вам в этом, и не только вам, но еще и вашему сыну, и не только вашему сыну, но еще и вашей дочери. Я выдам за вас и вашего сына двух своих племянниц из Савойского дома, а ваша дочь выйдет замуж за их брата. Но это еще не все: вам достанется наследство моего дяди, графа д'Э. Вдобавок, вы получите Гиз. А кроме того, вы станете губернатором Руана.
На этот раз Сен-Поль уступил.
После того как король заполучил Сен-Поля, ему нужно было заполучить герцога и бастарда Бурбонского.
Король давал, но он прекрасно умел и отнимать!
Он сделал бастарда адмиралом Франции и выдал за него одну из своих незаконнорожденных дочерей. Ни один бастард не может желать большего.
Эти Бурбоны обладали чрезвычайно беспокойным характером, но они не шли ни в какое сравнение со своими потомками, в жилах которых текла еще и кровь д'Альбре, Фуа и Гонзага; в гербе этих Бурбонов пока что не было достославного поднятого меча коннетабля и честолюбивого девиза: «Penetrabit!»[14] Правда, там уже было изречение Людовика II, построившего знаменитую башню замка Бурбон-л'Аршамбо: «Кто бы ни брюзжал, такова моя воля».
Главное, Иоанн Бурбонский не имел детей, о будущем которых ему следовало бы печься; вот если бы он их имел, это заставило бы его задуматься.
Впрочем, держава герцога Бурбонского была создана из кусочков и лоскутков: его герцогство, сметанное на живую нитку, включало Берри, Овернь, Божоле, Форе, Солонь, Орлеане, Веле, Виваре, Лимузен, Перигор, Керси и Руэрг. Король отдал ему треть королевства, но между всеми этими провинциями не было никакой связи; какой-нибудь одной провинции, вроде Бретани и Нормандии, следовало опасаться куда больше, ведь это были не просто провинции, а целые народы!
Напротив, герцогство Бурбонское, каким его создал король, не обладало никакой внутренней сплоченностью, и можно было заставить сражаться Берри против Бур- бонне, Солонь против Оверни, Лимузен против Форе.
Король, однако, еще не был достаточно богат, чтобы подкупить Орлеанский и Анжуйский дома.
Он рассорил их, женив сына Дюнуа на своей третьей племяннице и сделав старого бастарда председателем знаменитой комиссии Тридцати шести.
Что же касается Иоанна Калабрийского, то у него в это время появились виды на Испанию: каталонцы предложили ему арагонский трон.
Людовик XI послал ему двадцать тысяч экю и предложил еще сто тысяч за то, чтобы он отправился к герцогу Бретонскому и потребовал выдать королю его брата, герцога Беррийского.
Короля весьма тревожила еще и Бастилия; он не желал ссориться с Шарлем де Мелёном, пока Бастилия находилась в руках его отца; но случилось так, что однажды, в конце мая 1466 года, метр Жан Ле Прево, нотариус и секретарь короля, «хитроумным способом вошел внутрь Сент-Антуанской бастилии и выдворил оттуда ее коменданта».[15]
Что представлял собой этот «хитроумный способ»? Хронист ничего про это не говорит.
Зато теперь король мог позволить себе поссориться с Шарлем де Мелёном, отстранить его от всех занимаемых должностей и посадить в тюрьму.
О! Король начал дышать свободно!
Сен-Поль был у него коннетаблем, герцог Бурбонский — наместником, герцог Бретонский — тюремщиком, Дюнуа — председателем комиссии Тридцати шести, а герцог Калабрийский — королевским судебным приставом. При таком положении он мог не обращать никакого внимания на графа де Шароле и держать пари, что тот не посмеет возобновить войну Общественного блага.
До графа де Шароле эти новости доходили одна за другой, разъяряя его. Мы уже видели, на что обрушилась эта ярость: на несчастный город Динан.
И тогда он собрал в Брюгге нечто вроде съезда, чтобы обсудить, какими средствами можно бороться с королем Франции.
Там собрались посланцы от герцога Бретонского, герцога Беррийского, герцога Калабрийского, герцога Бур- бонского и коннетабля.
Но с какой целью приехали туда эти трое последних? Представлять своих господ или шпионить за графом?
У врагов короля была надежда нанести ему удар с помощью Савойи. Старый герцог умер, и теперь правил его сын Амедей IX. Он был женат на Иоланде Французской, сестре короля; она ненавидела брата и сделалась настоящей савояркой: из двух возможных союзников, Бургундии и Франции, она посоветовала мужу выбрать Бургундию.
Так обстояли дела, когда у Филиппа Доброго внезапно случился новый сильнейший приступ апоплексии.
Граф де Шароле находился в это время в Генте. Тотчас же извещенный курьером, он прибыл в Брюгге 15 июня 1466 года, около полудня.
Спрыгнув с лошади, он поспешно направился в покои герцога.
Умирающий лежал неподвижно и почти без сознания.
Граф бросился на колени возле его ложа, рыдая и восклицая:
— Отец, дайте мне ваше благословение и, если я вас обидел, простите меня!
У изголовья герцога находился его исповедник.
— Ваше высочество, — произнес он, — если у вас осталось еще хоть какое-нибудь сознание, если вы слышите мольбу вашего сына, проявите это каким-нибудь знаком.
И тогда умирающий сделал усилие, направил взгляд на графа и, казалось, чуть-чуть сжал его руку. Это было все, чего добился от него граф.
В тот же вечер, между девятью и десятью часами, Филипп Добрый испустил последний вздох.
Смерть старого герцога, хотя все ее предвидели, казалось, превратила графа в безумца. Чудилось, что этот человек неукротимых страстей хочет одержать победу над всем, даже над смертью! Он бросился на ложе, ломая руки и рыдая от отчаяния. Ничто не могло успокоить его, кроме самой скорби, иссякавшей от своей чрезмерности. В течение нескольких дней он не мог сдержать рыданий, встретившись с каким-нибудь слугой своего отца.
Похороны состоялись в воскресенье, 21 июня. Они были невероятно пышными.
Филипп Добрый оставил сыну несметные богатства, на которые тот даже не рассчитывал.
Старый герцог прожил семьдесят два года, а правил ровно полвека. Он был женат трижды: в первый раз на Мишель Французской, дочери короля Карла VII; во второй раз на Бонне д'Артуа, дочери графа д'Э; в третий раз на Изабелле Португальской, от которой у него было трое детей: Иодок и Антуан, умершие в младенчестве, и герцог Карл, который стал его наследником и в лице которого предстояло угаснуть мужской линии второго Бургундского дома.
XIII. ВВОЗНАЯ ПОШЛИНА
Со смертью старого герцога его преемник приобрел не только, как мы уже говорили, несметные богатства, но еще и то, чего он ждал с куда большим нетерпением, чем все сокровища земли, — возможность свободно и в полной мере осуществлять собственную волю.
Да, уже год или два Филипп Добрый был не более чем призрак, однако порой случалось так, что этот призрак вставал между сыном и целью, которую преследовал молодой принц.
Так что теперь Карл Грозный намеревался объединить в неразрывное целое два слова: «хотеть» и «мочь».
Его главным врагом, настоящим врагом, единственным, кого ему на самом деле следовало опасаться, был король Франции, Людовик Хитрый.
Из них двоих он, на беду Карла, получил более верное прозвище.
И действительно, какие подвиги совершил к этому времени Карл Грозный, чтобы заслужить подобное прозвище? Подростком он участвовал в битве при Гавере против гентцев, позднее командовал стычкой при Мон- лери: ведь сражение при Монлери было не более чем стычкой. Наконец, он устроил уничтожение Динана ... О! Вот тут спорить не приходилось: это было уничтожение во всех его видах; ничто не было упущено: ни пожар, ни грабеж, ни резня, и мертвецы, с высоты своих виселиц, могли видеть, как убивают живых.
Впрочем, в ту эпоху, когда французский язык еще только возникал, прозвище «Карл Грозный», возможно, не означало «Карл Отважный»: возможно, оно воспринималось как «Карл Жестокий».
И в этом отношении новый герцог вполне заслужил свое прозвище.
Однако, прежде чем в самом деле обратить взор на короля Франции, герцогу Карлу необходимо было исполнить нечто вроде сеньориальной обязанности: он должен был совершить торжественный въезд в свой добрый город Гент.
В какой-то из библиотек Фландрии, точно не помню, хранится история ста двадцати восстаний вернейшего города Гента.
Город Гент был добрым настолько же, насколько он был верным.
Но почему он должен был быть добрым и верным по отношению к тем, кто вел себя с ним жестоко и вероломно?
Новый герцог полагал, что гентцы чрезвычайно его любят. Как-то раз, когда он в присутствии отца похвалялся этой любовью, тот покачал головой и промолвил:
— Гентцы всегда любят сына своего сеньора, но своего сеньора не любят никогда!
И потому совет при молодом герцоге, состоявший из осмотрительных людей, чьи имена нам уже несколько раз случалось упомянуть, не позволил, чтобы новый государь совершил торжественный въезд в свой добрый город, пока не будет уверенности в умонастроении его жителей.
Они думали достичь этой цели, расспросив депутатов, отправленных гентцами поздравить герцога Карла.
Однако уже и в те времена политики совершали ту же самую ошибку, какая позднее погубила столько политических деятелей: об умонастроении простого народа они расспрашивали богачей.
Богатые, пребывая в довольстве, всегда полагают, что бедные тоже довольны жизнью.
Депутаты, посланные Гентом, были избраны из числа именитых горожан; эти люди находились в милости у бургундских властей и, занимая место на вершине общественной лестницы, не ведали о том, что происходит на ее нижних ступенях. И потому они заверили герцогский совет, что его высочество Карл исполнит чаяния своего доброго города, навестив его жителей.
Но более всего эти славные богачи, эти милые именитые горожане советовали не отменять ни под каким предлогом ввозную пошлину на продовольствие, ибо это сделало бы гентцев более спесивыми.
Что же это была за ввозная пошлина, от отмены которой следовало воздержаться?
Сейчас, дорогие читатели, мы вам это объясним.