у Абаншамаша Думузи, которая была предана ему с тех времен, когда он занимал совершенно иное место в жизни и носил имя Франк. Несмотря на тесное сотрудничество и вопреки ее самому сокровенному желанию, у них никогда не было физической близости, их тела ни разу не слились воедино.
– Мы с тобой любим душами, друг мой, – всегда повторял он. – Ты приносишь мне самое главное наслаждение, милая Пирьо. Нежность твоей души и проницательность питают меня мощнейшей энергией.
Она терпеть не могла, когда Ату так говорил, ибо мысли ее были далеко не целомудренными. И все-таки она его понимала, так как со временем между ними возникла настоящая духовная близость, подобно близости между братом и сестрой. Правда, это было бесконечно далеко от того, к чему стремилась Пирьо. Она желала ощутить его так, как ощущают его другие женщины. Полностью расслабиться, почувствовать, как увлажняется тело, разделить вместе с Ату пик наслаждения и страсти. Если б за все эти годы он переспал с ней хоть один раз, все было бы иначе. Один-единственный раз – и тогда ей не пришлось бы больше мучиться мыслями о том, что это невозможно и не произойдет никогда…
А для Ату она была весталкой, неприкосновенной. Олицетворение девственной чистоты, она присматривала за ним, за его деятельностью, за всем вокруг. И это он сам, а не Пирьо, решил, что так будет.
В определенном смысле она и оставалась девственницей, в свои тридцать девять лет. По крайней мере, что касается отношений с Ату. И если все-таки намеревалась заняться с ним любовью и зачать ребенка, чего она так страстно вожделела, то надо было действовать как можно скорее.
Пирьо стиснула зубы и представила себе женщину, которая сейчас была с ним. Ату привез ее несколько месяцев назад из Парижа, и вот теперь эта Малена Мишель, вытянувшись, стояла перед ним на высоченных каблуках – чистая невинность в белоснежном платье – и рассказывала ему о том, что родители ее итальянцы, что, когда ей исполнилось шесть лет, они эмигрировали во Францию. Что сейчас она ощущает, как все ее прошлое, начиная с самого рождения, растворяется в словах, которыми он так щедро ее осыпает. Что ее осенило – она попала в этот мир исключительно ради Ату. И что для него готова на любые деяния.
Никому и в голову не приходило, какая боль охватывала Пирьо, когда Ату благосклонно внимал подобным сладким речам; ведь она знала, что весь этот фимиам не только кажется незаслуженным, но и является таковым.
В результате девушка Малена сейчас была у него в спальне, всего в двух метрах от Пирьо, крепко запутавшись в сетях его мощной харизмы. Причем далеко не в первый раз такая девушка попадала к нему в ученицы. Теперь это случалось все чаще и чаще. Пора было принимать меры.
Всего несколько недель назад они ездили в Лондон набирать слушателей на весенний курс, тогда потеряла сознание симпатичная молодая африканка. В не присущей ему настойчивой манере Ату попросил Пирьо позаботиться о том, чтобы женщину отвели отдохнуть в его частные покои. Что именно происходило впоследствии за закрытыми дверями, Пирьо могла лишь догадываться, но во взгляде у Ату появилось новое выражение, которое во время обратного перелета породило некие сомнения и в его парижской возлюбленной, и в Пирьо.
И вот пожалуйста, перед ней лежит письмо от той самой девушки с просьбой принять ее в Академию на следующий курс, который Ату организовывал на Эланде. В соответствии с расписанием, опубликованным на сайте, курс начинался через неделю.
Конечно, это была не слишком приятная новость. В связи с этим Пирьо могла радоваться лишь тому, что скоро французская шлюшка покинет интимную сферу Ату.
Вообще-то Пирьо инстинктивно поняла, что на этот раз все может сложиться для нее крайне плохо. Ведь она обратила внимание на то, какое впечатление произвела чернокожая женщина на Ату, а такого не случалось уже давным-давно, Пирьо позаботилась об этом.
Нет, не оставалось сомнения в том, что эта женщина сумеет завладеть Ату гораздо основательнее, чем можно было допустить, если только предоставить ей такую возможность.
Пирьо держала ухо востро. Как и остальные органы чувств.
Глава 8
Четверг, 1 мая 2014 года
Стол был накрыт к завтраку на троих. Роза уже сидела у окна с видом на море, устремив взгляд в беспредельную даль.
– Доброе утро, – рискнул поприветствовать ее Ассад. – Ух, какая ты сегодня бледная, Роза, прямо как простыня… Зато движемся вперед, как сказал бактриан дромадеру, когда тот принялся жаловаться на удары хлыста.
Роза покачала головой и отодвинула тарелку.
– Может, тебе надо что-то принести из аптеки? – предложил Ассад.
Та же реакция.
– Мы ведь знали, что глупо было разрешать тебе смотреть запись с Хаберсотом, правда, Карл? – проворчал Ассад.
«Лучше б он замолчал или хотя бы подождал до кофе. Неужели не видно, что ей ничуть не лучше, чем когда она ушла спать?» – подумал Карл и вяло кивнул.
– Запись тут вообще ни при чем, – наконец отреагировала Роза. – Я вполне выдержала, хотя зрелище и впрямь отвратное.
– А что тогда? – поинтересовался Ассад, складывая на тарелке горку из хлебцев.
Ее взгляд вновь устремился вдаль.
– Ассад, оставь Розу в покое и подвинь-ка ко мне, пожалуйста, масло. – Карл мрачно посмотрел на почти опустевшее блюдо. – Съем хоть то немногое, что ты не успел перегрузить на свою тарелку.
Ассад явно пропустил эти слова мимо ушей.
– Знаешь, что, Роза? Возможно, если б ты сказала, что тебя мучает, стало бы полегче, – произнес он с оглушительным хрустом; крошки разлетались во все стороны. Какое счастье, что они не каждый день завтракают вместе.
Ассад остановил взгляд на небольшом скопище демонстрантов с транспарантами, которые собрались отметить Первомай на площади перед «Бругсеном». «Вместе мы сильнее» – гласила надпись на одном из плакатов.
– Вы тоже считаете, что Хаберсот-младший был гомиком? – последовала очередная фраза, взгляд Ассада был по-прежнему прикован к демонстрантам.
Карл нахмурился.
– Почему ты так думаешь? У тебя есть какие-то свидетельства?
– Нет, прямых нету, но только его хозяйка явно боевитая и довольно симпатичная, так мне показалось.
Боевитая… боже мой, где он только откопал это слово? Вообще-то, Ассад и сам был довольно боевитый.
– И что же?
– Ему было всего тридцать пять лет, довольно молодой мужчина, и ее это явно не смущало. То есть она была настроена довольно решительно.
Ассад взглянул на Карла так, словно только что засунул свой римский нос в осиное гнездо и счастливо избежал плачевной участи. С высшей степенью самодовольства.
– Ассад, я ни шиша не понимаю. К чему ты клонишь?
– Если б между ней и Бьярке что-то было, его комната выглядела бы не так. Она бы взяла его под свое крылышко. Ну, ты сам видел, какая это баба. Возилась и носилась бы с ним, проветривала одеялки, чистила пепельницы, стирала бы ему постельное белье, чтобы привнести в собственную жизнь немного нежности и эротизма…
– Вот как? Ты считаешь? Интересное наблюдение… В таком случае, не понимаю, почему бы им не заниматься сексом где-нибудь в другом месте? Ассад, это ни о чем не говорит. У тебя богатая фантазия.
Тот склонил голову набок.
– Ну, может, и так. То есть ты хочешь сказать, что они могли заниматься сексом посреди семейных фотографий и кружевных скатерок с пинг-понгами?
– С помпонами, Ассад. Ну да, а почему бы и нет? Почему вообще этот вопрос настолько важен для тебя?
– А еще я думаю, что он был геем, потому что у него под кроватью лежали журналы, на обложках которых сплошные мужики в облегающих брюках и в кожаных кепках. А еще все эти постеры с Дэвидом Бекхэмом на стенах…
– Ну ладно, только тебе надо было сразу высказать свои предположения. Но что из этого? Разве это имеет какое-то значение?
– Наверное, нет, но мне кажется, его мамаше все это очень не нравилось, поэтому она и избегала заглядывать в его жилище. Он был не из тех изящных, утонченных геев, которые угощают мамочку печеньем из хрустальной вазочки, боготворят ее и обожают ходить с ней по магазинам. Он был гомиком более грубого толка.
Карл выпятил нижнюю губу и кивнул. Вполне возможный вариант, если вдруг понадобятся сведения об интимной стороне жизни самоубийцы-сына. Ему до этого не было никакого дела, пусть даже погибший предпочитал секс с дряхлыми однояйцевыми андалузскими близнецами. Его мало интересовали сексуальные предпочтения Бьярке Хаберсота, пока перед ним стояли теплые булочки, распространяющие соблазнительный аромат.
Ассад обратился к Розе:
– Кто запер твой рот на замок? Обычно у тебя на все подряд есть свое мнение. Скажи, Роза, что стряслось, я же вижу – что-то не так. Если не запись самоубийства, то что тебя потрясло? Должна же быть какая-то причина.
Она медленно повернулась к коллегам с таким же истерзанным и искренним взглядом, какой накануне был у Юны Хаберсот. Но не плакала – напротив, казалась удивительно сдержанной и безмятежной. Ее взгляд говорил о том, что Роза предпочла бы побыть в одиночестве, но не имела такой возможности.
– Я не хочу говорить об этом, но признаюсь, в чем дело, хорошо? Я не смогла смотреть дальше запись, потому что Хаберсот очень похож на моего отца.
Затем она вышла из-за стола и покинула их.
Некоторое время Карл сидел, уставившись на стол.
– Ассад, мне кажется, не стоит ее больше расспрашивать.
– Хорошо. А что у нее с отцом?
– Его размололо в фарш на работе в Фредериксверке, где она и сама работала. А так – ничего особенного.
Дом собраний, как и предполагалось, находился в легкодоступном месте, посреди главной улицы Листеда, которая делила город на две части: по одну сторону рыбацкие домики с выходом к морю, по другую – более современное жилье с земельными наделами.
«Дом собраний г. Листеда» – гласила лаконичная надпись на желтом фасаде здания. Бо?льшая часть информации о помещении содержалась в этих трех словах.