И в ту минуту, когда гонец герцога уже вставлял ногу в стремя, он получил приказ не ехать.
XVI. ИСКУПИТЕЛЬНАЯ ЖЕРТВА
Пока герцог отдавал приказ, отменял его и пребывал в нерешительности, под мрачными сводами замка, где был заперт Людовик XI, происходила сцена совершенно иного рода.
Людовик XI был чрезвычайно суеверен; он верил в астрологические предсказания судьбы человека, в сочетания звезд, во влияние планет и, как мы уже сказали, держал при себе астролога Галеотти.
Этот астролог был если и не глубоким ученым, то, по крайней мере, весьма знающим человеком, который в течение долгого времени жил при дворе венгерского короля Матвея Корвина. Когда Людовик XI обратился к нему за советом по поводу своего желания отправиться к герцогу, Галеотти одобрил этот замысел.
Искренне ли он это сделал? Или его привлекли на свою сторону враги короля, чтобы он дал ему такой совет? Утверждать это нельзя, но факт состоит в том, что совет этот был дан.
Король, который, отправляясь в Перонну, полагал, что он совершает нечто крайне хитроумное, но теперь, когда дела приняли такой оборот, догадался, что он совершил глупость, был не прочь обрушить на кого-нибудь свой гнев и возложить вину за собственное легкомыслие на астролога.
Мы уже говорили, что король привез с собой свой личный двор и что этот личный двор состоял из Тристана, его главного прево, Оливье Ле Дена, его брадобрея, и Галеотти, его астролога.
Хотя и находясь на положении пленника, Людовик пожелал убедиться, что он не перестал быть королем и может доставить себе удовольствие, приказав повесить Галеотти; он призвал Тристана и спросил его, настроен ли тот по-прежнему повиноваться ему. Тристан ответил, что место и обстоятельства никак на это не влияют, что король Франции, узник он или нет, всегда остается королем Франции и пока в нем, Тристане, останется хоть дуновение жизни, он будет повиноваться королю, причем делая это в тюрьме точно так же, как и в любом другом месте.
Это было все, что хотел услышать Людовик XI.
И тогда он пояснил Тристану, о чем идет речь.
Тристан испытывал к астрологу ту естественную ненависть, то инстинктивное отвращение, какие материальная сила питает к разуму, а зверство — к духовности; он всегда радовался возможности повесить кого-нибудь, но был особенно обрадован тому, что его жертвой окажется Галеотти.
Так что он предложил королю тотчас же приступить к делу; однако Людовик XI, при всей своей готовности отомстить астрологу, хотел укрепиться в принятом решении, в последний раз побеседовав с Галеотти.
При этом было условлено, что, если в ту минуту, когда астролог будет уходить от него, король крикнет: «Идите! Над нами есть Бог!» — это будет означать: «Друг Тристан, вот человек, которым ты властен располагать и с которым ты можешь делать все что тебе угодно».
Если же, напротив, — а такое было возможно, — астрологу удастся оправдаться и король простится с ним, сказав: «Идите с миром, отец мой!» — Тристан не должен будет тронуть даже волосок на его голове.
Однако этот последний случай представлялся маловероятным, настолько маловероятным, что, дабы не терять время даром, главный прево призвал двух своих подручных, Птит-Андре и Труазешеля, и велел им вбить в балку крюк, а к крюку привязать веревку.
Подручные были заняты этим делом, когда Галеотти проходил мимо них, направляясь к королю.
Астролог бросил лишь короткий взгляд на этих людей и их начальника, который с вниманием, свидетельствовавшем о его глубоком интересе к происходящему, наблюдал за их действиями; однако этого взгляда ему было достаточно, чтобы прийти к убеждению, что готовится какая-то казнь, а поскольку его совесть, вероятно, была не вполне чиста в отношении поездки в Перонну, он ощутил нечто вроде дрожи, пробежавшей по его жилам.
Взор короля никак не способен был успокоить астролога.
И в самом деле, король разразился упреками, а Галеотти, вероятно, не нашел достаточно убедительных оправданий, ибо Тристан, приложивший ухо к двери, услышал, как король крайне гневно воскликнул:
— Уходите, господин колдун, господин маг, господин шарлатан! И помните, что над нами есть Бог!
Тристан подал знак своим подручным: теперь астролог находился в их власти.
Однако внезапно король передумал и, будучи по природе насмешником, не захотел отправлять астролога на виселицу, не поглумившись над ним напоследок.
И он велел Галеотти вернуться.
— Минуту, — обращаясь к нему, промолвил король, — последний вопрос.
— Задавайте, государь, — поклонившись, произнес астролог.
— Только хорошенько подумай, прежде чем ответить, ибо, возможно, по сути этот вопрос куда важнее, чем кажется на первый взгляд.
— Я внемлю, государь.
— Можешь ли ты с помощью своей так называемой науки предсказать час собственной смерти?
Галеотти не надо было долго думать, чтобы понять, в чем дело.
— Государь, — ответил он, — я могу сделать это, лишь поставив его в связь с последним часом другого человека.
— Объясни-ка получше, — промолвил король.
— Что ж, государь, — произнес Галеотти, — вот все, что я могу с определенностью сказать о своей кончине: она опередит на сутки кончину вашего величества.
Людовик XI с испуганным видом взглянул на астролога, однако тот оставался невозмутим и, что бы король ему ни говорил, не вышел из своей роли, в соответствии с которой ему поручалось возвестить небесам или аду о том, что туда прибудет душа Людовика XI, задержавшись лишь на сутки после его собственной души.
В итоге, когда отворились двери королевских покоев, Тристан увидел, что король, вместо того чтобы с гневом выпроваживать астролога, дружески держал его за плечо и, провожая его до конца коридора, непрестанно повторял:
— Идите с миром, отец мой, идите с миром!
И Тристан со своим крюком и своей веревкой остался ни при чем.
В то самое время, когда астролог выходил из покоев короля, герцог въезжал по подъемному мосту в замок. Он принял решение: короля не следует убивать и не следует держать его в заточении; помимо того, что это явилось бы нарушением данного слова и запятнало бы орден Золотого Руна, это было бы еще и неверной политикой. Лучше было ослабить его и ограничить его власть.
Когда Людовик XI увидел герцога, к нему вернулась его уверенность в себе: он знал все преимущества, какими обладает человек, умеющий сдерживаться, над человеком вспыльчивым, и по первым же словам Карла ощутил, насколько тот взволнован.
И действительно, голос герцога дрожал от гнева.
«Внешне, — говорит Коммин, — он был сдержан, однако его выдавали жесты и голос».[17]
— Брат мой, — ласково промолвил король, — в безопасности ли я в вашем доме и в ваших владениях?
— Разумеется, государь, — отвечал герцог, — причем до такой степени в безопасности, что если бы я увидел летящую в вашу сторону арбалетную стрелу, то встал бы перед вами, чтобы уберечь вас. Однако речь идет о том, чтобы подписать договор, предложенный вам моим советом.
— Надеюсь, мне будет позволено его обсудить, — произнес король.
— Кроме того, — продолжал герцог, не подкрепляя, но и не разрушая надежд короля относительно возможности обсуждения, — не соблаговолите ли вы поехать вместе со мной в Льеж, чтобы помочь мне покарать предавших меня льежцев?
— Клянусь Пасхой Христовой! — отвечал король. — Однако давайте вначале обсудим и клятвой утвердим договор; затем я поеду с вами в Льеж, взяв с собой столько людей, сколько вам будет угодно.
Герцог удалился и уступил место своим советникам.
Однако советники имели наказ. Пока Людовик XI обсуждал статьи договора, ему позволяли это делать, но в ответ на все его возражения бургундские уполномоченные невозмутимо говорили: «Так надо ... Этого желает его высочество».
Пусть те, кто пожелает узнать, что именно лоскут за лоскутом отрывали от владений короля Франции 14 октября 1468 года, прочтут ряд ордонансов, датированных этим числом и заполняющих тридцать семь страниц ин-фолио. Любознательные читатели найдут этот документ в Национальной библиотеке («Ордонансы», XVII, 126-161).
Король подписал отказ от всего, что до тех пор было предметом спора с герцогами Бургундскими.
Он отдавал брату уже не Нормандию, которую, вне всякого сомнения, Карл приберегал для своего шурина Эдуарда, а Бри, что приближало Бургундию на расстояние десяти льё от Парижа.
Соблюдать заключенный мир стороны поклялись на частице истинного креста Христова, которую извлекли из королевских сундуков; некогда она принадлежала Карлу Великому и хранилась в церкви Сен-Ло в Анже. Эту реликвию король считал самой святой из всех реликвий и был убежден — по крайней мере, он так говорил, — что тот, кто нарушит клятву, данную на этом священном обломке, непременно умрет в том самом году, когда клятва была нарушена.
Людовик XI написал два письма Даммартену, и, благодаря этим письмам, можно восполнить недостаток подробностей, рисующих давление, которому он подвергался.
Мы уже говорили, что одним из предметов беспокойства герцога Бургундского, а скорее, единственным предметом его беспокойства был Даммартен со своей армией.
Первое письмо датировано 9 октября, то есть днем прибытия короля в Перонну; однако два обстоятельства, связанные с содержанием этого письма, доказывают, что оно было написано не 9-го, а либо вечером 14-го, либо утром 15-го. В самом деле, в этом письме Людовик XI дает Даммартену приказ распустить армию, а затем добавляет, что льежцы захватили в Тонгре своего епископа и что подписан мирный договор.
Но дело в том, что как раз 9-го, то есть в тот самый день, когда король якобы посылает письмо из Перонны, льежцы захватывают в Тонгре своего епископа; а поскольку в те времена электрический телеграф еще не был изобретен, король не мог знать 9-го, находясь в Перонне, что происходило в тот день в Тонгре.
Точно так же Людовик XI не мог 9-го объявить Даммартену, что договор подписан, ибо подписание договора состоялось лишь 14-го.