Так что это письмо, которое, по всей вероятности, было продиктовано королю, могло быть написано, как мы уже говорили, либо вечером 14-го, либо утром 15-го.[18]
Второе письмо написано в том же самом духе и содержит лишь распоряжение направить армию к Пиренеям.
Но, к несчастью, один из латников герцога Бургундского охранял королевского гонца, не спуская с него глаз, так что старый лис Даммартен не был обманут этой комедией и прямо ответил герцогу Бургундскому: «Если вы не отпустите короля, все королевство отправится за ним!»
Узнав, что все завершилось, Париж испытал огромное удовлетворение. Сколь ни мала была любовь людей к Людовику XI, они все же предпочитали видеть его живым, а не мертвым, свободным, а не пленником и, главное, ставшим пленником или умершим подобным образом.
Уже на следующий день оба государя выехали в Льеж. При Людовике XI находились его шотландцы и триста солдат, присланных ему Даммартеном.
Когда льежцам сообщили, что против них выступил король Франции, они не желали этому верить: как, король Франции, их друг, более того, их сообщник?!
В Льеже, как известно, уже не было более ни стен, ни ворот, ни рвов, но, ценой жертв, продав все, вплоть до церковных украшений, льежцы соорудили нечто вроде оборонительного вала.
Обрекая себя на смерть, точно республиканцы древности, они выставили четыре тысячи воинов против сорока тысяч. То ли питая последнюю надежду, то ли желая пристыдить того, кто их предал, они шли в атаку, выкрикивая: «Да здравствует король!»
Король вышел вперед и крикнул:
— Да здравствует Бургундия!
Этим он отрекся не только от льежцев, но и от Франции. В случае нужды он отрекся бы и от Бога.
Это был не тот человек, которого можно было опасаться увидеть гибнущим от переизбытка гордости и надменности, и потому он имел привычку говаривать в дружеском кругу:
— Когда впереди скачет гордость, позор и урон идут недалеко позади.
Вести правильный бой против этой кучки людей не соизволили: каждый пошел в атаку как хотел, не следуя за своим знаменем; все спешили попасть в город, чтобы начать грабить. Это было все равно, что выкопать из земли труп, надеясь, что его похоронили вместе с драгоценностями!
Видя этот беспорядок, льежцы вышли через проломы в стенах, напали на бургундцев и устроили им страшную резню.
И тогда стало понятно, что с этими доведенными до отчаяния людьми следует считаться.
Сир д'Эмберкур был ранен, а сир де Саржин убит. Вся армия герцога выступила против Льежа и расположилась в одном из его предместий. Король и французы расквартировались на большом хуторе в некотором удалении от города.
Никто не боялся вылазки льежцев. Разве могли эти умирающие предпринять подобную попытку?
Около полуночи прозвучала тревога: лагерь подвергся нападению.
И кто же на него напал? Неужели жители города? Это было бы невероятно! Нет, в атаку пошли шестьсот человек из Франшимона, все как один лесорубы и угольщики. Эти шестьсот человек, а по другим сведениям, их было триста, ринулись на лагерь и атаковали сорок тысяч человек под командованием короля и герцога!
Если бы, вместо того чтобы идти в атаку с громким гиканьем, о чем сообщают хронисты, они атаковали бы короля и герцога бесшумно, кто знает, чем бы это кончилось?
Герцог проснулся первым, соскочил с постели и вооружился. Выйдя наружу, он обнаружил, что одни кричат «Да здравствует Бургундия!», а другие — «Да здравствует король!». Со всех сторон его окружали враги.
Хозяин дома, где расположился герцог, и хозяин хутора, где остановился король, послужили проводниками этим угольщикам, которые, не ведая, кто такие Леонид и его триста спартанцев, бросились на бургундский лагерь точно так же, как некогда спартанцы бросились на лагерь персов.
Жилище короля подверглось нападению одновременно с жилищем герцога, однако первое из них имело лучшую охрану, чем второе. Шотландские лучники сосредоточились у ворот хутора и обстреливали как франшимонцев, напавших на короля, так и бургундцев, пришедших его защищать.
Когда франшимонцы были отбиты, у города не осталось более никакой надежды; те его жители, кто хотел спасти свою жизнь и укрыться в безопасном месте, были уведомлены, что они могут покинуть город в течение ночи. Ничего не было проще: новый оборонительный вал, еще не завершенный, был открыт со всех сторон.
Время поджимало: герцог решил начать приступ на следующий день.
Когда королю стало известно об этом решении, он сделал все возможное, чтобы помешать его исполнению. По его словам, не следовало рисковать, вступая в бой с обреченными людьми, которые своей ночной атакой доказали, на что они способны; через два дня они сами сдадутся на милость победителя.
— Что ж! Если король боится, — заявил герцог, — пусть бежит в Намюр.
Король остался.
Жители Льежа не могли представить себе, что на них нападут в этот день: было воскресенье. Они бодрствовали уже целую неделю и умирали от усталости.
В назначенный час бургундская армия двинулась на оборонительные укрепления; разделившись на две колонны, она атаковала город с двух противоположных концов.
Однако, к великому удивлению командиров и солдат, подступы к городу никто не защищал: был час трапезы и все обедали.
«Во всех домах мы нашли накрытые столы»[19], — говорит Коммин.
К полудню город уже был взят и разграблен.
Король к этому времени тоже расположился обедать.
К нему приехал герцог.
— Так что будем делать с Льежем, государь? — спросил он.
Нам не хотелось бы сопоставлять с кем-либо короля Людовика и в еще меньшей степени жителей Льежа, но это было то же самое, как если бы Макера спросили: «Так что будем делать с Бертраном?»
Ответ был достоин Людовика XI. Послушайте его и оцените.
— Перед дворцом моего отца, — сказал он, — росло большое дерево, на котором вороны свили себе гнезда; вороны ему досаждали, и он приказал разрушить эти гнезда, причем такое повторялось дважды. Через год, когда вороны опять взялись за свое, отец приказал выкорчевать дерево, и с тех пор вороны больше не мешали ему спать.
Под воронами подразумевались льежцы, под деревом — Льеж.
И Льеж был уничтожен с корнем.
В первый день убили всего лишь двести человек, но три дня спустя убивали и топили уже изо всех сил.
Один писатель, Монстерус, сообщает, что всего было убито сорок тысяч мужчин и утоплено двенадцать тысяч женщин и детей. Сократим это число вдвое, то есть до двадцати шести тысяч человек: тринадцать тысяч оставим на совести короля и тринадцать тысяч — на совести герцога.
Второго ноября, то есть через день после взятия Льежа, король наконец-то отбыл во Францию.
Он провел три трудные недели, до того трудные, что по возвращении в Париж впал в сильное расстройство.
Герцог проводил короля на пол-льё от Льежа. Сиры д’Эскерд и д’Эмери сопровождали его вплоть до церкви Богоматери Льесской в Пикардии.
Спустя неделю герцог в свой черед покинул Льеж; уезжая, он оставил приказ сжечь и разрушить Льеж, подобно Динану.
На расстоянии одного льё от города он обернулся и увидел пламя и дым: его приказ был выполнен.
XVII. ПРЕКРАСНЫЙ ДОГОВОР В РУКАХ У ГЕРЦОГА БУРГУНДСКОГО
Тем временем Людовик XI возвращался в полном унынии.
Его, человека сообразительного, его, образцового короля, его, новоявленного Тиберия, создавшего такую блестящую теорию власти, провели, как ребенка! Ему казалось, что все кругом, и стар и млад, насмехаются над ним.
И, как уже было сказано, он заболел от неистовой злобы.
Тем не менее он не хотел от нее умирать: ему нужно было отыграться. И вначале он отыгрался на сороках, сойках и совах.
Сказанное довольно непонятно, но погодите.
Однажды утром, уже после выздоровления, он, по своему обыкновению, вышел на воздух и, тая в себе стыд, стал прогуливаться по улицам Парижа.
Проходя мимо какого-то дома, он заметил висевшую там клетку; в клетке прыгала сорока.
— Перетта! — крикнула птица.
Король обернулся.
— Перетта! Перетта! — повторяла птица.
Так звали любовницу короля, но это было также уменьшительное название Перонны.
Король вернулся к себе в ярости.
«В тот же день, — сообщает Жан де Труа, — всех сорок, соек и сов арестовали и доставили королю, сделав записи о том, где каждую из вышеупомянутых птиц задержали и что она умеет говорить».
Король, как видно, винил всех кругом.
Вот каким на самом деле был король, смиреннее которого, по словам Шатлена, не бывало за тысячу лет.
Герцог Бургундский полагал, что после той постыдной роли, какую король сыграл в Льеже, тот опозорен и погублен навсегда. Король думал то же самое о нем. Но оба они ошиблись.
«В те времена даже сами государи не понимали, как мал с них был спрос в делах чести и верности слову».[20]
В итоге Людовик XI многого достиг в ходе этой поездки в Льеж: ему удалось вступить в сношения с советниками герцога, и, благодаря легкости, с какой он раскошелился, отдав свои пятнадцать тысяч золотых экю, доказать, что у него щедрая рука и, когда понадобится, он не станет скряжничать.
Герцог, напротив, был скуп, давал мало и чаще всего неохотно; к тому же он был вспыльчив, жесток и груб.
Король же говорил всем одни лишь любезности, и, так как содержание охранной грамоты было известно, получалось, что именно он сыграл положительную роль, роль человека честного, роль жертвы.
И в конце концов, поскольку из того затруднительного положения, где, по общему мнению, он мог расстаться с жизнью или, по меньшей мере, со свободой, ему удалось выйдя целым и невредимым, все решили, что он человек мудрый и сообразительный.
В итоге многие из тех советников герцога, что вели с королем спор, удалились, качая головой и говоря:
— Лучше быть при этом человеке, который умеет так хорошо вознаграждать и так хорошо наказывать, чем при его высочестве герцоге Карле, который хорошо наказывает, но плохо вознаграждает.