Он еще не знал, как будет принят во Франции новый король.
Людовик знал это ничуть не больше, и потому он задержался в Авене. Сир де Брезе, сенешаль Нормандии, один из главных советников покойного короля, поспешил навстречу своему новому властелину; однако из осторожности сам он остановился в Баве и отправил за приказами к Людовику XI сира д'Арси.
Распоряжения были краткими и точными.
— Передайте сиру де Брезе, — сказал король посланцу, — что он должен считать себя пленником и оставаться там, где он находится, в ожидании моего волеизъявления.
Такое не слишком ободрило других!
Людовик имел сильное желание лично арестовать сенешаля, но не осмелился сделать это, ибо тот находился во владениях доброго герцога.
Наконец, убедившись, что он не встретит противодействия во Франции, король поспешил устроить заупокойную мессу и присутствовал на ней вместе с дядей, который к нему присоединился; затем, как только месса была отслужена, он отдал приказ всем быть готовыми отправиться в Реймс, ибо намеревался немедленно короноваться.
Во Франции все оплакивали покойного короля, однако искренне оплакивал его лишь простой народ; что же касается знати, то она оплакивала самое себя: похороны короля были ее собственными похоронами; и потому Танги дю Шатель, племянник знаменитого Танги, нанесшего удар топором в Монтро, выделил на совершение этой церемонии тридцать тысяч экю из собственных средств, находя ее недостаточно пышной для королевской особы. Все эти дворяне прекрасно понимали, что от нового монарха, грубые замашки которого они знали, ничего хорошего ожидать не приходилось.
После того как под сводами базилики Сен-Дени громогласно прозвучали слова «Король умер, да здравствует король!», Дюнуа вполголоса добавил:
— Да позаботится каждый о своей участи!
Брезе уже позаботился; читателю известно, насколько ему это удалось.
Затем настал черед герцога Бурбонского; это был давний сообщник дофина, один из самых могущественных принцев королевства, губернатор Гиени, герцог Оверни, граф де Форе, сеньор Домба, Божоле и т.д., так что он мог ехать из Бордо в Савойю, следуя исключительно по собственным землям. Некогда дофин обещал ему меч коннетабля, и герцог был уверен, что этот меч ожидает его в Авене, но, приехав туда, он, напротив, лишился должности губернатора Гиени.
Король был не прочь лично наблюдать за этим временным пристанищем англичан.
По сходной причине король отнял у бастарда Орлеанского должность губернатора Нормандии, а у Даммар- тена — должность губернатора Пуату.
Король-таможенник не желал, чтобы на его морских рубежах занимались политической контрабандой.
К тому же для Людовика XI чрезвычайно важно было ясно видеть оттуда побережье Англии. Белая Роза только что взяла верх над Алой Розой, Йорки восторжествовали над Ланкастерами. Лучшее средство сделать популярным нового английского короля состояло в том, чтобы произвести высадку во Франции: юный Эдуард и делатель королей Уорик могли им воспользоваться; добрый герцог издавна был другом англичан, а другом короля Франции стал только вчера, и потому самое большее, на что можно было надеяться в отношении него, это то, что он останется нейтральным. И правда, узнав о смерти короля Карла VII, англичане первым делом направили послание герцогу Бургундскому; однако Людовик XI, предупрежденный об этом, послал одного из своих приближенных, Жана де Рейака, который перехватил гонца и забрал письмо.
Для доброго герцога это стало первым предупреждением, что в лице племянника ему предстоит иметь дело с человеком, который будет чрезвычайно печься о собственных делах.
Он получил второе предупреждение, когда новый король, видя те грандиозные приготовления, какие предпринимает герцог, чтобы сопровождать его в Реймс, где должна была состояться коронация, сказал г-ну де Круа:
— Зачем дядя хочет взять с собой так много людей? Разве я не король и разве дороги не стали теперь более безопасными по сравнению с теми временами, когда бедная Орлеанская дева делала для моего отца то, что герцог делает сейчас для меня?
И действительно, ничто не преграждало ему путь, кроме старых придворных и новых льстецов. Каждый город, каждое село, каждая деревня направили навстречу ему свою депутацию и своего оратора; но, менее покладистый, чем правивший позднее Генрих IV, утверждавший, что волосы у него поседели от речей ораторов, Людовик XI, едва завидев вдали очередную депутацию, передавал ей приказ не приближаться, а если его застигали врасплох, он со свойственным лишь ему тоном обращался к оратору:
— Будьте кратки!
Зачастую он даже поворачивался спиной к краснобаю и его спутникам. Никогда еще никто не видел манер, столь мало напоминавших королевские.
Тем не менее были и такие ораторы, которых король выслушивал от начала до конца. Почему? Никто об этом ничего не знает. Одним из них был епископ Лизьё, по имени Тома Базен, весьма недоброжелательный по отношению к Людовику XI, написавший хронику Амельгарда; он прочел молодому королю длинное поучение по поводу необходимости сократить налоги, и король не только терпеливо его выслушал, но и весьма настоятельно попросил изложить эту прекрасные рассуждения на бумаге, чтобы обдумать их на досуге. В итоге этого обдумывания епископ-экономист вынужден был оставить службу в своей епархии.
Так, выслушивая нудные речи и поворачиваясь спиной к краснобаям, он прибыл в Реймс. Любой, кто был там и не знал короля Франции, мог бы поклясться, что короноваться намереваются добрый герцог и его сын граф де Шароле. Они были облачены в великолепные одежды, ехали на рослых лошадях, покрытых бархатом, и возвышались над толпой. Смиренный, бедный и тщедушный, наряженный куда хуже, чем лошади герцога, король ехал хоть и впереди, но как слуга, который едет впереди своего господина. В кортеже находились все бургундские сеньоры: граф Неверский, граф Этампский, сеньор Равенштейнский; французских сеньоров почти не было вовсе. Позади бургундских сеньоров шли лошади и мулы с серебряными колокольчиками на шее, груженные поклажей и покрытые бархатными попонами с герцогским гербом; двести сорок роскошных повозок под герцогскими знаменами везли золотую посуду, столовое серебро, деньги и даже бонское вино, которое должны были выпить на праздничном пиру; за ними следовали фландрские быки и арденнские бараны, которых на этом же пиру должны были съесть.
Можно было подумать, будто добрый герцог, направившись во Францию, полагал, что ему предстоит совершить переход через пустыню, и соответствующим образом запасся провизией.
В итоге вся эта помпезность подобала скорее ярмарке, чем коронации.
Что же касается короля, то его совершенно не заботила материальная сторона празднества; казалось, его занимает одно лишь небо, с которого он не сводил взора, беспрерывно осеняя себя крестным знамением; он молился днем, молился ночью, молился в церквах, а на привалах молился перед своей шапкой, положенной на стол. Начиная с того времени эта шапка стала служить чем-то вроде раки, несшей на себе три или четыре иконки Богоматери, которые особо чтились им.
В полночь накануне коронации он находился в церкви, причащаясь, молясь, слушая заутреню и дожидаясь священного сосуда с миром, который должны были принести из аббатства святого Ремигия. Как только ему дали знать, что священный сосуд прибыл, король поспешил к дверям и на коленях, со сложенными ладонями, принял его, поклоняясь елею, поклоняясь стекляннице, поклоняясь всей этой драгоценной реликвии!
Среди ритуалов коронации был обряд, заключавшийся в том, что короля полностью раздевали и, в наряде Адама до грехопадения, ставили перед алтарем; обряд этот, по понятным причинам, вышел из употребления.
Людовик XI восстановил обряд во всей его строгости; со стороны короля это было проявлением величайшего смирения, ибо, весьма уродливый даже в одеждах, он ничего не выигрывал, оказавшись на виду у всех раздетым.
Стоя между двумя занавесями, пэры-прелаты и пэры- князья сняли с него одежды, и из-за драпировок внезапно показался тощий человек с кожей землистого цвета: он на коленях бросился к алтарю и дал архиепископу возможность помазать ему елеем лоб, глаз, губы, сгибы рук, крестец и пупок.
Тем не менее Людовик опасался, что церемония не доведена до конца.
— Всюду ли меня помазали? — спросил он.
Стоило огромного труда убедить его, что все сделано правильно.
После этого он позволил снова облачить его в одежды; пэры надели на него все от рубашки до мантии и усадили его на трон, возвышавшийся на двадцать семь футов.
Затем первый пэр, герцог Бургундский, стоявший ближе всех к нему, взял корону, поднял ее над головой короля и прочно возложил ему на голову, воскликнув при этом:
— Да здравствует король! Монжуа! Сен-Дени!
Вслед за тем он подвел короля к дискосу со Святыми Дарами, указывая ему, когда следует снять корону, когда вновь надеть ее, когда подняться к алтарю, когда спуститься вниз; затем, когда церемония завершилась,
Людовик преклонил колени перед герцогом: чтобы возводить в рыцарское достоинство других, он должен был прежде стать рыцарем сам. Герцог ударил его по спине плоской стороной клинка своего меча, и король мог теперь, в свой черед, совершать то же с другими.
После этого был устроен роскошный пир. Во время него король восседал на своем троне; однако, сидя там, он позаботился о том, чтобы этот трон не возвышался на двадцать семь футов, а находился на одном уровне с его тарелкой; более того, поскольку королю мешала корона, съехавшая ему на уши, он без всяких церемоний снял ее, положил на стол и, став менее стесненным в движениях, принялся беседовать ... С принцами? Вовсе нет ... с Филиппом По, который, не будучи знатным сеньором, не имел права сидеть за столом и стоял позади кресла короля.
Церемония завершилась подношением богатых даров, которые герцог сделал королю, а затем клятвенным обещанием верности, которое вассал принес своему сюзерену. Кстати, в этом отношении герцог проявил избыточную щедрость, принеся клятву верности не только за принадлежащие ему земли во Франции, но и за свои владения на территории Империи: Брабанта, Люксембурга, Эно, Зеландии, Намюра и т.д., и т.д.