На заднем плане в трубке кто-то забормотал. Кажется, голос был женский.
– Биртемайя интересуется, как вы поживаете, Пирьо. Надеюсь, все отлично?
В первый момент она хотела ответить утвердительно. Рассказать им о том, что у Ату ожидается наследник. Но вдруг ее пронзила боль, прострелившая тело насквозь от поясницы до нижней части живота. На мгновение Пирьо отстранила трубку, чтобы глубокими вдохами-выдохами подавить боль.
– Спасибо за предупреждение, Симон, – поблагодарила она собеседника, стараясь дышать нормально. – Забудьте о визите полиции. Они просто ткнули пальцем в небо. А у нас действительно все хорошо. Передавай привет Биртемайе. Скажи, что я велела ей успокоиться. На этот раз, по всей видимости, она неправильно интерпретировала свое предчувствие.
Пирьо положила трубку гораздо поспешнее, чем требовали приличия, и откинулась на спинку офисного кресла. Боль подобралась к грудине и будила нехорошие подозрения.
Она принялась молиться Гору и высшим силам. Сначала за плод, затем за себя и, наконец, за Ату – беременность внесла коррективы в расстановку приоритетов. Спустя пару минут боль смягчилась.
«Ничего страшного», – убедила Пирьо сама себя и почувствовала, как ребенок в животе пошевелился. «Ничего. Просто организм старается подстроиться. Все-таки я уже немолода. Наверное, так и должно быть».
Симон Рыбак вспомнил про Сёрена Мёльгорда. Может, стоит позвонить ему и припугнуть, чтобы молчал? Или лучше не трогать его?
Она покачала головой. Слишком высок был риск, что безмозглый простак ляпнет о ее звонке кому не следует. Сёрен Мёльгорд был самым слабым звеном в их сообществе. Он всегда поддавался искушениям и потому легко уступал любому давлению. Но что же мог он рассказать? Абсолютно ничего. Разве она не была в лагере Элене единственным человеком, помимо Ату, кто знал об Альберте? Конечно, только она и Ату.
Пирьо снова покачала головой и постепенно начала расслабляться, по мере того как утихала боль в животе.
Раздался стук в дверь.
Она расправила складки на тунике.
– Входите!
На пороге стояла Валентина и держалась за дверь, словно извинялась за свое вторжение и не собиралась входить внутрь. Пирьо подозвала ее ближе. Она была матерью для всех учеников, и ее кабинет выполнял роль исповедальни, консультационного учреждения и центра социального обеспечения. Здесь не отказывали никому, кто обращался с какой-то проблемой, а Валентина явно пришла с проблемой – ее вид красноречиво говорил об этом.
– У тебя что-то стряслось? – спросила Пирьо, прежде чем женщина села на предложенное место. Надо поскорее уладить проблему, чтобы получить возможность поразмыслить в спокойной обстановке. А потому она применила точно такую же технику расспроса, какую применяла в практике платного консультирования – прямые и жесткие вопросы. – Ты в чем-то разочаровалась? Или некие силы противостоят воцарению в твоей душе любви и мира? Скажи, Валентина, по этой причине твое лицо сегодня изобилует морщинами?
Женщина затрясла головой. Когда Пирьо встретилась с Валентиной впервые, душа той была глубоко ранена постоянным подтруниванием со стороны коллег и физическими издевательствами со стороны сожителя, который обращался с ней как с проституткой или как с животным. Наконец приняв решение обратиться в Академию, Валентина воспринимала себя как инструмент с весьма ограниченной областью применения, который спустя некоторое время сломается и окажется на помойке. В тот период ее единственной движущей силой было отчаянное стремление к признанию, несущее печать ненависти к себе и убежденности в собственной неполноценности.
И вот теперь, сидя с опущенным взглядом, она выглядела так, будто двух с половиной лет, проведенных в Академии, вовсе не существовало. Это была совсем не та Валентина, которую знали обитатели Академии.
– Все началось со сна, Пирьо, – призналась она, собравшись с духом. – Недавно ночью мне приснился сон, будто над моей комнатой парит ангел с черными крыльями. Вскоре он проник сквозь крышу, спустился ко мне и положил руку мне на глаза. Свет от него исходил очень яркий, но не причинял мне никакого вреда – по крайней мере, до тех пор, пока я не решила, что надо проснуться. Тогда ангел вновь поднялся к небу сквозь дыру в крыше, а над ним простерся огромный зал, освещенный прожекторами. Создалось такое впечатление, словно все это сооружение завибрировало, когда ангел проник внутрь. Словно зал этот готов был взорваться от присутствия необычного существа. А через секунду стены зала неожиданно растворились, обнажив внутреннее пространство, наполненное желтыми пятнами. А потом я проснулась.
Пирьо улыбнулась.
– Да уж, звучит весьма необычно. Но ты же знаешь, Валентина, я не сильна в толковании снов. Уверена, что кто-нибудь другой интерпретирует твой сон гораздо лучше и точнее, чем я. Ты потрясена тем, что увидела, но, возможно, на самом деле это благоприятный сон. Мне кажется, тебе не стоит так переживать.
– Но меня беспокоит не сон, – возразила Валентина, медленно поднимая глаза, пока они не оказались на одном уровне с глазами Пирьо. – Я успела рассказать свой сон многим людям; кто-то из них считает, что мой сон рассказывает о моих внутренних заморочках, кто-то – что сон имеет прямое отношение к реальности, он повествует о моем неправильном поведении и неразрешенных конфликтах с окружающими. И только поговорив об этом с Ширли, я поняла, что, возможно, сон мой был предупреждением.
Пирьо попыталась сохранить на лице спокойствие.
Она сказала – «поговорив об этом с Ширли»!
– Теперь я знаю, что сон мой порожден реальным событием, вот что меня беспокоит. Поэтому я и пришла сюда, Пирьо.
– Сон-предупреждение? Но о чем же он тебя предупредил, Валентина? У нас тут разве случилось что-то особенное? Если да, то лучше подключить к разбирательству Ату. Правда, не прямо сейчас, так как он…
– Думаю, лучше обойтись без Ату, – неожиданно жестко заявила Валентина.
Пирьо слегка наклонила голову, не отводя взгляда от глаз собеседницы.
Предупреждающие сигналы не подвергались сомнению. Что у Валентины на уме? Если она предпочитает обойтись без вмешательства Ату, то, возможно, собирается о чем-то попросить. Но чего она могла требовать и – зачем?
– Почему же? – поинтересовалась Пирьо с большой заинтересованностью, какой и требовала возникшая ситуация. В этих стенах нельзя по собственному желанию исключать Ату из обсуждения чего бы то ни было, пусть Валентина так и знает.
Женщина смахнула капельку пота с переносицы и выпрямилась.
– Ширли не поняла моего сна. Она вообще мало что понимает, насколько я могла убедиться. Но она заставила меня вспомнить кое о чем важном и осознать, что в моем сне может заключаться некий глубинный смысл.
– Не понимаю, о чем речь, Валентина. Что же такого особенного ты увидела?
– На самом деле, много чего, а благодаря Ширли я задумалась, – пояснила та и перевела взгляд с вкрадчивых глаз Пирьо на стену за ее спиной. – Еще до того, как я доверила свой сон Ширли, она рассказывала мне о подруге, которой подарила ремень, и вспомнила, как Жанетта готовилась покинуть Академию. Посвящая меня в эту историю, она произнесла одну фразу, на которую я обратила особое внимание именно благодаря этому сну.
– Что же она сказала, Валентина? – Пирьо улыбнулась. Сейчас это было единственное доступное ей средство обороны. Боль в районе диафрагмы пульсировала под кожей. Сначала звонок Симона Рыбака, теперь неожиданный визит Валентины…
– Ширли рассказала мне кое-что о своей подруге Ванде, и эти обстоятельства совпадают по времени с днем, когда Малену положили в больницу.
Покачав головой, Пирьо вздернула брови, выразив неосведомленность и изумление – каким образом могли быть связаны эти события?
– Кроме того, Малена пропала спустя сутки после госпитализации при странных обстоятельствах. Кстати, вы знали, что она была мне сестрой по духу? Да-да, Пирьо, именно так. У нас с Маленой было столько общего! Почему же она не прислала мне никакой весточки перед тем, как сбежать? Я подумала, что, возможно, она была просто-напросто не в состоянии это сделать.
– Не думаю, Валентина. Врачи сказали, что Малена выписалась и куда-то уехала. Действительно, раньше положенного срока. Возможно, речь идет о постродовом синдроме, хотя то, что с ней произошло, не назовешь родами в полном смысле слова… Нет, Валентина, точно не могу тебе ничего сказать. Но каким же образом эти события связаны с твоим сном? Ангел – это Малена?
– Наверное. Поначалу я так и подумала, только крылья-то были черными, это не могли быть крылья Малены. – Она опустила взгляд, но не оторвала его от стены. – Такое и прежде случалось.
– Что случалось прежде, Валентина?
– Когда кто-то из учеников исчезал без всякого предупреждения.
– К сожалению, да. Наверное, ты подумала о Клавдии? Но она утонула, Валентина. Ее тело обнаружили у берегов Польши, мы ведь потом об этом узнали. Она страдала от такой сильной депрессии, что мы не смогли помочь ей выбраться из этого состояния, как ни пытались.
– Нет, я имела в виду не ее, а другую девушку, которая была в моей группе. Ее звали Ибен Кархер. Немка, которая так нравилась Ату.
– Валентина, ты знаешь, я не вполне понимаю, к чему ты клонишь. Ибен была своеобразной девушкой… мы должны признать, что к нам попадают очень разные люди. Мы предлагаем нашим ученикам душевный покой и новое понимание мира – вот и все, что нам доступно. Некоторым людям мы не в силах помочь, и Ибен ушла по собственной воле.
– Да, вы утверждаете это, да я и сама так считала, но потом увидела этот сон.
Пирьо вздохнула.
– Ну же, расскажи наконец, что тебя так впечатлило, Валентина.
– Ну, Ширли упомянула эпизод с ремнем, который Жанетта нашла на чердаке в хлеву. Это помещение не такое светлое, как остальные, оно гораздо темнее.
– Ну-у, наверное… Только я по-прежнему не понимаю, к чему ты клонишь. Да, оно выкрашено в розовый цвет, верно же? Но какая разница, белая краска или розовая, я совсем запуталась.