Епископ закрыл суды.
Как раз в это время Людовик XI решил произвести отвлекающий маневр. Никогда еще угнетенный, ограбленный и разоренный народ не был в большей степени расположен к бунту.
Примерно в это самое время некий человек, обладавший несомненным благородством происхождения, но сомнительной храбростью, записался в гильдию кузнецов: это была важнейшая в городе гильдия.
Кузнецы, особенно в тот момент, когда им безусловно предстояло обменяться серьезными ударами с противником, были в восторге от того, что во главе их гильдии встал дворянин, в гербе которого были три французские геральдические лилии.
Рес собрал и привлек на свою сторону несколько священников, добившись от них, что они будут проводить богослужения под открытым небом: ведь церкви, как мы уже говорили, были закрыты.
С богослужениями вопрос был решен; оставалось наладить правосудие.
Однажды утром кузнецы забастовали.
— Почему вы бастуете? — спросили у них эшевены.
— Мы бастуем и будем бастовать, — отвечали кузнецы, — пока эшевены не восстановят суды.
— Пусть гильдии поручатся за нашу безнаказанность, — заявили эшевены, — и мы восстановим суды.
Из тридцати двух гильдий тридцать поручились за их безнаказанность.
Рес предложил также наложить секвестр на собственность епископа.
Пример тому подал король Франции: как раз в 1465 году Людовик XI присвоил себе собственность духовенства.
Четвертого августа король известил своих добрых друзей из Льежа, что по милости Божьей он наголову разбил графа де Шароле в сражении при Монлери.
Новость привез некий Ренар, которого ради этого король посвятил в рыцари, и метр Петрус Жодии, профессор гражданского права.
Всеобщий восторг, охвативший льежцев, был настолько велик, что они вооружились и вышли из стен города, вознамерившись сжечь какую-то из деревень в Лимбурге.
Затем, полагая себя непобедимыми, поскольку победу одержал король, они отправили в Брюссель вызов старому герцогу.
Это было объявление войны, которую предстояло вести огнем и мечом.
— Спасибо, храбрецы, — сказали им посланцы Людовика XI. — Вернувшись к королю, мы скажем ему, что вы из тех, кто обещает мало, зато делает много.
Людовик XI добился своей цели: льежцы восстали, однако это случилось в то время, когда он не мог оказать им помощь.
Обычно Динан следовал примеру Льежа; на этот раз он его опередил.
У Динана был враг по ту сторону Мааса; оба города- соперника смотрели друг на друга бешеным взором, словно Белград и Землин по обе стороны Дуная.
Городом-врагом был Бувинь, настоящий бургундский город, беззастенчиво копировавший промысел Динана, то есть делавший в отношении медной посуды то же самое, что бельгийские книгоиздатели уже столь давно делают в отношении нашей литературы.
В 1321 году, горя желанием видеть, что происходит у соседа, Бувинь построил свою башню Крев-Кёр.
Динан не пожелал оставаться в долгу и возвел свою башню Монторгей.
При виде того, что Динан взбунтовался, Бувинь принялся устанавливать в Маасе сваи, чтобы облегчить переход через реку графу де Шароле, когда он там появится.
Жители Динана, получив известие о разгроме Людовиком XI графа де Шароле при Монлери — а именно так, напомним, была преподнесена эта новость, — вышли из города, имея во главе одного из тех балагуров, какие всегда найдутся в любом трудовом городе; этот человек, которого звали Конар Певец, притащил чучело с гербом графа де Шароле и приготовился повесить его на крест святого Андрея, то есть крест Бургундии; затем, дергая коровий колокольчик, привязанный к шее чучела, он принялся кричать:
— Эй, разбойники! Разве вы не слышите, что ваш граф де Шароле вас зовет? Что же вы не идете? Как видите, король приказал его повесить. Правда, вам-то это должно быть безразлично, ведь это не ваш герцог, а всего лишь сын священника, несчастный бастард нашего епископа Гейнсберга.
Со своей стороны жители Бувиня изготовили чучело Людовика XI с веревкой на шее и запустили его из большой бомбарды в сторону Динана.
Между тем выяснилась правда относительно битвы при Монлери; стало известно, что ее никто не выиграл, что король находится в Париже и что граф вместе с принцами осаждает этот город.
Льеж и Динан были охвачены великим страхом; все громко призывали к миру; чтобы просить его у герцога, оба города направили депутатов в Брюссель.
Тринадцатого ноября до Динана дошла весть, что граф де Шароле погрузил свою артиллерию на суда в Мезьере, чтобы спустить ее вниз по Маасу. И тогда Динан призвал на помощь Льеж.
Злые слова были произнесены: графа назвали б а с т а р - дом и сыном священника; эти слова обдали грязью лицо его матери; суровая и благочестивая португалка, в чьих жилах текла кровь Ланкастеров, поклялась, что, даже если ей придется ради этого отдать все, что у нее есть, она разрушит дерзкий город. Граф не был бастардом, но был внуком бастарда: граф, сын основателя ордена Золотого Руна и сам в будущем его великий магистр, не мог быть даже простым мальтийским рыцарем.
Старый Филипп, со своей стороны, распаляемый герцогиней, направил Карлу письмо с требованием вернуться из Франции, угрожая сыну отцовским гневом, если тот не поспешит сделать это как можно скорее.
Однако слово «бастард» разнеслось далеко: под стенами Парижа граф был уязвлен им в самое сердце и пришел в такую ярость, что ни отцу, ни матери не надо было побуждать его действовать.
Молодой принц желал тотчас же обрушиться на Динан, однако его советники — а они у него еще были, и, пока отец был жив, он к ним прислушивался — так вот, его советники разъяснили ему, что сначала надо покончить с Льежем. Когда Льеж окажется взят, уничтожен или усмирен, можно будет вволю позабавиться с Динаном, как кошка с мышью.
Переговоры с Льежем уже шли, однако одно обстоятельство мешало их завершению: Льеж не хотел бросать Динан на произвол судьбы, тогда как граф, напротив, готов был пойти на уступки Льежу, если бы тот отдал Динан в его руки.
Двадцать девятого ноября, под грохот шагов бургундской армии, Льеж снова пообещал Динану оказать ему помощь.
Что же касается жителей Динана, то у них от ужаса помутился разум; они ждали подкрепления из Льежа, но оно не приходило.
Дело в том, что торговая верхушка Льежа, как это свойственно торговым верхушкам любых стран, жаждала мира во что бы то ни стало, даже ценой чести.
Именитые горожане получили полномочия, чтобы направиться на встречу с графом.
В их руки вверили судьбу Динана.
— Будьте покойны! — ответили они.
Несомненно, советники графа — такие, как Ролен, Эмберкур, Югоне, Каронделе, — долго уговаривали и увещевали Карла Грозного, ибо депутаты, которые дрожали от страха, когда их должны были провести к графу, нашли его спокойным и чуть ли не любезным.
Граф пригласил их отобедать, а затем, на десерт, повел их поглядеть на его армию: в ней было двадцать восемь тысяч всадников, покрытых золотом, серебром, железом, не говоря уж о пехотинцах.
Побледневшие депутаты переглядывались, готовые вот-вот упасть на колени и признать себя побежденными.
Герцог улыбнулся.
— Прежде я всегда был милостив по отношению к льежцам, — произнес он, — и, когда мир будет подписан, снова буду милостив. Однако, поскольку вы говорили, что все мои солдаты были убиты во Франции, мне захотелось показать вам тех, что остались.
После этого смотра депутатам ничего не оставалось, как подписать мир, что они и сделали. Договор этот назвали «жалким Льежским миром», и он вполне заслужил такое название.
Льеж должен был принести публичное покаяние и построить часовню в знак вечной памяти о своем раскаянии и повиновении; Льеж навсегда признал герцога и его прямых наследников капитаном города — другими словами, он вручил им меч сеньора; Льеж отказался от верховной юрисдикции над своими соседями, а епископский двор лишился кольцаистолба правосудия; Льеж обязался выплатить герцогу триста девяносто тысяч флоринов, а графу — сто девяносто тысяч; Льеж отказался от союза с королем Людовиком XI и отдал его грамоты и договора; городу было запрещено укреплять границы Льежского округа, и прежде всего со стороны Эно; герцог получил право переправляться через Маас туда и обратно, когда ему будет угодно, и при каждом переходе в ту или другую сторону ему должны были поставлять съестные припасы.
Посредством этого устанавливался мир между герцогом и всем Льежским округом, за исключением Ди на на; между графом и всем Льежским округом, за исключением Динана.
Это исключение предвещало Динану печальное будущее.
Договор был подписан на этих условиях, однако оставалось самое трудное: добиться его признания льежцами.
В числе именитых горожан, подписавших договор, был один славный буржуа, весьма любимый народом, по имени Жиль де Мец; он являлся давним другом короля Карла VII, был посвящен в рыцари Людовиком XI и первым подал сигнал к выступлению против епископа. И вот теперь он взялся объявить новость своим согражданам.
Он подготовил свою небольшую речь заранее.
— Мир заключен, — заявил он. — Мы не выдаем герцогу никого, лишь кое-кто отлучится на недолгое время; я отправлюсь вместе с ними, и не вернуться мне никогда, если не вернутся они!
— А Динан? А Динан? — воскликнули все вокруг.
— Динан мог бы получить мир, — ответил Жиль де Мец, — однако это он его не хочет.
Ложь была очевидной, и потому раздался общий крик:
— Ах ты, предатель!.. Ах ты, христопродавец!..
Все набросились на Жиля де Меца и потащили его к капитану города, пока еще исполнявшему свои обязанности.
Тот же, перед лицом народного гнева, не мог сделать ничего другого, кроме как приговорить Жиля де Меца к смерти.
Жиль де Мец не ожидал подобного вознаграждения за свои труды.
— Добрые люди, — произнес он, обращаясь к присутствующим, — не убивайте меня! Оставьте мне жизнь, хоть в монастыре, хоть в тюрьме. Я дам каждой из гильдий по сто рейнских флоринов.