон Кассиди напечатал интервью с британским инвестиционным банкиром, работающим в Нью-Йорке. «Чем больше времени я провожу на Уолл-стрит, тем больше убеждаюсь, что Карл Маркс велик. Экономиста, который воскресит Маркса и изложит его идеи в виде последовательной теории, ждет Нобелевская премия. Я абсолютно убежден, что подход Маркса — это самый лучший способ взглянуть на капитализм». Его любопытство возрастало, Кассиди прочитал Маркса в первый раз и решил, что его друг прав. Он находил «захватывающие отрывки о глобализации, неравенстве, политической коррупции, монополизации, техническом прогрессе, упадке высокой культуры и слабохарактерной природы современного существования — те темы, с которыми экономисты сталкиваются заново, иногда даже не осознавая, что идут по следам Маркса». Цитируя известный лозунг, изобретенный Джеймсом Карвиллем для президентской кампании Билла Клинтона в 1992 году — «Это — экономика, болван!», — Кассиди указывал, что «Маркс для этой теории ввел собственный термин — «материалистическая концепция истории». Сейчас она так широко распространена, что ее используют аналитики всех политических взглядов, как и Карвилль, без ссылок на источник. Когда консерваторы утверждают, что государство всеобщего благоденствия, подавляющее частное предпринимательство, обречено и Советский Союз распался, так как не мог соперничать с производительностью западного капитализма, они берут на вооружение аргумент Маркса, что экономика — это движущая сила развития человечества».
Подобно персонажу из Мольера, который открыл, что, не зная того, уже больше сорока лет говорит прозой, большинство западной буржуазии впитало идеи Маркса, даже не заметив этого. Именно запоздалое прочтение Маркса в 1990-х вдохновило финансового журналиста Джеймса Бучана написать блестящую работу «Застывший предмет желания: исследование смысла денег» (1997). Бучан писал:
Маркс настолько внедрен в наше западное мышление, что немногие осознают свой долг перед ним. Все, кого я знаю, сейчас считают, что их позиции в какой-то степени созданы их материальными условиями — что их общественное бытие определяет их сознание, как писал Маркс, — и что изменения в тех способах, какими осуществляется производство вещей, серьезно влияет на дела человечества за пределами данного цеха или завода.
Именно в основном через Маркса, а не через политическую экономию эти представления пришли к нам. И точно так же каждый, кого я знаю, чувствует, что история — это не просто последовательность одной дурацкой вещи за другой… но своего рода процесс, о котором что-то человеческое — Свобода? Счастье? Человеческий потенциал? В общем, что-то хорошее — постепенно становится реальным. Маркс не создавал этого чувства, но он как бы пустил его в обращение.
Даже журналисты из «Экономиста» Джон Миклетвейт и Адриан Вулдбридж, рьяная группа поддержки турбокапитализма, признавали свой долг перед Марксом. «Как пророку социализма Марксу — капут, — писали они в книге «Безупречное будущее: проблема и невидимые перспективы глобализации» (2000), — но как пророк «всеобщей взаимозависимости народов», как он называл глобализацию, — Маркс все еще может казаться поразительно важным… Его объяснение глобализации остается сегодня настолько же ясным, каким было и 150 лет назад». Их величайший страх заключается в том, что «чем успешнее становится глобализация, тем сильнее она разжигает обратную отрицательную реакцию», — что, иными словами, Маркс, возможно, правильно предполагал, что «развитие современной промышленности… вырывает из-под ног само основание, на котором буржуазия производит и присваивает продукцию. Ведь буржуазия, прежде всего, производит своих могильщиков». Несмотря на свою чрезмерную гордость, Джон Миклетвейт и Адриан Вулдбридж имеют некое неловкое подозрение, что созидательное уничтожение, доведенное до совершенства глобальным капитализмом, «может иметь естественную точку, момент, когда для людей это станет невыносимым».
Падение буржуазии и победа пролетариата не произошли. Но ошибка или неисполненное пророчество Маркса о капитализме заслоняется и поднимается за пределы всего той пронзительной точностью, с которой он открыл природу этого зверя. Пока все, что твердое, все равно плавится и превращается в воздух, — живое изображение в «Капитале» тех сил, которые управляют нашими жизнями, и нестабильности, отчуждения и эксплуатации, порождаемых этими силами — никогда не потеряет своей актуальности. Как писала статья в «Нью-Йоркере» в 1997 году: «Его книги стоит читать, пока стоит капитализм».
Не оказавшись погребенным под камнями берлинской стены, Маркс, может быть, только теперь начинает появляться в своем истинном смысле. Он все еще может стать самым влиятельным мыслителем XXI столетия.