Поговаривают, что кое-кто из них ничего не платил за эту грамоту; однако они служили Людовику, и он вознаграждал их как верных слуг. Например, они сопровождали по ночам своего господина и, не спрашивая его, куда он направляется, раздвигали перед ним живую изгородь и приставляли к балкону лестницу.
Изгородь эта окружала парк; балкон же находился на стене замка Сассенаж.
Что намеревался делать дофин Людовик в замке Сассенаж? Это тайна, принадлежавшая ему и жившей там даме; прелестная тайна, которую потомица феи Медузины могла бы доверить кому угодно, кроме своего мужа.
Знать нисколько не протестовала по поводу того, что будущий король Франции берет деньги у тех, кто их имел, столь недостойным путем; что же касается всех этих новоиспеченных дворян, которых, спекулируя на людском самолюбии, присоединял к ней дофин, то она именовала их «знатью дофина», и эта мелкая месть служила ей утешением.
Однако действия Людовика стали тревожить Церковь; он посягнул на права епископов Дофине, и поднялся крик против него и его наперсника герцога Алансон- ского.
Опять герцог Алансонский! На этот раз король определенно решился предать его суду. Дюнуа, сообщник герцога по первому заговору, взялся арестовать его за участие во втором.
Двадцать седьмого мая 1456 года Дюнуа схватил герцога и более не выпускал его из рук. Уж если Дюнуа что- нибудь держал, он держал крепко. Бывший разбойник Шабанн взялся арестовать дофина: он не простил Людовику, что тот в свое время пожертвовал им, чтобы получить прощение.
Дофин же рассчитывал на своего дядю, герцога Бургундского, и тестя, герцога Савойского.
Он знал, что отец идет на него через Лион, и, пытаясь сопротивляться, объявил общий призыв для всех в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Никто этому призыву не подчинился.
Дофину оставалось только бежать.
Но бежать было не так-то легко: Шабанн устроил ему засаду, обязавшись вернуть королю Дофине вместе с дофином, то есть клетку вместе с птичкой.
Однако Людовик был хитрым лисом, способным сбить со следа бывшего главаря разбойников. Выставив предлогом охоту, он направил ловчих в одну сторону, а сам уехал в другую.
И, пока Шабанн ловил ловчих, дофин ускользнул, галопом пересек Бюже и Вальроме и, проделав во весь опор тридцать льё, оказался во Франш-Конте.
Лишь прибыв туда, он смог перевести дух: Франш- Конте было владением герцога Бургундского.
Когда Карлу VII стало известно о прибытии сына ко двору доброго герцога, он поинтересовался, как тот принял дофина.
— Очень хорошо, — ответили ему.
— Превосходно! — заметил Карл VII. — Герцог будет наказан там, где он грешил, ибо он дал у себя приют лису, который съест его кур!
Это и в самом деле был настоящий лис.
Он написал отцу — одновременно приказав своим солдатам сопротивляться ему, если у них это получится, — что, будучи гонфалоньером Святой Римской церкви, он не счел возможным ослушаться просьбы папы и не присоединиться к своему дяде, герцогу Бургундскому, который намеревается отправиться в крестовый поход против турок, дабы защитить католическую веру.
Притворщик предвидел возможность того, что герцог сделает вид, будто он готов выдать его отцу, и отдал себя под покровительство папы.
Но нет, опасаться было нечего: добрый герцог и его жена принимали его и обращались с ним так, словно в гостях у них был король; он же, напротив, старался тем менее обращать на себя внимание, чем более грандиозные замыслы в отношении себя у него были. Но стремился он вовсе не к тому, чтобы привести славную армию герцога в Константинополь или в Иерусалим, дабы отвоевать святые места или сделать дядю императором Востока: он намеревался привести ее в Париж, чтобы взять отца под опеку и провозгласить себя королем Франции.
Стать королем Франции означало обладать столь великолепным титулом, что дофину было крайне трудно этого ждать.
Но герцог желал совсем иного.
Он, чей внимательный взгляд тоже был обращен на Францию, знал, до какой степени она сильна. Король только что завершил реабилитацию Орлеанской девы (7 июля 1456 года); это означало судебное осуждение тех, кто ее сжег, и, как следствие, тех, кто ее выдал.
Кроме того, испытав силу своей власти, Филипп не чувствовал себя столь сильным, каким он старался выглядеть: у него еще были неприятности со стороны Фландрии и уже начались беды в Голландии.
Вдобавок, его беспокоила одна новость: шли разговоры, что дочь короля Карла VII выходит замуж за Ладислава, короля Чехии и Венгрии. А так как Ладислав принадлежал к Люксембургскому дому, то у короля Франции могли появиться притязания на Люксембург, наследственное владение своего зятя. Смерть взяла на себя труд уладить это дело, но кто мог догадаться, что Ладислав умрет в девятнадцать лет?
Так что при всем своем могуществе добрый герцог ощущал неподдельную тревогу, в которой он не отдавал себя отчета, которую никто в те времена не мог бы объяснить и которую способен подметить лишь глаз современного историка.
Мы уже говорили о попытках королей XIV века восстановить феодализм. Так вот, выражаясь современным языком, они восстановили феодальную политику, но не феодальные общественные отношения.
Первочальный феодализм был феодализмом в чистом виде: это была власть сеньора над землей, где родился он сам, где родились его дед и отец, где пустила корни его семья.
Напротив, в XIV и XV веках удельные владения, браки и наследования все перевернули вверх дном. То, что Филипп Смелый, француз, являлся герцогом Бургундии, было правильно, ведь Бургундия — французская земля; но француз — граф Фландрии?! Герцог Люксембурга?! Пфальцграф Голландии?!
Так что в державе герцога Бургундского говорили по-фламандски, по-валлонски, по-голландски, по-немецки и по-французски — на пяти языках и, возможно, двадцати наречиях, то был настоящий Вавилон! При этом все там друг друга терпеть не могли, друг другу завидовали, друг друга ненавидели.
Странное дело! Похожие земли: Льеж и Люксембург, Голландия и Фландрия, а нравы прямо противоположные!
Ну а кроме того, Франция, уже влиятельная в это время, воздействовала на все эти народы: благодаря обитателям берегов Мааса, говорившим по-французски; благодаря обитателям Льежа, говорившим по-французски; благодаря обитателям Марка, немцам по рождению, французам по интересам и по сердцу.
Даже сам герцог Бургундский — под влиянием одной пикардийской семьи, Круа, — принимал у себя, подпускал к своему сердцу и насаждал у себя Францию в лице того, что было у нее самым опасным, самым беспокойным, самым разрушительным, в лице демона тогдашней политики — Людовика XI.
О! Этот смиренный, тихий, скрытный дофин, подъедавший крошки с герцогского стола, прекрасно видел все слабые места блистательной постройки, на вершине которой восседал добрый герцог.
Дофин жил в Женапе, небольшом городке на дороге из Парижа в Брюссель; там он вел чрезвычайно скромный образ жизни, обходился без двора, существовал на пенсион от доброго герцога, на приданое жены и на подаяния, которые смиренный сеньор вымаливал повсюду, пряча свои когти.
Чем же он занимался в Женапе? Внешне — ничем. Страстный читатель, он перевез туда свою библиотеку и читал с утра до вечера. Ему было известно об изобретении книгопечатания, он следил за его развитием и, взойдя на трон, призвал печатников из Страсбурга в Париж.
Однако, предаваясь чтению, он ухитряется доводить отца до отчаяния; став вдали опаснее, чем вблизи, он воздействует на короля, пользуясь дьявольскими средствами, средствами Франца Моора (смотри «Разбойников» Шиллера); он внушает ему страх перед всеми, кто его окружает; кратковременные галлюцинации старого короля превращаются в постоянный ужас: ему кажется, будто все, что он ест, все, что он пьет, имеет странный привкус, привкус яда! И, опасаясь умереть от отравления, он умирает от жажды и голода.
В то самое время, когда Карл VII умирал, граф де Шароле, которого часто посещал их царственный гость, чуть было не поссорился с отцом, требуя узнать у
Карла VII, не может ли тот принять дофина назад, во Францию.
Но все сложилось намного лучше: Людовик XI стал королем.
Еще никогда, впрочем, смерть отца не вызывала ни у кого такой радости, какую выказывал дофин; он, кто порой таил чувство удовольствия, теперь не делал ни малейших усилий, чтобы скрыть то удовлетворение, какое доставило ему это событие, вдохновившее его на чрезвычайно философические рассуждения.
— Ах! Что такое этот мир и какое разнообразие неожиданностей ниспосылает Господь каждому! — говорил он каждому встречному. — Вот, к примеру, я, самый несчастный королевский сын, который когда-либо был на свете; я, с самого детства знавший одни лишь страдания, горести и нищету, невзгоды и нужду, лишенный наследства и любви отца; я, кто жил на занятые деньги и на подаяния, равно как и моя жена, не имея ни пяди земли, ни места, где преклонить голову, ни гроша за душой, кого из милости кормил дядя, — и вот сегодня Господь вдруг ниспослал мне величайшее счастье! Теперь я самый богатый и самый могущественный король христианского мира, даже более могущественный, чем был король, мой отец, ибо у меня есть дядя, дружбы с которым он так и не сумел добиться!
Дофин был так обрадован свалившимся на него счастьем и так спешил им насладиться, что, получив известие о смерти отца, он тотчас уехал, не тратя время на то, чтобы попрощаться со своим дорогим дядей, дружбу с которым он ценил столь высоко, и со своим кузеном, которого он едва не сделал бунтовщиком. Он уехал, не оставив королеве ни повозки, ни лошади, чтобы отправиться в путь, и лишь крикнул ей, чтобы она позаимствовала экипажи у своей кузины, графини де Шароле!
V. КОРОЛЬ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!
Король Карл VII умер 22 июля 1461 года. Герцог Бургундский приказал всем дворянам своей державы собраться в полном боевом вооружении вместе с их людьми 1 августа в Сен-Кантене.