Сами рыцари признавались, что среди этих простолюдинов и людей низшего сословия, даже имен которых никто не знал, были те, чьи подвиги могли бы прославить их имена, будь они известны.
Двадцать тысяч человек погибли в этом страшном сражении, и в числе павших было двести священников и монахов.
Магистраты, женщины и дети — а кроме них почти никто и не остался в несчастном городе Генте — узнали новости о сражении по первым трупам, которые принесла им Шельда.
Затем трупов становилось мало-помалу все больше и больше.
Наконец, преследуемые воинами герцога, появились беглецы; однако, вместо того чтобы впустить их в город, перед ними заперли ворота, опасаясь, что вместе с беглецами в город войдут бургундцы.
На следующее утро разыгралась душераздирающая сцена, когда тридцать или сорок тысяч женщин — сестер, матерей и жен, — в свой черед вышедших из города, стали опознавать среди мертвых своих близких.
Герцог плакал вместе с ними.
Его поздравляли с победой.
— Увы! — отвечал он. — Кому от нее будет польза? Вам ведь понятно, что я потерпел от нее ущерб, ибо, в конце концов, это были мои подданные.
Он запретил тревожить несчастных женщин во время их скорбных поисков и пожелал, чтобы им дали спокойно предать земле своих мертвых.
Герцог совершил въезд в город на той самой лошади, на которой он сражался и которую четыре раза ранили пикой.
У городских ворот, моля герцога о пощаде, навстречу ему вышли с босыми ногами и в одних рубахах магистраты и старшины, за которыми следовали две тысячи горожан в черных одеждах.
Они остановились в ожидании помилования.
Помилованием стал приговор.
Город терял свою юрисдикцию; он становился обычной коммуной, подобной другим, и не имел больше подданных.
Двое ворот были замурованы, и вновь открывать их было навсегда запрещено.
Кроме того, суверенное знамя Гента, несшее изображением льва Фландрии, и все знамена ремесленных гильдий были брошены к ногам лошади победителя.
Герцог подал знак: Золотое Руно, герольд Бургундии, подобрал все эти знамена, положил их в мешок и унес.
Так состоялось боевое крещение графа де Шароле, подавшего надежды стать тем, кем он и стал позднее, а именно Карлом Смелым.
IV. ЕЩЕ ОДИН ПОДАЮЩИЙ НАДЕЖДЫ НАСЛЕДНИК
Победа при Гавере, которая вызвала у доброго герцога слезы, окончательно утвердила его могущество: Гент был побежден, подобно Брюгге, причем побежден в собственных стенах, и герцог Бургундский бесспорно стал графом Фландрским.
Но побежден был не только Гент: побеждена была Франция, в чьей юрисдикции находилась Фландрия, побеждена была Империя, которой Фландрия принесла клятву верности.
И как же добрый герцог намеревался воспользоваться этим великим могуществом?
Только что потерпели поражение греки; Константинополь был взят Мехмедом 29 мая 1453 года, ровно за два месяца до битвы при Гавере. Говорили, будто турки идут на Рим; будто Мехмед поклялся накормить своего коня овсом в алтаре базилики святого Петра; вспоминали, что, когда каждый новый султан идет опоясаться саблей в казарме янычар, выпивая при этом поданный ему кубок, наполненный водой, а затем наполняя его золотом, он произносит:
— До встречи у Красного Яблока!
«Красное Яблоко» — это Рим.
Так вот, с захватом Константинополя было уничтожено главное препятствие, закрывавшее дорогу на Рим, и, точно так же, как за три столетия до этого крестоносцы проходили через Константинополь, направляясь в Иерусалим, турки намеревались пройти через Константинополь, идя в Рим.
Папа Николай V был охвачен великим страхом; он отчаянно взывал ко всему христианскому миру, а особенно к великому герцогу Запада (вспомним, что именно так называли Филиппа Доброго).
Герцог же, со своей стороны, видел золотые сны. Почему бы ему, избраннику Всевышнего, не отразить турок? Почему бы ему не изгнать Мехмеда из Константинополя? Почему бы ему, подобно Бодуэну Фландрскому, не стать императором Востока?
Папа готов был короновать герцога, лишь бы он избавил его от турок.
И в самом деле, к кому еще было обращаться, как не к герцогу Бургундскому?
К Фридриху III, императору Германии? Занятный император, которого прозвали Миролюбивым, чтобы не называть Ленивым; который из бережливости перелицовывал свое старое платье; который учредил наводящий уныние орден Воздержания, никому не пришедшийся по нраву, в то время как Филипп Добрый учредил орден Золотого Руна, за право вступить куда спорили все знатные дворяне Европы; и, наконец, Фридрих III отказался помочь Матвею Корвину, королю Венгрии, отразить нашествие турок и, пока его отважный сосед сражался с ними один на один, позволил тому забрать у него Вену и всю Нижнюю Австрию.
К Карлу VII, королю Франции? Занятный король, которого прозвали «Карл Гонесский» и «король Буржа»; который в один прекрасный день на глазах у всех вынужден был вернуть уже пошитый башмак, принесенный ему сапожником, ибо в королевской казне не хватило денег, чтобы оплатить пару башмаков; который, в отличие от доброго герцога, въехавшего в Гент на той прекрасной лошади, что была четырежды ранена пикой, обычно ездил верхом на плохонькой неторопливой лошадке, при звуке пушечного выстрела падавшей на спину, задрав копыта кверху; и, наконец, Карл VII клялся святым Иоанном, в то время как граф де Шароле, который был всего лишь подростком, клялся святым Георгием.
Таким образом, было почти решено, что будет предпринят новый крестовый поход, чтобы отвоевать у турок Константинополь, и что главой этого крестового похода станет Филипп Добрый.
Местом встречи будущих крестоносцев был назначен бургундский двор.
В один прекрасный день там появился, чтобы встать в ряды крестоносцев, лично дофин Франции, будущий Людовик XI.
Но отчего вдруг этим неспокойным и неуравновешенным рассудком, этим черствым и холодным сердцем овладело воодушевление?
Да просто-напросто дофин был изгнан из королевства собственным отцом.
Бросим взгляд на Францию, которая оказалась ранена, в свой черед, трижды и раны которой зарубцовывалась с великим трудом: это были раны, полученные ею при Креси, Пуатье и Азенкуре.
Так вот, благодаря двойному чуду, сотворенному Господом, который ниспослал ей деву и куртизанку, Жанну д'Арк и Агнессу Сорель, Франции, несмотря на все ее раны, удалось в тот самый год, когда родился граф де Шароле, изгнать из своих пределов англичан.
Но в какой же чудовищной нищете оставили Францию солдаты Эдуарда III!
Северные провинции превратились в пустыню; в центральной части не осталось ничего, кроме песчаных равнин: вместе с хлеборобами пропали и жатвы. Область Бос поросла густым кустарником, и мало-помалу этот кустарник разросся и превратился в настоящий лес: если бы две армии попытались отыскать там друг друга, это стоило бы им великого труда. Люди из деревень бежали в города, города же умирали от голода. Трупы вызывали чуму, мертвые заражали живых. Беднякам, которым не на что было купить дрова, брали, чтобы развести огонь, ставни и двери из богатых домов, где побывала зараза. Города сами сжигали себя, перед этим покончив с собой. Вероятно, еще хуже дело обстояло в Париже: большая часть домов была заброшена, и люди короля старательно наводили справки о мертвых и наследниках, пытаясь извлечь из этого какую-нибудь выгоду; они ходили по улицам и спрашивали:
— Почему закрыт этот дом?
— Ах, господа, — отвечали соседи, — все его жители умерли!
— А нет ли у них, часом, наследников, которые живут здесь?
— Нет; наследники бежали и живут в другом месте.
— И где же?
— Мы ничего об этом не знаем!
Королевским указом от 31 января 1432 года было запрещено ломать и сжигать покинутые дома.
Так что англичане сделали вид, что они покинули Париж, не желая в нем больше оставаться!
Вслед за уходом англичан туда пришел Карл VII: он огляделся и бежал прочь. Он тоже не желал там находиться.
Желали там находиться одни лишь волки; волки входили туда по ночам, отыскивая человеческую мертвечину, и, если им не удавалось ее найти, они, взбесившись от голода, поскольку в полях не было скота, бросались на детей и взрослых людей.
«Они задушили на равнине, —- сообщает «Парижский горожанин», газета того времени (во Франции всегда были газеты), — от шестидесяти до восьмидесяти человек, растерзали четырнадцать человек между Монмартром и воротами Сент-Антуан и к тому же сожрали ребенка на Кошачьей площади позади церкви Избиенных младенцев».
Еще прежде, в то время, когда был взят Руан и в этом городе находился Генрих V, английскому королю сообщили, что волки опустошают Нижнюю Нормандию, и он не нашел иного средства, кроме как назначить начальника волчьей ловли.
И тем не менее, при всем этом, Франция вступила в период выздоровления, а Англия, напротив, тяжело заболела.
Несомненно, во время наших гражданских войн англичан покусали и бургиньоны, и арманьяки, ибо они вернулись к себе, охваченные бешенством гражданской войны.
Итогом этого стала политическая эпилепсия, названная войной Алой и Белой Розы.
Кто же излечил Францию?
Следует признать, что ее врачевателями не были ни король, ни дворянство, ни священники: ими были те, кого называют простолюдинами.
Кто такая Жанна д’Арк? Бедная крестьянка из Вокулёра.
Кто такая Агнесса? Дочь Жана Соро, бедного судейского чиновника из Турени; возведенная в дворянское достоинство, она стала называться Агнессой ла Сорель, или ла Сюрель и в качестве герба избрала золотую ветку бузины.
Вслед за двумя этими благословенными женщинами приходят Жак Кёр и Жан Бюро.
Кто такой Жак Кёр? Богатый купец, наполовину француз, наполовину турок, наверняка отчасти язычник; сколотив состояние в Бейруте, в Сирии, он верил во Францию, пусть даже завоеванную англичанами, разоренную принцами, пожираемую волками; он стал казначеем короля, умиравшего от голода и ходившего в туфлях из-за отсутствия башмаков; позднее, когда этот король возвел Жака Кёра в дворянство, тот взял себе в качестве герба изображение трех сердец, окруженных героическим девизом: