Было вполне очевидно, что в этот момент герцог Бургундский полагал себя подлинным королем Франции и ему казалось, будто он приносит клятву верности самому себе.
Герцог мог полагать то же самое и по прибытии в Париж, ибо ему достались все почести во время торжественного въезда в столицу, которым он руководил целиком и полностью.
Как мы уже говорили, у герцога Бургундского был собственный дворец в Париже; герцог заранее распорядился приготовить его к своему приезду, и эта предосторожность была нелишней, ибо Филипп не приезжал в Париж вот уже двадцать шесть лет.
Он прибыл туда 20 августа, оставив Людовика XI в Сен-Дени, где должна была быть отслужена панихида по усопшему королю. Задержавшись поэтому в пути, Людовик XI прибыл на следующее утро и остановился во дворце, которым Жан Бюро владел в Поршероне.
Герцог выехал навстречу ему, взяв с собой двести сорок дворян.
Магистраты и представители гильдий столицы ожидали короля, стоя у ворот Сен-Дени вместе с Преданным Сердцем, герольдом города Парижа. Магистраты вручили королю ключи, а Преданное Сердце представил ему пять дам, богато одетых, сидевших верхом на великолепных лошадях и символизировавших пять букв, которые образуют название города Парижа.
Король вступил в город, сопровождаемый двенадцатью тысячами конников. Короля убедили надеть для этого торжественного въезда нечто вроде парадного наряда: на нем был темно-красный камзол, белая атласная мантия и капюшон с фестонами; лошадь у него была белая — в знак его верховной власти. Эшевены держали над его головой балдахин.
Почти сразу же за королем следовал герцог Бургундский, богато одетый и сидевший верхом на великолепной лошади; седло и наглазник этой лошади были вышиты алмазами; ими было усыпано и одеяние всадника; кошелек, висевший у него на поясе, тоже был украшен ими; всего на герцоге было драгоценных камней более чем на миллион.
Король направился прямо в собор Парижской Богоматери, чтобы вознести молитву Господу. На всех улицах, по которым он должен был проследовать, разыгрывались мистерии; но одним из самых прелестных зрелищ, которые ему удалось увидеть во время этого торжественного въезда, были сирены с улицы Понсо, то есть три юные девушки, которые играли на лютнях или лирах и пели, погруженные в воду по пояс. Верхнюю часть их тел ничего не скрывало, а нижняя часть была прикрыта лишь водой. Для того, чтобы изобразить неотразимых обольстительниц, были выбраны три самые красивые девушки, каких только удалось найти.
Когда процессия подъехала к рынку, какой-то мясник воскликнул:
— О честный и благородный герцог Бургундский! Добро пожаловать в Париж! Уже давно вы не приезжали сюда, хотя вы всегда здесь желанны!
В соборе Парижской Богоматери король помолился святым мощам и принес присягу, вложив свои руки в ладони епископа; затем он посвятил в рыцари несколько человек и отправился обедать во дворец.
Новым рыцарям предстояло участвовать в турнире, который собирались устроить возле дворца Турнель. Там, где оказывались герцог Бургундский и его сын, всегда происходили празднества, и эти празднества не могли обойтись без турнира.
Участниками боя на копьях были граф де Шароле, Адольф Клевский, бастард Бургундский, сир де Грютхюзе, сир д'Эскерд и сир де Миромон.
Король не сражался на копьях; он был слишком благоразумен, чтобы находить удовольствие в упражнении, где раздают и получают удары; возможно, если бы удары там лишь раздавали, он участвовал бы в таком сражении, но получать их он не желал! Однако в конце турнира появился боец, которого никто не знал, но который, доказав свое умение, был допущен к участию в поединке «и, — говорит Шатлен, — как вихрь, кидался на противников, так что никто не мог перед ним устоять».
Именно король отыскал и нанял этого опасного вояку, чтобы тот поквитался со всеми участниками турнира; сам же он в это время прятался за решетчатыми ставнями и от души смеялся, радуясь страшным тумакам, которые получали благородные рыцари.
Король не показывался на этих празднествах; да и в самом деле, какую роль, даже как зритель, он мог бы там играть? Он поспешил снять с себя великолепные одежды, которые были на нем по случаю его торжественного въезда в Париж, и снова облачился в наряд, формировавший тот его облик, под каким мы теперь его представляем: плащ из грубого серого сукна, войлочная шапка и дорожные гетры. Затворившись в своем унылом дворце, словно сова, на которую он походил характером, король покидал его лишь по вечерам, подобно ночной птице, и, вместо того чтобы выходить оттуда шумно, в сопровождении нескольких блестящих дворян, с эскортом из пажей и оруженосцев, как это делали его двоюродный дед герцог Орлеанский или его отец, король Карл VII, он выходил тихо и незаметно, в сопровождении своего неразлучного спутника по имени Биш, который в прежние времена был приставлен им в качестве шпиона к королю-отцу и которому теперь было поручено всячески обхаживать графа де Шароле и разузнавать, согласится ли он на то, что король Франции выкупит города, расположенные по реке Сомме.
Людовик XI твердо надеялся добиться от старого герцога чего угодно, ибо полагал, что дух его уже ослаб и им можно управлять по своему желанию, однако с молодым человеком все обстояло совсем иначе! Так что король водил его по ночам в гости к прекрасным дамам, всегда в сопровождении своего приятеля Биша, оказывал ему всякого рода знаки внимания, называл его дорогим кузеном, даровал ему дворец в Париже, титул губернатора Нормандии и пенсион в тридцать шесть тысяч ливров; все это делалось, по словам короля, в знак его признательности старому герцогу и неоплатного долга перед ним.
И потому, когда граф де Шароле уехал, несмотря на просьбы Людовика, уговаривавшего его остаться, король собрал свой совет, профессоров университета, духовенство Парижской епархии, церковников и мирян и, указывая им всем на герцога, заявил:
— Господа, вот мой дядя, единственный человек на свете, которому я должен быть признательным: ведь это ему я обязан своей жизнью и короной. Он собирается вернуться к себе домой, тогда как я намерен поехать в Турень; он настолько велик, что я не могу предложить ему ничего, достойного его; однако я приказываю вам устроить в его честь всеобщий крестный ход, во время которого вы будете молиться за него, за меня и за благополучие королевства. Он мой отец и спаситель, и, хотя Господу это ведомо, я хочу, чтобы вы еще раз напомнили ему об этом в ваших молитвах; вы не можете сделать для герцога больше, чем должны ему, я же обязан ему стольким, что никогда не смогу воздать ему должное в полной мере!
Добрый герцог был приведен в полное замешательство подобным выражением признательности.
Крестный ход действительно был устроен и состоялся 23 и 24 сентября, а затем король отправился в путь. Добрый герцог провожал своего воспитанника вплоть до пределов города; короля, казалось, настолько глубоко печалила предстоящая разлука, что в эту минуту он готов был отложить свой отъезд; наконец он решился попрощаться с герцогом, но при этом из глаз его лились потоки слез.
Через шесть дней в свой черед отбыл герцог Бургундский — заласканный, задаренный, измученный, а главное, обманутый, хотя никаких доказательств этому у него не было, если не считать собственной убежденности, однако король проделывал все это столь ловко, что придраться было не к чему.
Отъехав на три льё от Парижа, Филипп увидел, что его поспешно догоняет какой-то крайне взволнованный человек: это был комендант Бастилии, внезапно вспомнивший о приказе, который за шесть дней до того дал ему король, а именно вручить герцогу Бургундскому ключи от крепости, дабы он мог разместить в ней такой гарнизон, какой ему потребуется; бедняга умолял доброго герцога не говорить королю о том, что отданный им приказ исполнен с таким опозданием, ибо, если король узнает об этом упущении, для него, коменданта, это обернется страшной бедой.
Что на это скажешь? Филипп успокоил коменданта, ободрил его, щедро одарил и отправил назад вместе с ключами.
Что же касается графа де Шароле, то он вознамерился совершить паломничество в Бургундию, в которой он родился, герцогом которой ему предстояло стать и которую он с самого детства ни разу не посещал. После этого путешествия он снова присоединился к королю, находившемуся в Туре.
Там его обласкали еще больше, чем это случилось со старым герцогом!
Однажды, когда граф де Шароле отправился на охоту, устроенную герцогом Менским, тот вернулся в замок один:граф пропал.
И тогда король впал в необычайный гнев; никогда прежде его не видели столь беспокойным и столь возбужденным; он велел бить в колокола во всех деревнях, зажечь фонари на всех колокольнях, отправил во все стороны разведывателей; каждая минута, которая протекала без известий, усиливала его тревогу; он изгрыз набалдашник трости, которая была у него в руках, и поклялся ни пить, ни есть до тех пор, пока не узнает, что случилось с его кузеном.
Наконец, в одиннадцать часов вечера его вывел из тревожного ожидания граф де Крев-Кёр, доставивший ему письмо от графа де Шароле.
Граф действительно заблудился, но ему удалось найти хорошее пристанище, и он извещал в своем письме, что вернется лишь на следующий день.
Эти сцены были настолько прекрасно сыграны королем-актером, что невозможно было понять: притворство это или правда.
Наконец, представилась возможность внести охлаждение между графом и его отцом; король, как нетрудно понять, не собирался ее упустить.
VI. ЛИС НАЧИНАЕТ ПОЕДАТЬ КУР
Мы уже говорили, что в Англии Белая Роза Йорков взяла верх над Алой Розой Ланкастеров. Это случилось в ходе битвы при Таутоне.
Англичане тогда как следует отомстили за нас, поубивав друг друга! Никогда — ни после Креси, ни после Пуатье, ни после Азенкура — на обагренной кровью земле не оставалось столько французов, сколько осталось англичан на поле битвы при Таутоне! Когда подсчитали мертвых, их оказалось тридцать шесть тысяч семьсот семьдесят шесть.