Батарею, которую установили осаждающие, защищал от пушки гентцев заслон из фашин и заполненных землей бочек.
Жак де Лален подошел поближе, чтобы, как и другие, понаблюдать за работой бомбарды, однако с невероятным юношеским безрассудством выставил голову из-за бруствера.
Со своей стороны, осажденные установили на платформе одну из тех маленьких пушек, которые назывались пищалями и которые можно было перетаскивать по земле или переносить на руках туда, где в них была нужда.
Осажденные нацелили ее на батарею, и какой-то подросток произвел выстрел.
Как только раздался грохот выстрела, сир Жак де Лален скатился в ров.
Его попытались поднять, но он был мертв: обломок дерева, выбитый ядром, снес ему все темя.
Великая печаль охватила всю армию, и в особенности горевал герцог.
«Немного облегчало это всеобщее горе лишь то, — говорит хронист, — что славный рыцарь был чрезвычайно благонравен и благочестив, и потому все верили, что рай ему обеспечен».
Когда крепость была взята, все, кто в ней находился, были повешены, за исключением двух священников, одного прокаженного и трех подростков. Как раз один из этих подростков и выстрелил из пищали, однако герцогу это стало известно, когда тот уже был слишком далеко, и он велел устроить погоню.
К счастью, понимая, что ему грозит, подросток бросился бежать со всех ног и уже успел укрыться в Генте.
Овладев Пуке, герцог предпринял осаду Гавере. Это была крепость, которую гентцы захватили с помощью хитрости.
Теперь настал черед предательства.
После шести дней орудийной пальбы командир гарнизона Ван Спек, воспользовавшись предлогом, будто эта шестидневная пальба чуть было не заставила стены рухнуть, убедил своих людей, что ему наверняка удастся добиться от герцога выгодных условий капитуляции.
Он запросил перемирия для ведения переговоров и получил его.
Затем он направился в лагерь осаждающих и имел долгую беседу с герцогом и новым бастардом Бургундским.
Однако по возвращении в замок он заявил своим людям, что, поскольку переговоры ни к чему не привели, остается приготовиться к смерти, если только кто-нибудь не отправится в Гент за подкреплением. Что же касается победы, то, само собой разумеется, об этом нельзя было и помыслить.
Такой итог переговоров настолько соответствовал прежнему поведению герцога, что у осажденных не возникло ни малейшего сомнения в подлинности этого сообщения, и, когда Ван Спек вызвался отправиться в Гент, они с признательностью приняли это предложение.
И Ван Спек отправился в путь, взяв с собой своего заместителя Жана Дюбуа и четырех воинов.
Обнаружив в кольце блокады плохо охраняемое место, они убили часовых и прошли через него.
На пути у них была Шельда; они преодолели ее вплавь и прибыли в Гент.
Жители города обступили их, желая разузнать новости.
И тогда предатель рассказал гентцам, будто армия герцога сильно сократилась вследствие повальной болезни; с другой стороны, значительное число ратников покинуло его из-за невыплаты жалованья. Короче, по его словам, у герцога осталось лишь четыре тысячи воинов и только от гентцев зависело, не пожелают ли они выйти из городских стен и неожиданно напасть на него.
Хорошим новостям легко верят; к тому же у гентцев не было никаких оснований не доверять человеку, которого они сами поставили начальником гарнизона и который до этих пор безупречно служил им.
Было решено атаковать; при этом атака должна была сочетаться с вылазкой гарнизона.
Ван Спек отправился назад, в Гавере, но, вместо того чтобы вернуться в Гавере, предстал перед герцогом и объявил, что за ним следуют гентцы. Так что доброму герцогу предстояло, наконец, встретиться в открытом поле со своими врагами! Поскольку битва обещала быть кровопролитной и герцогу была известна почти безрассудная храбрость сына, он решил удалить его.
Никто не сомневался, что час битвы уже близок. Герцог послал за графом, высказал ему серьезное беспокойство по поводу состояния здоровья герцогини и попросил его отправиться в Лилль, чтобы справиться о ее самочувствии.
Не испытывая недоверия, юный принц отправился в путь, однако по прибытии в Лилль узнал, что мать не чувствовала никакого недомогания, и догадался, что его обманули.
— О! — воскликнул он. — Несомненно, предстоит битва и отец решил удалить меня; но, раз он там, я тоже хочу быть там. Ведь он сражается за то, чтобы сберечь причитающееся мне наследство, и с моей стороны будет трусостью не находиться там. Клянусь Господом, я приму участие в празднике, если это еще возможно.
И, не слушая уговоров матери, он вскочил на коня и не сходил с него, пока не прибыл в лагерь.
Он назвался передовому дозору утром 22 июля, незадолго до рассвета.
В восемь часов утра, в то время, когда большинство рыцарей забавлялись, наблюдая, как вешают пленников, а герцог завтракал вместе с сыном, побранить которого за столь поспешное возвращение у него недостало духа, в шатер Филиппа вошел человек и доложил ему, что гентцы, числом около сорока пяти тысяч, вышли из города.
— Их ожидает радушный прием, — произнес герцог, — ибо они будут наголову разгромлены.
Тотчас же он приказал подать сигнал тревоги, надел белые доспехи, то есть те, что предназначались для торжественных случаев, и, как и граф де Шароле, сел на коня.
Затем, поскольку еще накануне герцог разместил свое войско, рати которой находились в состоянии полной боевой готовности и в которой каждому воину было известно, какое место ему следует занять в случае сражения, он проехал вдоль фронта всех трех отрядов и сказал:
— Ну что, друзья мои, вот они и идут! Смело идите на этих подлых горожан, и этим вечером все вы будете богаты!
Затем несколько дворян попросили посвятить их в рыцари, и герцог даровал им эту милость.
Гентцы двигались правильным строем; они трижды останавливались, чтобы лучше выдерживать равнение рядов. Завидев Гавере и вражеский лагерь, они заняли боевые позиции в поле, оперев свой правый фланг о Шельду и составив фронт из своих лучших воинов, вооруженных пиками.
На флангах гентского войска расположилась артиллерия, грозную охрану которой составляли латники, вооруженные секирами, двулезвийными мечами и боевыми молотами с железными шипами. Конница, находившаяся под командованием знаменитого Жана де Нивеля, имя которого вошло в поговорку, составила два крыла.
Наконец, во второй линии находились мастеровые, мало привычные к оружию, а также пожилые люди, крестьяне и, главное, все те, что пришли из Васландии.
Обоз и телеги расположились позади.
Сражение начал авангард герцогской армии, которым командовал маршал Бургундии, однако он был решительно отброшен. Впрочем, у него был приказ не рисковать. Сиру де Бошану, знамя которого виднелось в гуще гентцев, было приказано отступить вместе со своим знаменем, однако он ответил:
— Я здесь, и я остаюсь!
Но на самом деле ему не удалось там остаться, и, вопреки своему желанию, он был вынужден дать сигнал к отступлению.
Гентцы же неуклонно шли вперед; шаг за шагом, но они наступали. Огромная масса двигалась, словно один человек.
Герцог приказал двинуть против них легкую артиллерию и тысячу лучников под командованием Жака де Люксембурга.
Однако и легкая артиллерия, и лучники старались напрасно.
Внезапно посреди сомкнутых рядов этого войска, прорвать которые не смогли ни артиллерия, ни конница, ни лучники, вспыхнула телега с порохом. И тогда Матеус Керкховен, начальник фламандской артиллерии, опасаясь, что огонь перекинется на другие повозки, крикнул:
— Берегись!
Этот призыв, повторенный во всех рядах, заставил гентцев подумать, что на них напали с тыла; страшное замешательство, возникшее в центре гигантского войска, до некоторой степени сломало фланги этой громады. Увидев такую сумятицу, вторая рать, образованная из крестьян и стариков, решила, что фронт первой рати прорван, и обратилась в беспорядочное бегство. На пути у беглецов оказалась Шельда, и они ринулись в нее; но, испуганные шириной реки, чувствуя, что тяжелые доспехи тянут их на дно, и не имея надежды добраться до противоположного берега, они вернулись к оставленному ими берегу.
Но там уже караулили солдаты, вооруженные дубинами, которыми они приканчивали этих несчастных, по мере того как те пытались выбраться из воды. Добрый герцог отдал приказ пленных не брать.
Видя смятение, охватившее ряды гентцев, Филипп решил, что настала минута ввести в бой основные силы войска и лично принять участие в атаке.
— Пресвятая Богоматерь Бургундская! — воскликнул герцог.
С этими словами он тотчас бросился вперед вместе с сыном и сотней рыцарей, оставив позади запыхавшихся лучников своей рати, не поспевавших за ними.
Две тысячи гентцев укрепились на лугу, окруженном с трех сторон излучиной Шельды, а с четвертой стороны защищенном глубоким рвом, по другую сторону которого высилась живая изгородь.
Бургундский авангард, бросившийся вдогонку за беглецами, пронесся мимо этого луга.
Герцог же, невзирая ни на что, бросился туда вместе с неотступно следовавшим за ним графом де Шароле. У обоих были прекрасные лошади; они перескочили через ров, прорвались сквозь живую изгородь и оказались посреди гентцев.
Те тотчас же бросились на двух одиноких всадников.
Но стоило им узнать в этом рыцаре в белых доспехах своего герцога, сеньора, чью жизнь и особу они клятвенно обещали чтить; стоило им узнать в сопровождавшем его рыцаре в позолоченных доспехах его сына, они остановились, охваченные чувством почтения и страхом.
Эти пять минут нерешительности оказались спасительными для герцога и его сына: за это время к ним присоединились несколько рыцарей. Гентцы, видя, как герцог и его сын наносят удары, восклицая, один: «Пресвятая Богоматерь Бургундская!», а другой: «Святой Георгий!», осознали, что у них тоже есть жизнь, которая стоит того, чтобы ее защищать. И тогда с пиками наперевес они ринулись на своего сеньора, забыв о своей клятве; герцога окружили, а его лошадь ранили; граф де Шароле, хотя и был ранен в ногу, творил чудеса, защищая отца, и все время призывал: «На помощь!» Наконец, явившиеся пикардийские лучники в очередной раз спасли бургундских рыцарей. Гентцы были разгромлены, но не отступили. Каждый из них погиб на том месте, где он сражался; убиты были все.